Инга

Она шла через тени, перемешанные с солнечным светом, выбирая заросли погуще. Увидев впереди силуэты, останавливаясь, пережидая, или лезла в кусты, продираясь, чтоб никого не было рядом, даже в полсотне метров. Внутри все болело от людей. От детского смеха. От парочек, сцепившихся руками. От мерно гуляющих стариков.

Дорога вниз и дальше, к небольшой улочке и дому, стоящему почти в конце ее, болела в ней тоже. Тут кругом, в этой яркой и южной тесноте, они были вместе. Везде болели их встречи, разговоры и взгляды. И не было места, чтоб обойти. Она брела, прижимая к боку сумку со смятым бельем, и сунутой в него скомканной запиской. Вдумчиво переставляла ноги, одну за другой, зная, если вдруг упадет, то кто-то прибежит поднимать и станет близко, а это ужасно больно — видеть лица и слышать голоса. И еще нужно как-то пройти мимо Вивы. И Саныча…

Берясь за штакетину калитки, подумала вдруг холодно и отстраненно. А чего резать вены, дура, что ли. Можно упасть со скалы. Ах, бедная девочка, ныряла и утопла. Вива, конечно, поплачет, но у нее Саныч, а у матери — Михаил гений. У Лики — рыжий Иван. И даже у Ромалэ — Олька Косая.

Спохватилась и снова вернулась к мысли о скале. Без упоения, все так же холодно прикидывая, где и как.

Мельком порадовалась, что ее никто не встретил. Тихо открыла дверь и прошла в комнату. Сунула сумку в шкаф, подальше, закидала бельем. И легла, укрываясь тонким покрывалом, поджала коленки к самой груди. Сглотнула пересохшим горлом.

Нужно полежать, пока мысль о скале думается и держит ее. А когда сделается совсем паршиво, тогда Инга встанет. И выйдет, и поглядит. Можно попросить кого, Вальку, к примеру, чтоб купил ей бутылку портвейна. Лучше две. Если не надумает прыгнуть прям сегодня. В общем, надо попробовать пережить этот день и следующий. Потому что не нужно как идиотке только покалечиться, ах графиня изменившимся лицом бежит к пруду… Значит, нужно не просто прыгнуть. А может, перед тем сожрать чего… Это «чего» тоже нужно где-то взять.

Засыпала, глядя перед собой сухими блестящими глазами. Они закрывались и снова открывались, и было странно — в них не было сна, совершенно, но закрывая, Инга мгновенно падала в какую-то бездну, и, открывая, видела — тени на стене сдвинулись. Лежа без сна, торопливо думала всякое, лишь бы не о ночи, которая была. Понимала, если та вдруг вернется, встанет перед ней во весь невыносимо прекрасный рост, она просто вскочит и побежит, испуганно воя, и как там в этих драмах, станет рвать на себе одежды, и за ней будут бежать люди, хватая за руки. А от этого станет еще больнее и хуже.

— Нельзя, — строго сказала себе сухим шепотом, и опять провалилась в бездну, тут же, как ей показалось, выныривая снова. Рассмотрела перекрестье закатного света на стенке в углу. Хорошо. Уже почти вечер. Хорошо. Время идет.

Снова проваливаясь, вдруг села, испуганно открывая глаза и прижимая руками сердце. А вдруг он не уехал и не убежал? Мало ли написал. Ну, написал. А потом передумал. Вдруг он снова придет? Туда. Или вдруг он дома?

— Идиотка, — сказала себе, снова валясь на постель. И улетела в бездну.

Она не услышала, как вернулась Вива и, поцеловав Саныча, отправила его домой. Улыбаясь, постукала в двери комнаты, просунула голову. И в легком вечернем сумраке улыбка на лице умерла. Тихо войдя, Вива встала над спящей девочкой, страдальчески глядя на горестное лицо, согнутые плечи под наброшенным покрывалом. И, оглядываясь, тихо вышла, села на веранде, подперев голову рукой. Плакала, исходя жалостью и недоумением, спрашивая вселенную и Бога, ну почему так, за что им, вроде бы ни в чем не виноватым, эти женские горести, круто и больно замешенные на сильной любви. Могла бы, все отобрала у нее, кроме счастья, и еще отдала бы свое, из любого куска жизни. Но — только жить рядом, стараясь подставить плечо. А что ей, темному солнышку, плечо бабушки, если она ступила в свою собственную женскую судьбу.

— Господи, за что ей-то? Она так умеет быть счастливой, а не все умеют! Ну и дал бы девочке, ведь от того была бы в мире только радость. Прости, если я неправа. Все живы, и за это спасибо. Но мучается. И я с ней.

Спохватившись, покаянно подумала, ну вот, кого ж это упрекаю. И еще долго сидела, стараясь просто просить.

34

Утро принесло с собой большой нож с острым лезвием, и он рассек Ингу на две половины. Так ей приснилось, и такой она проснулась, не удивляясь тому, что сумела встать, выйти, чтоб поздороваться с Вивой, умыться, подставляя руки под фыркающую струю воды и даже села завтракать, сдвигая стул в легкую тень.

Вива что-то рассказывала, с тайным беспокойством глядя, как сухо блестят глаза и губы складываются в незнакомой холодной улыбке. Но ее девочка ела, выпила две чашки кофе. И уйдя к себе, вернулась в цветном сарафанчике, проходя, поцеловала Виву в макушку.

— Прогуляюсь. Может, выкупаться схожу. В понедельник же работа.

Черные волосы мелькнули в путанице листьев. И Вива помедлив, не стала окликать. Спрашивать, пытать вопросами. Со страхом надеялась, вдруг все утрясется. Она сильная девочка, ее Инга, а еще быстрая и страстная. Такое драматическое сочетание, но, с другой стороны, быстрые умеют быстро остыть. Может быть, ночью была просто ссора…

Вива надеялась, что это все-таки не Сережа Горчичников, хотя знала, месяц назад Инга ездила именно к нему. Но ее жизнь только начинается. Возможно, на Сереже не сошелся свет клином? А выпытывать у повзрослевшей внучки все до мелочей она полагала неблагородным. Это о десятилетней девочке хорошо знать все, но лезть в душу девушке, что уже окончила школу и вышла во взрослую жизнь — некрасиво.

— Может быть, ты просто боишься? — спросила, не вставая.

Василий на соседнем стуле расширил глаза и дернул хвостом, укладывая лапы под грудь.

— Да я не тебе, — успокоила Вива гостя. И надеясь, что дело не в ее страусиных страхах, принялась убирать со стола.

Внутренняя Инга вела Ингу внешнюю по парковой дороге, и та кивала знакомым, коротко улыбаясь. Покачивала пакетом, в котором — полотенце и сложенный коврик.

«А вдруг он все же…», подсказывала внутренняя. И Инга послушно обошла весь поселок, сворачивая в дальние уголки, поднимаясь к рощицам на скалах, проходя по заполненному голыми людьми пляжу. Механически отмечая осмотренные места, махнула рукой бывшей однокласснице. И проверила все ресторанчики на променаде, медленно идя по мокрой от босых ног плитчатой дорожке.

Инга понимала, что это все зря. Но внутренняя Инга, застывшая в ледяном отчаянии, была неумолима, да еще взяла на себя внешние признаки горя, и теперь можно ходить, почти как все. Как человек.

«Подумай о ночи», подсказала внутренняя. Инга сжалась было, но поняла, речь идет о будущей ночи, ее нужно как-то пережить. Лучше всего взять вина. Но это непросто, если прийти в магазин, Вива узнает, что внучка покупала бутылку. Две, подсказала внутренняя, лучше бы сразу две. А еще пока думаем, давай сходим к высокому обрыву, проверим, выберем место, что ли. На всякий случай.