Интерлюдия Томаса

Глава 8

У темноты есть свои прелести, и даже в родном городе ночной мир может завораживать точно так же, как в любом зарубежном порту с его экзотической архитектурой. Между сумерками и зарей самое обыкновенное место переполнено визуальными радостями, которые могут подарить только луна, звезды, густые и не очень тени.

Но чернильно-черная тьма не предлагает ничего, кроме болезненных образов нашего воображения. А когда мы разделяем абсолютную тьму с гротескной мумией, издающей кошачьи вопли ртом, набитым большими острыми зубами, желание увидеть свет становится таким сильным, что мы готовы поджечь себя, если бы нашлись спички.

К счастью, спичек у меня нет, да и не склонен я к самосожжению, но у Джоли Гармони есть маленький фонарик, который она и включает (по моему разумению, очень с этим тянет, учитывая сложившиеся обстоятельства). Когда же наконец темноту прорезает луч, она направляет его на меня, точнее, на мои колени, потому что я сидел на полу коридора, когда погас свет и мумифицированный труп завопил, но потом вскочил так же резко, как пружинный контейнер с зубочистками выбрасывает из своего чрева одну при нажатии кнопки. Луч такой тонкий, что освещает одно колено, и вместо того чтобы переместить его левее, на то место, где в последний раз мы видели останки чудовища, девочка направляет луч вверх, на мое лицо, будто забыла, кого привела сюда, и ей требуется установить мою личность.

Джоли двенадцать лет, а мне почти двадцать два, поэтому мне положено вести себя как взрослому в этой длинной комнате… или коридоре. Я не должен кричать, как маленькая девочка, потому что маленькая девочка не кричит. До того как этот эпизод закончится, я, будучи человеком, несомненно покажу себя полным идиотом, и не единожды. Поэтому, чем дольше я буду сдерживать свою дурь, тем менее униженным почувствую себя, когда мне придется прощаться с ней перед тем, как я уеду в закат со своим верным другом Тонто. [8] Поэтому с большим апломбом, чем я мог ожидать от себя, я моргаю, не отводя глаз от луча, и размеренным голосом чеканю:

8

Аллюзия на фильмы с Одиноким Рейджером и его верным другом, индейцем Тонто.

— Покажи мне мумию.

Луч скользит по моим застывшим рукам, сжимающим пистолет, опускается с пистолета на пол, сдвигается на пару футов влево, показывая, что целюсь я совсем не в мумию, а в пустоту. Существо, принадлежность которого к какому-то конкретному биологическому виду определить невозможно, по-прежнему лежит на спине и внешне совершенно не изменилось — та же мумия. Двигается только левая рука, костлявые пальцы постукивают по полу, словно при жизни этот монстр был пианистом и теперь ему не терпится забацать что-нибудь джазовое.

До того момента, как погас свет, я исходил из предположения, что этот падший монстр являет собой хрупкий скелет, обтянутый сморщенной кожей, а все, что под ней (кроме скелета), — пыль, в которую в конце концов обращаемся все мы, как монстры, так и люди. Мне нравится такая трактовка, и я могу с этим жить. Так что дергающаяся рука — это уже перебор.

Я стою над чудовищем, сжимаю в руках пистолет и с чувством глубокого удовлетворения отмечаю, что дрожат мои руки не так сильно, как я ожидал, определенно с меньшей амплитудой и частотой, чем у старика, страдающего болезнью Паркинсона.

Свет загорается на обеих стенах коридора, и в этот же самый момент рука мумии замирает.

Когда Джоли выключает фонарик и кладет его на спальник рядом с собой, я гадаю вслух:

— Что здесь только что произошло?

Она по-прежнему сидит, скрестив ноги по-турецки.

— Ничего больше никогда не происходило.

— Ты говорила, что все заканчивалось х-у-м-м-м, х-у-м-м-м, х-у-м-м-м.

— Я об этом забыла.

— Как можно такое забыть?

— Такое случается не всегда. Явление редкое. Дергание руки — посмертный рефлекс или что-то в этом роде.

— У полностью обезвоженной мумии не может быть посмертного рефлекса.

— Значит, это что-то другое. — Она совершенно невозмутима. — Я думала о том, чтобы вскрыть Орка, ты понимаешь, препарировать, посмотреть, что внутри.

— Это плохая идея.

— Орк безвредный. И я могла узнать что-то важное.

— Ты могла узнать, что Орк совсем не безвредный. А что насчет крика?

— Это не крик, — говорит она. — Рот не двигался. Грудь не поднималась и не опускалась. Если подумать, звук электронный, вроде х-у-м-м-м, но другой, более пугающий. Что-то передает этот звук, а голосовые связки мертвого Орка, или его кости, или что-то внутри служит приемником, который этот звук принимает.

Она сидит на спальнике, словно маленькая мисс Маффет [9] на своем пуфике, да только если бы к ней присоседился паучок, она бы не убежала в испуге. Раздавила бы рукой.

Я опускаю пистолет, все-таки засомневавшись, что Орк может ожить.

— Скажи, детка, а когда свет впервые погас и раздался этот звук, ты была здесь одна?

— Да.

— И потом вернулась?

— Как я тебе уже говорила, после нескольких лет с Хискоттом я мало чего боюсь. Я видела столько ужасного. Я видела моего кузена Макси… убитого Хискоттом, который орудием убийства выбрал семью.

9

Маленькая мисс Маффет/Little Miss Muffet - популярная английская детская песенка. Впервые опубликована в 1805 г.

Она настрадалась, и это печалит. Но она выстояла перед лицом невероятно сильного противника, и это вдохновляет.

— Пожалуйста, присядь, мистер Поттер.

— Откуда ты знаешь мою фамилию?

— Ты сам назвал ее Хискотту, когда он контролировал дядю Донни. И он приказал нам держаться от тебя подальше.

Я уже собрался назвать ей свое настоящее имя. Потом осознал, что кукловод сможет захватить контроль над девочкой, когда она покинет подземное убежище и вернется в «Уголок». В этом случае он прочитает ее и тоже узнает мое настоящее имя.

Говорят, что жрецы вуду, ведьмы и ворлоки не могут наложить на тебя заклятье, если не знают твоего настоящего имени. Это, вероятно, суеверная чушь. И в любом случае этот Хискотт не жрец вуду, не ведьмак и не ворлок.

Тем не менее я решил еще на какое-то время придержать мое настоящее имя при себе.

Пока недавний испуг не одарил меня первыми седыми волосами, я сидел на полу лицом к девочке, а мумифицированный монстр находился в нескольких футах справа. Теперь я переношу спальник в другое место, чтобы видеть и Джоли, и Орка.

— Ты сказала, что эти три дня в коттедже Хискотт болел, а потом он изменился и стал не просто Хискоттом. Что ты имела в виду… ты же не думаешь, что у него не было этой силы, когда он приехал к вам, но она появилась у него, пока он находился здесь?

И тут Джоли — семилетняя, когда жизнь в «Уголке» переменилась, — рассказывает семейную легенду, которую оттачивали и шлифовали за столами и у костров, в дни отчаяния и в дни хрупкой, но неугасающей надежды, когда они не решались обсудить мятеж, но пересказывали друг другу истории об этих годах угнетения, трансформируя свои страдания в сказание о выдержке, из которого могли почерпнуть храбрость.