Инспектор и бабочка

С такими защитниками и впрямь не испугаешься!

– Это мои рыцари? – прижимая рисунки к груди, спросил Икер.

– Твои, – заверил Борлито. – Только оставь раскрытыми двери замка.

Эта идея не слишком понравилась Икеру.

– Почему еще?

– Рыцарям нужна свобода маневра, чтобы защитить тебя… И вообще, никто не должен сидеть в клетке.

– Даже чудища?

– О них не беспокойся.

Икер и не беспокоился. Больше не беспокоился. Он почему-то сразу уверовал, что три несуществующие птицы и один лягушонок, преображенные талантом Борлито в самых настоящих смельчаков, отведут от него щупальца и раздвоенные языки. А костистые пальцы никогда не сомкнутся на горле.

Он едва дождался ночи, так ему хотелось посмотреть на битву титанов. Он больше не цеплялся за бабушку, когда она пришла украдкой поцеловать его перед сном. Украдкой – потому что дед терпеть не мог проявления телячьих нежностей, не порть мальчишку, – заявлял бабушке строгий дед, – если будешь его обслюнявливать и кудахтать над ним, из него никогда не вырастет мужчина.

Бабушка – тоже строгая, но отходчивая: за подзатыльниками всегда следовала конфета, или сладкая капустная кочерыжка, или какая-нибудь другая вкусность, а уж от поцелуя на ночь она и вовсе никогда не отказывалась. Обычно Икер крепко держал ее за запястья во время смазанного пергаментного поцелуя и долго не хотел выпускать их.

– Ну что, что еще? – спрашивала бабушка.

Икера так и подмывало уткнуться ей в передник и рассказать про собственные муки, связанные с темнотой. Но что-то останавливало его, и этим «что-то» была бабушкина болтливость. У нее нет никаких тайн от деда, а дед, едва прознав про страхи Икера, тут же начнет их искоренять. Как он будет делать это – тоже понятно: запрет трусишку в темное место, где сами собой должны произрасти бесстрашие и воля.

Два качества, необходимые мужчине, как правая и левая нога. Как правый и левый глаз, как обе руки. А без чего-то одного (правого глаза – воли и левой ноги – бесстрашия) никто не может чувствовать себя по-настоящему полноценным.

В темноте не так много шансов вырасти, – сказал бы деду Икер, если бы осмелился, – даже у цветка. Больше того, цветы гибнут в темноте, и другие растения тоже, а ведь растения гораздо более выносливые и отчаянные существа, чем человек. Иногда они пробивают камни, просачиваются сквозь бетонные плиты, – человеку, а уж тем более маленькому мальчику за ними не угнаться. Конечно, есть еще бумажные флоксы и мальвы, которым все равно, что их окружает – свет или тьма. И в полной темноте ничего особенного с ними не случится. Что ж, можно взять как пример для подражания и их, но тогда бесстрашие и воля тоже получатся бумажными.

Ненастоящими.

И вряд ли обрадуют деда. Точка зрения Иисуса на этот счет не совсем ясна.

Да, в тот вечер все было иначе. И Икер не ухватился за сухонькие бабушкины запястья, как случалось всегда, напротив, выпростал из-под одеяла руки, сжал их в кулаки и вообще – повел себя совершенно независимо.

– С тобой все в порядке? – забеспокоилась бабушка.

– Да.

– Уж не заболел ли ты, часом?

– Нет.

– Точно?

– Не люблю телячьи нежности.

– Неужто? – От изумления у бабушки округлились глаза. – Ну ладно, храни тебя бог, малыш. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, ба.

Особенно спокойной ночи Икер не ждал, ведь любая битва – довольно шумное мероприятие, она предполагает скрежет клинков, яростные и торжествующие крики победителей, вздохи и стенания побежденных. Но ничего подобного не произошло. То есть до него доносились какие-то приглушенные звуки, и шли они от птичьей клетки, где в каждой из четырех башенок Икер предусмотрительно расположил своих защитников. Нарисованные Борлито на листках, они вовсе не были бумажными, как унылые бабушкины цветы, – самыми настоящими.

Так казалось Икеру, глаза которого потихоньку привыкали к темноте. Где-то там, в самом ее сердце, отважные рыцари обороняли мальчика от чудовищ, и впервые он заснул спокойно. И в эту ночь, и во все последующие: страх ушел навсегда.

Повзрослев, Икер так и не смог вспомнить, куда подевались птичьи листки из блокнота Борлито. Быть может, их выбросил дед или бабушка спрятала их в свой огромный комод, на ту же полку, где лежал так никому и не понадобившийся матросский костюмчик. Или сами рыцари, посчитав, что их миссия исполнена, отправились к какому-то другому мальчишке, нуждавшемуся в защите.

Эта версия кажется предпочтительной даже взрослому Икеру, особенно в период «Джаззальдии», настраивающей самые черствые души на поэтический лад. А в пропаже стрекоз и бабочек нет никакой поэзии, и думать, что рыцари разделили их участь, невыносимо. Даже взрослому Икеру, ибо здесь он снова вступает на территорию тьмы.

Она никуда не ушла, как он ошибочно подумал в детстве. Она просто дала ему передышку, чтобы маленький Икер успел вырасти и стать полицейским инспектором. Озабоченным теперь поисками ночного портье Виктора Варади.

Субисаррета потратил слишком много времени на детальное изучение прошлой ночи, а ведь у Виктора были и другие ночи, не исключено, что и в них происходило что-то интересное. Дни тоже нельзя сбрасывать со счетов: хотя в них вряд ли сыщется Виктор, но почти наверняка обнаружится Кристиан Платт – живой и здоровый, без красной пижамы и пролома в голове.

Кристиан Платт, бывший когда-то Альваро Репольесом, лучшим другом Икера. У Альваро, каким его знал Субисаррета, не было странной татуировки под коленом и уж тем более микрочипа. Вот чего боится инспектор: столкнуться с Альваро лицом к лицу (пусть и на пленке) – и не узнать его. Или – узнать с какой-нибудь другой стороны.

Темной.

Темной, несмотря на светлые волосы. Черноволосый Альваро был, скорее, светлым человеком. Обаятельным и легким, способным покорить любое сердце, не только женское. Что же произошло с тобой, Альваро? Что происходило в каждый из дней на протяжении целых двух лет? Обрывки последних пяти суток, их мелкие крохи зафиксировала пленка, но вряд ли они прольют свет на двухлетнее отсутствие. Куда больше Икер надеется на запросы, посланные в Британию: если уж нельзя ухватиться за Альваро, может быть, всплывет что-нибудь любопытное, связанное с Кристианом Платтом? Еще один запрос он отправил швейцарским коллегам – относительно колоритной троицы со второго этажа. Субисаррета и сам не может объяснить, почему так поступил. Он не подозревает их в убийстве: девчонка слишком мала, ее черный брат-саксофонист – слишком талантлив… Русская? Представить ее хладнокровно наносящей удар бейсбольной битой по затылку беззащитного человека никак не получается. Кошки?.. После вчерашних зыбучих песков в глазах одной из них, после игры в гляделки с Виктором, инспектор вправе ожидать от ориенталов чего угодно. Но и они – не убийцы, при всем настороженном к ним отношении. Вцепиться кому-нибудь в горло, полоснуть когтями по коже, даже выцарапать глаза они смогли бы. Но проломить голову?

Такое – ни одной кошке не под силу.

Пару минут Субисаррета развлекает себя тем, что пытается представить кошку, которая держит биту в лапах: получается забавно, но при этом кошка теряет черты животного и приобретает человеческие. И ничего, кроме вечного мультяшного неудачника Тома, не вырисовывается. Том смешной, а то, что случилось в номере Кристиана Платта, вовсе не смешно.

А ведь была еще женщина-кошка! И не одна, целых две, Икер видел фильмы с их участием: голливудская муть, на которую его когда-то таскала Лусия. Имени актрис инспектор не запомнил, лиц – тоже, только облегающие черные комбинезоны из кожи.