Интервью
Шрифт:
– А что за работу предложили в ПТУ?
– Мастером, настройщиков обучать.
– Денег меньше?
– И денег меньше.
– Но ведь это почетно: готовить кадры, воспитывать молодых рабочих...
– Я не хочу никого воспитывать. Я сам хочу работать. Для этого есть пенсионеры. У них авторитет, опыт, их скорей послушают. Меня пятилетняя Нюшка и та не слушается...
– Кто это - Нюшка?
– Дочь... Я из цеха уходить не собираюсь. Пусть даже и в отдельную квартиру. Раньше-то мы с отцом в двух комнатах жили, как цари. А сейчас уже шестеро стало нас в этих двух комнатах. А комнаты маленькие, тесно. Отец свою желудком
– Прохвост какой-нибудь?
– Да я его толком не знаю. Старичок... Надо было идти, доказывать... Посмотрел я на его лысину и махнул рукой. Ну, куда с моей-то будкой против старика, неудобно...
– И не жалеете?
– Обидно, в общем... Сейчас бы подумал, прежде чем решать.
– Но факт остается фактом. Вы пренебрегли личными интересами.
– Вроде бы пренебрег... Дурака свалял. Капитулировал перед лысиной.
– Но вы испытали моральное удовлетворение?
– Что-то вроде.
– А нет ли во всем этом некоторой доли тщеславия? Мол, все кругом будут говорить о моем благородстве...
– Хоть бы и так. Разве это важно! Лишь бы делать по совести.
– Слушайте, я уже полчаса с вами беседую, а конца не видно. Не будем отвлекаться.
– Не спешите. Все равно обеденный перерыв начался. Есть хотите? Мне каждое утро соседка завтрак сует.
– Симпатичная?
– Весьма. Ей семьдесят четыре года... Держите. И кофе есть в термосе.
– Так, значит, вы переехали, а жена осталась? Но что конкретно было поводом для ссоры?
– Я уж не помню. Летом они хотели Нюшку в санаторий отправить, я не дал...
– Почему, если не секрет?
– Санаторий для больных, а Нюшка здорова. Есть нормальные детские сады. У них там какая-то Сима в горздраве...
– Ну, хорошо. Я все понимаю. Вы коммунист и живете для народа. Но ведь и я народ, и вы народ, и ваш отец народ, и ваша жена тоже. Даже Нюшка, и та народ. Надо же и о них подумать.
– Надо.
– Что же будет у вас с женой?
– Не знаю.
– Среди моих друзей четверо уже развелись. А начнешь расспрашивать, все говорят, ничего не произошло. Жили вместе, ходили к приятелям, спорили об искусстве, а потом оказались чужими. Один писатель говорил, что люди женятся не потому, что созданы друг для друга, и даже не потому, что испытывают взаимное расположение, а просто случайно оказываются вместе. Как будто невидимая рука выбросила на сукно горсть фишек, и две из них упали рядом...
– Бросьте, это у голубей такая жизнь. А человек, он может выбирать. Поэтому и ошибиться страшно...
– И все-таки времена Шекспира прошли.
– А настоящая любовь и во времена Шекспира была редкостью. Иначе он не сочинил бы Ромео и Джульетту.
– Но ведь ошибаются люди. Самые умные, самые честные и те ошибаются.
– Что и говорить, материя тонкая. Тут и в другом человеке нельзя ошибиться и в себе. А ведь о себе мало кто правду знает. Слишком близко предмет расположен, не видно...
– Послушайте, я все-таки хотел бы знать, для чего приходил этот тип?
– Лева Махаев?
– Да. Вы говорили, что он вам неприятен.
–
Ну его к черту!– А вы не хотели бы мне обо всем этом рассказать?
– Не хотел бы. Но могу. Тем более что об этом на собрании речь пойдет.
– Когда?
– Сегодня, после четырех.
– Стоп. Одну минуточку. Давайте так. Покончим с вашей биографией и перейдем к текущему моменту.
– Закуривайте!
– Что вы можете рассказать о своем детстве? Вы, конечно, были пионером?
– Да, был.
– А потом?
– Потом со шпаной связался.
– В каком смысле?
– После войны хулиганья было много. Да и район у нас такой.
– То есть вы хотите сказать, что участвовали в борьбе с нарушителями общественного порядка?
– Нет, я у них на атасе стоял.
– Вот как... И чем же вы занимались вместе с этой, как вы говорите, шпаной?
– Курили, дрались, яблоки воровали со склада...
– Но потом вы преодолели дурные влияния?
– Вроде бы преодолел.
– Каким же образом?
– Опротивело все это... То есть я вдруг представил себя на месте тех, кого мы били, над кем издевались...
– Вам это свойственно?
– Что именно?
– Переживать за других.
– Не знаю. Сколько можно было дурака валять...
– Мы беседуем уже сорок минут, а я все не могу нащупать, как бы получше выразиться, стержень вашего характера, формулу поведения, что ли... Для хорошего очерка нужен толчок.
– Это уж ваша забота.
– Ну, а как вы относитесь к спорту?
– Ничего отношусь.
– Сами занимались спортом?
– Да, боксом. Выступал в полутяже.
– По какому разряду?
– Я был кандидатом в мастера.
– Почему же не стали мастером?
– У меня были повреждены лицевые связки.
– И это заставило вас бросить бокс?
– Понемногу я работал до последнего времени, а зимой буду тренировать заводскую команду... Кофе не хотите больше? Тогда я убираю все это.
– Среди обывателей бытует мнение, что бокс - это варварская забава, нечто вроде испанской корриды. Что вы на это скажете?
– Так оно и есть. Или примерно так. Видно, я тоже обыватель.
– Вы считаете бокс грубым видом спорта?
– Да уж куда грубей.
– А как же эстетическая сторона бокса, торжество интеллекта и воли над грубой силой? Зрители предпочитают...
– У меня бывали такие минуты, когда хотелось вытаскивать зрителей одного за другим на ринг и нокаутировать по очереди.
– Значит, вы разделяете мнение тех мам и пап, которые вообще запретили бы этот вид спорта, будь их воля?
– Этого я не говорил. Если они хотят, чтобы вечером нельзя было выйти на улицу, чтобы хулиганы приставали к девушкам, а хилые кавалеры в страхе ретировались,- пускай запретят бокс.
– То, что вы говорите, противоречиво. Какие же цели вы преследовали, надевая перчатки?
– Я хотел, чтобы меня научили драться по-настоящему.
– Вы любите драться?
– Это моя страсть.
– Нет, я серьезно спрашиваю.
– Если ко мне, или к моей жене, или к кому угодно привязался пьяный дурак, то что я должен делать? Звать милицию, спасаться бегством, проводить на месте идейно-воспитательную работу? В газетах пишут, что все блатные трусы. Да ничего подобного. Сказка для хилых мальчиков в очках. Вот и надо быть уверенным, что можешь послать пьяного хама на пол с любой позиции.