Инклюз

Брат Камилл безапелляционно заявил, что он не допустит того, чтобы наши поиски острова привлекли внимание, а затем и вызвали сенсацию, что непременно случиться, примись мы за них немедленно.

Он настоял, чтобы мы, арендовав за ничтожную плату (я внес ее самолично) шалаш сторожа при роще смоковниц, выжидали там до темноты. Однако возникло следующее препятствие: ночь выдалась пасмурной, отправляться в плавание сделалось невозможным. Что ж, проводить время на берегу оказалось совсем неплохо. Ночью я отлично выспался на мешке набитом свежей листвой, а днем мы купили фруктов, лепешек (пресные лепешки — отличная еда в отличие от дрожжевого хлеба), сыра и половинку овцы у пастухов и крестьян, после чего наше ожидание превратилось в подобие пикника. Даже монахи, проведя день в безделье, но у воды, подставляя лица свежему ветру, а головы нежаркому солнцу, как-то успокоились, черты их лиц, обострившиеся за время наших злоключений, разгладились. Нечего и говорить о том, как славно было мне, Зулебу и Абиху. Обет не сдерживал нас в употреблении скоромного, а, поедая свежее хрустящее подгоревшими краями вулканически-горячее мясо и запивая его пусть кислым, но бодрящим белым вином, можно провести сколько угодно времени, и время это не будет потрачено напрасно. Простые радости ни чем не хуже сложных, их "радостность" — равнозначна.

И вновь ночь не годилась для плавания. Я сменил свой тюфяк и, вытащив его из шалаша, прекрасно спал, не тревожимый светом звезд, а шакалы с их тявканьем и взвизгами сработали, будто колыбельная кормилицы.

Вчерашнее мясо годится разве только для завтрака. Ничего не имея против баранины, я все же решил повременить с ней. Мы с Абихом прошлись по окрестностям и приобрели некоторое количество снеди, включая филейную часть молодого осла. Немногие любят такое мясо, но немногим же и доводилось поесть его таким, каким умеет приготовить его Абих. Тут все дело в вымачивании и дереве для углей, но в подробности я никогда не вникал. Результат всегда стоит любой похвалы, и она не будет чрезмерна.

Монахи сидели возле шалаша и то молились, то размышляли, а Зулеб, пока мы отсутствовали, раздобыл индюка. На вопрос о его происхождении бородач ответил: "Я хороший охотник" и качнул стволами своего мушкета. Разумеется, никаких следов смерти от пули на индюке не было, да и не доводилось мне слышать об индюках как о дичи.

Но его грехи — его дело, главное, что пикник стал почти пиром, и второй день промчался много быстрее первого.

Ночь наконец-то выдалась ясная. Как заслуженный гребец, я сел на весла, хотя, возможно, Абих вполне мог бы занять мое место, не знаю. Я греб, а кармелиты высматривали остров. Делали они это не так эффектно, как брат Ожье. Брат Камилл просто сидел и поводил головой, словно не высматривал, а вынюхивал потаенную землю. Старец же брат Луи и вовсе спокойно смотрел в одну точку. Именно в этом направлении брат Камилл и распорядился держать бушприт. Подозреваю, что брат Луи не впервой разыскивал остров Богородицы.

В инструкциях мы теперь не нуждались. Разве что Абих, но с ним я объяснился по пути. Забавно было наблюдать, как он ведет себя на невидимом берегу. Ему тоже пришло в голову закрыть глаза, и после этого он почувствовал себя куда увереннее.

В пещере Абиха обуяла дрожь. Велев ему взять себя в руки, я указал ему на ларец, с тем, чтобы он поскорее убедился в том, что хранилище реликвии пустует.

На подгибающихся ногах Абих, в котором я никогда не подозревал религиозного трепета, тем более удивительного, поскольку он фактически отрекся от своей веры, открыл ларец и изумление мое еще более возросло.

Он опустил в ларец дрожащие руки и вытащил нечто невидимое, что, покинув кедровые стены, стало свернутой треугольником ветхой, но очень чистой тряпицей.

Подняв на меня взгляд наполненных слезами глаз, Абих прошептал:

— Никогда мне не было так хорошо, эфенди.

Крайне удивленный и сильно раздраженный возвратился я к лодке, оставив Абиха бережно нести реликвию. По-моему, он так и держал ее двумя руками, даже когда спускался с дерева.

Кармелиты же, увидев тряпицу, только что в пляс не пустились. Брат Луи плакал навзрыд, улыбаясь во весь двузубый рот. Брат Камилл баюкал древнюю пеленку и возносил хвалу Пречистой Деве, равную которой по искренности мне слышать не доводилось.

— Так вы надурили монахов? — спросил. Зулеб — Или и никакой вы не христианин, а язычник вроде меня?

— Чушь! — отрезал я. — Вовсе я не язычник. Никогда я не поклонялся ни идолам, ни ложным богам.

— Я тоже в растерянности, — мягко, все еще не отводя от реликвии глаз, сказал брат Камилл. Мы всегда полагали вас человеком истинной веры. Да и обманывать нас, да еще в таком важном для нас и незначительном для вас деле нет никаких резонов. Но не будем омрачать такой день судилищем и подозрениями. Реликвия нашлась, хвала Богородице!

Зулеб посмотрел на меня с сомнением и даже сожалением, а вскоре, когда весла донесли нас до берега, мы все отправились под сень Стела Марис. Прогонять меня никто не стал.

Наше приподнятое настроение испарилось, когда вместо стен монастыря мы увидели сперва дым, а потом и пепелище на развалинах, откуда он поднимался.

Совершенно не хочу приводить никаких подробностей. Скажу лишь, что монастырь был разрушен до основания, а единственное живое существо, которое, скуля, скиталось по развалинам, было оборванным, покрытым ожогами братом Ожье.

Не глядя на братьев-кармелитов, он устремился ко мне. Весь он дышал гневом, отчаянием и уверенностью безумца.

— Ты! Ты виноват в этом! Ты миновал убийц и пусть не сам, а руками своего клеврета, но вернул ее!

Подхватив с земли турецкое ружье с обломанным прикладом, он взвел курок и выстрелил, уперев обломки дерева в живот, раньше, чем я успел сунуть руку в карман.

Бедный Абих! Не уверен, что он собирался заслонить меня. Скорее все вышло случайно. Так или иначе, пуля пробила не мою грудь, а его. Застряла в позвоночнике и причинила моему слуге быструю, но болезненную смерть.

Истратив боезапас, да еще и получив болезненный удар в живот отдачей ружья, брат Ожье лишился боевого пыла и даже не сопротивлялся, когда Зулеб выкрутил ему руку и повалил на землю. Он был готов говорить. Рассказывать о происшедшем и о том, почему он считает меня виновником трагедии. Вот что он рассказал за вычетом лакун, заполненных совсем уж непотребной бранью и выкриками.

— Предсказание — это горняя весть! Оно не может не исполниться! Пророчество было произнесено, но ничего не свершилось! День за днем, а все без изменений! Я выкрал реликвию и унес прочь. Она не может вернуться в монастырь сама, только на остров! Убийцы туги-душители должны были покончить с тобой и с этим рыжим…

При этих словах Зулеб усмехнулся, и мне показалось, что он знал о тугах нечто, ограждавшее его от их посягательств.

— С ним тоже, он слишком хитер, зачем он все время трется возле монастыря? Зачем мы пользуемся его услугами, ему нельзя доверять! Туги бросили бы вас птицам и шакалам, а я снова спрятал бы реликвию и скрылся. Поджидал бы каждого, кто отправится за ней, и предавал бы его тело земле. Без реликвии монастырь не мыслим! Братья разошлись бы по другим обителям, но остались бы живы!

Он перевел дух и затих, но вскоре глаза его вновь загорелись, и кармелит продолжил:

— Но ты вернулся и сделал так, что двое из нас осквернили ни что иное, как саму пещеру Иоанна! Зачем тебе это? Почему ты не нашел реликвию в первый раз? Я ничего уже не понимал, я не знал даже где нанятые мной туги. Они великие убийцы и сами предложили свои услуги. Их лица невозможно запомнить, кто бы ни стал свидетелем, он не смог бы опознать их уже через день. Где же они? Один высокий и второй немного полный, где?