Инга

— Есть хочешь? У меня остался еще кусок. Хлеб и сало, жареное.

— А у меня чебурек. С сыром. Я сумку заберу только.

— Да.

Стоя поодаль, Инга ждала, когда Горчик пожмет десятки рук, покивает девочкам, что все подходили, тянули его за руку, щебетали что-то. А потом, шагнув вбок, переговорил с медленным потным парнем, и тот, осклабясь, сунул ему что-то в руку, кивая в сторону Инги.

— Все, — сказал, подходя, уже в сандалетах, с майкой, кинутой на плечо поверх ремня спортивной сумки, — теперь до утра вольный.

— А мне уезжать скоро, — печально ответила она, показывая на пыльную стоянку с длинными коробками автобусов, — через два часа уже.

Улыбка на лице Горчика исчезла.

— Как уезжать? — переспросил хмуро, — а… ну да, конечно. Пошли, что ли?

Они медленно двинулись по верху обрыва, уходя от гуляющих в плоскую степь, кинутую к самому каменному краю. Тут, где не было проселков и разъезженных автобусами площадок, наконец, запахло сухой травой, и ветер посвежел, избавившись от пыли.

— А куда мы идем? — ее плечо касалось плеча мальчика, и он иногда поводил локтем, будто отмечая касания.

— Не знаю. Думал, показать тебе тут. Но это далеко. Не успеешь вернуться к автобусу ж. Просто идем. А ты, может, хочешь, ну люди там, и кафешки еще открыты? Коктейль?

Он покачал за ремень сумку:

— Бабки есть у меня.

— Нет. Подожди. Это что, это тебе денег, что ли, заплатили, что прыгал?

Горчик ухмыльнулся.

— Ага. Тут всегда на спор, ставят бабки. На меня вот новеньких разводят. Никто ж не верит, что прыгну. Ну, кто не знает еще. Ром их находит и типа разговор то се…

— Господи. Какой же ты, Горчик, дурак, — с отчаянием сказала Инга и остановилась, — а если убьешься?

— И что? — он сплюнул в сторону степи. И увидев, как темнеет смуглое лицо, поспешно успокоил, — та не. Чего я разобьюсь, я третий год тут летаю. Меня даже приезжали с бибиси снимать. Для кино. Обещали привезти кассету. На тот год, как приедут.

— Ага. Убьешься, и на кассете той только и будешь. Им хаха, а ты…

Они снова стояли напротив, пристально смотрели глаза в глаза. Солнце вышло из-за маленькой плотной тучи и залило серые зрачки мальчика светом.

— Они у тебя зеленые. Я думала — серые.

— Та не. То свет такой. Серые они.

— Хочешь, я останусь? — она слышала свой голос, он что-то говорил, и она удивлялась ему так же, как зеленым новым глазам нового Горчика, что летает с самого неба, в самую воду, — только надо позвонить Виве, обязательно.

Солнце мягко трогало светлые ресницы. Говорило, улыбаясь в самое ухо Инге, грея его теплыми губами лучей, зеленые, смотри сама — зеленые, как вода под скалой.

Мальчик кивнул. Поворачиваясь, коснулся ее локтя.

— Тогда надо к кабакам вернуться. Там телефон.

— Да, — сказала Инга, быстро идя рядом и неудержимо улыбаясь, — да. А где мы будем ночевать тогда? Только ты, Сережа, не пей, не надо, а то я боюсь, одна тут с тобой. И там Пахота этот, наверное? Мне надо бояться? И еще…

— Куда мне пить? Мне завтра прыгать еще. С похмелья буцнусь об воду, и все, кранты. Пахота? Он в бегах, и вообще, ты со мной, не бойся. И мы там не будем, позвонишь и уйдем.

— Да.

— А что еще-то?

— А?

— Ну, ты сказала, и еще…

Девочка замедлила шаги, собирая мысли. Хотела ведь что-то и вот вылетело. Ах, да!

— Ну, я хотела напомнить. Что ты — друг. Не другое. Ладно? Не обижайся.

— Ладно, — тяжело ответил мальчик и его локоть перестал касаться ее руки.

— Обиделся… Мы же с тобой договаривались! И вообще, у тебя тут, ах Сережа, ой, Сережа… вон, скачут по скалам. Чего скалишься?

— Ревнуешь, что ли?

Они уже миновали толпы туристов и быстро уходили на степную дорогу, прямо навстречу солнцу, чтоб после вернуться к берегу, в туристической зоне.

— Я? — поразилась Инга, — тебя? — помолчала и призналась, вздыхая, — ну да, получается, ревную. Ужас какой. А разве бывает так, любишь одного, а другого ревнуешь? Ерунда какая.

— И как ты еще живая, со своей правдой, Михайлова, — снова удивился Горчик, — идешь с одним, ночевать вот осталась, а базаришь все про другого.

— Мне что, и тебя надо бояться?

— Меня — нет, — медленно ответил, подходя к стеклянным распахнутым дверям, — меня тебе — никогда. Поняла?

Она кивнула. Стоя в полутемном небольшом холле, с новым удивлением смотрела, как навстречу Горчику выбежал из ресторанного зальчика пожилой мужчина, хлопая по спине, выслушал и, радостно улыбаясь Инге, провел ее за стойку, вытащил тяжелую коробку телефона и сам набрал номер, который она продиктовала хрипловатым от смущения голосом.

— Тетя Валя? Это Инга, Михайлова. Вы бабушку не позовете? Пожалуйста. Да, спасибо.

Она слышала, как Валя Ситникова кричит, прошлепав к открытой на веранду двери:

— Валера-янна, тут Иночка тебе звонит. Я трубочку ложу рядом, подойди, да.

И через пару минут услышала обеспокоенный Вивин голос:

— Детка? У тебя все в порядке? Когда приедешь? Может тебя встретить на шоссе? Темно ведь будет.

— Ба. Подожди, ба. Я тут…

Она повернулась к мальчику, он стоял, натянув футболку, приглаживая ежик светлых волос, смотрел серьезно. И Инга улыбнулась, когда привычным движением провел пальцами, убирая со лба несуществующие уже светлые пряди. Это казалось правильным и Вива, конечно, поймет, подумала и сказала уверенным голосом в теплую трубку:

— Мы тут с Сережей. Горчичниковым, да. Переночуем и завтра поедем. После обеда. Я домой, а он дальше, в Керчь, учиться. Ба, я приеду и все тебе расскажу.

Горчик пристально смотрел, как светлеет смуглое лицо. И сам слегка улыбнулся, радуясь.

— Тебе привет, — сказала Инга, выбираясь из-за стойки, — и пожелания — быть хорошим мальчиком.

Горчик сдавленно кашлянул и рассмеялся. Снова закашлялся. Инга заботливо хлопнула ладонью по узкой гибкой спине. И расхохоталась сама:

— Пойдем уже, хороший мальчик Сережа-бибиси.

18

Солнце садилось в воду, но край мыса перекрывал свет, и скалы бросали на гладкую поверхность косые тени, что сливались, становясь темнее и глубже.

Двое сидели наверху, их тени тоже ложились на короткую полынь, спрыгивали по обрыву и далеко внизу трогали неровными головами тихую воду.

На плечах Инги лежало, свешивая концы, чуть влажное, но теплое от ее тела полотенце. Девочка доела последний кусок пирожка — они купили целую гору в промасленном пакете, когда уходили сюда, в безлюдную бухточку, окаймленную поверху тихой степью. Вытерла пальцы о край полотенца, взяла протяную бутылку, отпила и вернула мальчику.