Интерлюдия Томаса

Раньше, как вы, возможно, помните, я объяснила, почему люблю его: он и храбрый, и добрый, и нежный, но еще в нем есть что-то особенное, чем он отличается от других людей. И теперь понимаю, что это. Я знала, что он не покинет нас. Я знала, он не убежит, чтобы спастись самому.

Эд говорит:

— Я показываю тебе все это, Джоли Энн Гармони, потому что, несмотря на твою храбрость и острый язычок, несмотря на то что я не выявил феромонов, которые ассоциируются с ложью, я выявил другие феромоны, те, что ассоциируются с отчаянием. Я к тебе привязался, мне больно, что ты на грани потери надежды.

— Теперь — нет, — отвечаю я ему.

За те годы, которые Хискотт прожил во мне, я не позволила ему только одного: он так и не узнал, что я чувствую, когда плачу. Мои слезы — они мои, не его, никогда не его. Я лучше вообще не буду плакать, чем позволю этому слизняку чувствовать их жар на моих щеках или вкус на уголках рта. Если хотите знать, я уже думала, если наступит день, когда придет свобода, я могу узнать, что больше неспособна плакать — так долго сдерживала слезы, что превратилась в камень и их из меня уже не выжать. Но тут перед глазами у меня все расплывается, и вот они, слезы, слезы надежды и счастья, хотя победа еще не одержана.

Через какое-то время я вспоминаю:

— Эд, ты говорил, что есть кто-то еще, помимо Гарри… помимо Одда. Кто-то еще, кто сможет нам помочь.

— Да, Джоли Энн Гармони. Это буду я.

Глава 21

Вернувшись в джип «Гранд Чероки», я больше не чихаю. Возможно, отдушка лосьона после бритья этого парня в бермудах и запах сгоревшей травы каким-то чудесным образом соединились, нейтрализовав друг друга. Но скорее причина в другом: приближается момент, когда я проникну в логово Хискотта, и я так боюсь предстоящей встречи, что мне не до запахов лосьона или сгоревшей травы. Где-то я прочитал, что люди, приговоренные к расстрелу и уже стоящие у стенки, пребывают в таком ужасе, что не замечают пчел, ползающих по лицу и жалящих их. Один парень даже принял укус за выстрел и упал мертвым, тем самым сберег расстрельной команде патроны.

Поскольку я редко что-либо забываю, моя голова набита бесполезной информацией и постоянно связывает одну мелочовку с другой. Иногда я даже боюсь, что такие вот мысли о пчелиных жалах и приговоренных к расстрелу отвлекут меня в какой-нибудь критический момент, и в итоге меня убьют. Но, если не доверять собственному разуму, кому тогда можно доверять?

Я отключаю забор в кабину наружного воздуха, чтобы не надышаться дымом, выезжаю из-под деревьев и по лугу направляюсь на юг. Видимость уменьшается до шестидесяти или семидесяти футов, лишь изредка ветер относит дым, и я вижу всю панораму «Уголка гармонии». Но панорама эта исчезает так же быстро, как появляется.

Хотя мне нужна дымовая завеса, эта гуще, чем я ожидал, и заставляет меня сбросить скорость, при этом я чувствую, что скорость придется сбрасывать еще и еще. Видимость быстро уменьшается до сорока или пятидесяти футов, и если будет уменьшаться и дальше, то я вполне смогу рулить с закрытыми глазами.

Поскольку никаких ориентиров я не вижу, а спидометр джипа расстояние меньше трехсот футов не фиксирует, я полагаюсь на интуицию, когда резко поворачиваю вправо и торможу. Я думаю, что нахожусь лицом к западу, и я думаю, что семь жилых домов ниже того места, где я нахожусь, и чуть севернее, так что я могу объехать их сзади.

Разница между тем, что я думаю, и тем, что на самом деле, может привести к беде. Склоны холмов подо мной главным образом пологие, но есть несколько обрывов. Если я ошибусь и съеду с такого, «Гранд Чероки» может перевернуться. Конечно, у него привод на все четыре колеса, но, приземлившись на крышу, джип станет таким же бесполезным, как самолет без крыльев.

Под этим бело-серым дымом день темнее, чем при равном по плотности тумане, потому что туман солнечные лучи пробивают с большей эффективностью, чем дым. Множество частичек сажи, которые дым тащит с собой, не дают свету добраться до земли, так что «Уголок гармонии» накрывают ранние сумерки. И они грозят смениться темнотой. Аморфные клубы дыма, окружающие «Гранд Чероки», напоминают фигуры, многие — человеческие, другие — фантастические, словно легионы призраков торопятся на какой-то шабаш.

Я пытаюсь включить фары, но лучи отражаются от клубящегося дыма, уменьшая видимость с тридцати до десяти футов. И я могу поклясться, что из сереющего дыма выглядывают ухмыляющиеся и скалящиеся рожи, которые мгновениями позже исчезают, уступая место другим, не менее противным.

Чтобы в такой ситуации найти путь к Норрису Хискотту, мне приходится подключать психический магнетизм, которому я полностью доверяю: он точно не приведет меня к обрыву. Я не знаю, как выглядит Хискотт, но у меня есть его имя и фамилия, и я могу мысленно нарисовать дом, который он объявил своим. Сосредоточившись на имени и доме, доверяя психическому магнетизму и интуиции, я убираю ногу с педали тормоза и еду в ту сторону, куда меня ведет мое шестое чувство.

Случившееся дальше нелегко описать. Холодный ветер, но не настоящий, ментальный эквивалент ветра, идея ветра, возникает в моем сознании, словно где-то открылось окно. Возможно, мысленно рисуя викторианский особняк, я увидел окно и темно-желтый свет за ним, силуэт, который подскакивает к подоконнику и поднимает нижнюю половину окна. Осознав, что я притянул к себе врага, тогда как наделся притянуться к нему, я захлопываю нижнюю половину окна, мгновенно переключаю мысли с Хискотта на Сторми Ллевеллин, мгновенно заменяю нарисованный образ дома вызванным из памяти лицом Сторми, потому что она может полностью заполнить мой разум, и кукловод не найдет места, где можно в него войти.

Пусть даже я оттолкнул Хискотта, пусть ему не удалось взглянуть мне в глаза, чтобы хоть что-то узнать о моем местоположении или намерениях, я оставляю Сторми в моем сознании, потому что память о ней и обещание на карточке, полученной от предсказательной машины, — «ВАМ СУЖДЕНО НАВЕКИ БЫТЬ ВМЕСТЕ» — лучшая защита против нерешительности и, чего уж там таить, — страха.

В такой ситуации пользоваться психическим магнетизмом слишком опасно. Отказываясь от особого дара, мне остается полагаться только на смекалку, и я оказываюсь в положении Робина Гуда, променявшего колчан с первоклассными стрелами на пару камней.

И в этот самый момент Джоли Гармони обращается ко мне:

— Ты здесь, Гарри Поттер? Это Джоли. Ты здесь?

Изумленный и заинтригованный, я превращаюсь в суеверного дикаря с далекого острова, которому неведомы современные достижения науки и техники, потому что только с помощью магии тамошний шаман мог уменьшить Джоли до размера моего мизинца и перенести в радиоприемник «Гранд Чероки».

— Ты здесь, Гарри? — вновь спрашивает она.

— Джоли? Где…

— Видишь ли, створки той стальной двери, которую я не могла открыть, сами раздвинулись после твоего ухода, и теперь я в мегастранном месте на территории Форт-Уиверна, которое называется «Проект „Полярис“». Здесь раньше работал доктор Хискотт, тут есть инопланетный артефакт и все такое, и он вскрывал мертвых инопланетян по какой-то глупой причине, когда все пошло не так. Этот док ввел себе инопланетную ДНК, и теперь он какой-то гибрид. Он с самого начала был психом… ладно, страдал не психозом, а неврозом, но это ничего не меняет. Он задушил свою жену, и мы не знаем почему, то ли она слишком доставала его, то ли ей не понравилось отсутствие у него ногтей. Сейчас здесь никого нет, потому что проект закрыли, только Эд и я.

Мне удается вставить:

— Но как ты смогла…

Джоли меня обрывает.

— Эд может это сделать, войти в любой проводной или беспроводной коммуникационный прибор без чьего-либо ведома. Поскольку ты в джипе «Гранд Чероки» со специальным номерным знаком «КЛЕВЫЙ ЧУВАК», который оборудован системой «Он-стар», Эд смог засечь тебя по датчику джи-пи-эс. Мы точно знаем, где ты находишься, и я говорю с тобой через спутниковую коммуникационную систему. Фантастика, правда?

— Но каким образом ты узнала?