Иные песни

— И откуда они, собственно, прилетели?

Омиксос не мог в доспехе хлопнуть себя по бедрам, лишь фыркнул черным дымом.

— Из-за сферы неподвижных звезд. А вот есть ли за ней вообще какое-то «где» и «откуда»? Сие уж пустое развлечение для софистесов.

— Но зачем, зачем они сюда прибыли?

— Ох, да хватит уже, эстлос, может, сам у него об этом спросишь, а? Наверняка он объяснит тебе по-простому, а ты позже перескажешь нам.

Господин Бербелек приподнял бровь.

— Прости, — пробормотал риттер.

Эфировые кареты мчались мерцающим караваном вдоль линии теней от черных статуй. Первоначально каждую повозку влекли четверо апоксов, теперь оставшуюся восьмерку коней поделили таким образом: два, три, три. Статуи изображали различных исторических и легендарных персон из прошлого и мифологии Луны. (Кроме Аллеи Героев, Обратную Сторону пересекала также Аллея Богов, что вела от мавзолея Герокриса Прекрасного; а еще — Аллея Даймонов.) Но статуи мелькали мимо господина Бербелека слишком быстро, чтобы тот успел к ним присмотреться и различить высеченные фигуры. К тому же серебристый блеск ураниосовых макин ослеплял Иеронима, и вся эта покачивающаяся панорама темной Луны — особенно если учесть, что они окончательно покинули сферу солнечного сияния, — сливалась для него в одну шершавую тень: кратер, жженник, кратер, черная пустыня, кратер, пироснище, кратер. Се уже была земля такого сгущения пироса, или, вернее, такого преобладания его над аэром, что, когда б не алкимические перпетуа мобилиа карет, неустанно мелящие огненную атмосферу и овевающие лица пассажиров пуриническим Воздухом, те давно лежали бы на решетках повозок, свернувшись в мученических позах, полузадушенные, с обожженными глотками и легкими, с кровью на губах и в ноздрях. Может, и не гиппирои, но господин Бербелек — уж точно. Конденсация архэ Огня приводила к спонтанным ливням пламени, спадающим по орбитам надлунного ураниоса. Астрометрия тех невидимых эпициклов выжигала на поверхности Луны плоские, стекловидные пироснища, а еще — вызывала гигантские молнии пиросников. Каждые несколько тысяч — а порой и десятков тысяч — лет, когда астрологическая меканика неба приводила к столкновениям, разрывам и наложениям эпициклов ураниоса, накопленный его оборотами пирос самовозгорался в воистину гигантских взрывах — отсюда такое количество кратеров на поверхности Луны и других планет — кратеров таких огромных, как, например, тот, по дну которого они как раз ехали, час за часом; что же это должен был оказаться за огонь!.. Астрологи, богатые дилетанты навроде Антидектеса непрерывно наблюдают за небом, тщательно фиксируя очередные вспышки меж звездами. Из пифагорейской гармонии оных можно с помощью дедукции вывести принципы устройства Космических Часов, а некоторые утверждают, что также — и предвидеть будущие обороты Часов Земли, и даже — узреть Цель, то есть Бога.

Конечно, теперь, после вторжения адинатосовой ауры в земную сферу, часы эти испортились, математика небес прекратила резонировать милыми для человечьего уха звуками.

Господин Бербелек, придвинувшись на покачивающемся кресле кареты под эфирную лампу, обращающуюся под асимметричным зонтом, открыл дневник и принялся выводить. Писал медленно, задумчиво, приподнимая стило, когда колеса попадали на неровности почвы:

Те философы древнейшие, мудрецы предаристотелевы, о которых она вспоминала: Ксенофан, Анаксагор, Демокрит. Перед отъездом я проверил в библиотеке академии Лабиринта. Это правда, они знали. Ксенофан утверждал, что миров бесконечно много; также и Демокрит: бесконечность миров, рождающихся и гибнущих, из бесконечного числа атомов, двигающихся и творящих Землю, Воду, Воздух и Огонь. Анаксагор вещал истины, которые и вообще оказались пророчеством: что Луна заселена, с ее горами, долинами, пустынями и гротами. Но также — и истины софии: что первые животные родились из влаги, тепла и Земли.

Все это сказано и описано уже давно, уже было некогда очевидностью; так отчего я удивляюсь? Однако трудней всего согласиться с очевидностями нас унижающими, переломить собственную гордость. Если Иллея сумела набросить на Луну свою морфу, противопоставить ее Земле — центричной вселенной, то теперь есть уже две средины, две иерархии сфер Материи, и мы можем путешествовать по поверхности Луны, притягиваемые к ее центру, а не ко сфере ге Земли… но почему лишь два центра, почему не три, четыре, пять? Следующего кратистоса изгоним на Венеру! Еще одного — на Юпитер! Отчего бы тогда не существовать иным Средствам, иным Целям и иной Телеологии за небесными сферами Земли? В бесконечности миров, рождающихся и гибнущих. Они существуют.

А мы оказались унижены. Лишь одно из множества разнообразных совершенств — чего стоит такое совершенство, чего стоит такой Бог? Душа, возможно, и дает нам самосознание, но воля к жизни исходит откуда-то еще: из горячего тюмос, ощущения гордости за Форму реальную или только воображаемую, к которой мы устремлены. Что не склоним вый; что восстанем из грязи в тысячный раз; что знаем, будто из двух совершенств наше — наилучшее. Чувствую, как растет во мне этот огонь. Ей не было нужды отравлять меня своим ядом, и нет нужды впускать пирос в мою кровь. Я сам себя зачаровал. Знаю, куда я стремлюсь, какого себя выбираю, что меня привлекает и где лежит мое совершенство, окончательный совершенный образ, от которого не могу, не хочу, не отвернусь. Кратистоборец! Для этого я рожден, это моя энтелехия. Уже живу гордостью этой морфы. И это не гордыня. Я знаю свое место. Крастобоец! Совершу это.

* * *

Отвернутое Узилище находилось на дне кратера диаметром более семи стадиев. Эфирная Пытовня непрерывно вилась над склонами кальдеры, отрезая Узилище и адинатоса в ней от остальной Луны. Над северным склоном кратера возносилась сторожевая башня; из нее, по-над разогнанной Пытовней, опускался на полиспастных макинах железный помост, на котором софистесы, приговоренные и кандидаты в кратистобойцы спускались в арретесовую ауру. В башне вот уже два года обитал Акер Нумизмат, престарелый софистес Лабиринта, один из многих, допущенных Госпожой к тайне. Конечно же, он ничего не охранял; стражниками были пятеро Наездников Огня.

В тот день Акер проснулся, охваченный холодной дрожью, с головой, уже разрывающейся от протяжного басовитого звука, заставлявшего дрожать стекла и металл в башне. Стоны адинатоса расходились по Луне медленной волной, проникая в любую материю и давя на сознание. Акер встал и, ругаясь, подошел к окну. Временами этот звук можно было увидеть, он создавал в густом пиросе складки, вдоль коих самовозгорались сотрясаемые им архэ Огня. Впрочем, нынче софистес заметил лишь одиночный далекий поток пламени; небо над узилищным кратером оставалось чистым.

Иное свечение притянуло взгляд Нумизмата. Слева, над склоном, по Аллее Героев, двигалось пятно серебристого блеска. Он прищурился; как обычно, где-то оставил оптикум. Позвонил дулосу — как бы оно ни было, а некие гости приближаются к Узилищу.

Акер Нумизмат к старости выпал из лунарного цикла сна и бодрствования и — как это часто случалось с престарелыми лунниками — вернулся к морфе первоначальной, ночей и дней, исчисляемых часами; а чем глубже погружался в свои годы, тем меньше часов оставалось в том цикле. Сойдя на первый этаж башни, он застал на ногах лишь одну из гиппиресов, риттера Хиратию; остальные еще спали. Хиратия облачалась в доспех, уже знала о гостях. Акер раздал поручения немногочисленным слугам, чтобы приготовили комнаты и холодную еду для визитеров. Обычно это бывали софистесы или гегемоны, прибывавшие дабы ознакомиться с врагом. Уезжали прежде, чем Акер успевал дважды заснуть и проснуться. Впрочем, порой они лишь мстились ему наяву.

Он вышел на террасу под подъемниками помоста. От глубокого, монотонного стона адинатоса позванивали цепи макины.

Впервые его приметили на Нижней Стороне, уже в границах короны Госпожи, — но из-за этого он ничуть не стал более человеческим. На основании предварительных рапортов — когда люди не знали еще, о чем именно рапортуют, — вычислили его маршрут. Продолжение этой вычерченной на карте линии утыкалось прямо в Четвертый Лабиринт.

Случилось это сразу после первого крупного столкновения с адинатосами, названного после Марсианской Битвой, хотя Марс тогда как раз находился на противоположной стороне своей сферы, на низком эпицикле. Ничего странного, что случившееся восприняли как разведку перед генеральным наступлением адинатосов на Абазон. Герохарис отправил против разведчика Искривления значительные силы, целый эннеон, то есть девять триплетов гиппирои. И все же Госпожа по некоей — известной лишь Госпоже — причине запретила непосредственное нападение на адинатоса. В большой поспешности собрали астромекаников, кузнецов эфира, текнитесов искусства звездной лепки. Через неделю усилий адинатос оказался заключен в ураниосовой Пытовне и с трудом доставлен на Обратную Сторону, в Отвернутое Узилище.

От любого живого существа, насколько бы глупым и примитивным оно ни было, надлежит ожидать человеческих реакций, по крайней мере, на боль и увечья; никто добровольно не повторяет самоубийственных поступков. В адинатосе не было от человека даже этого. Пытовню сплели из пуринического эфира, сгущенного в облако миллионов мелких лезвий, вращающуюся бурю белых игл, осколков и ножей. Адинатос непрестанно на нее бросался, точно пробуя Искривить чистый эфир. Пытовня его резала, разрывала, раздергивала. Тогда он отступал, разъятый на длинные ленты хаоса, чтобы собраться после — будто весенняя буря, столь же неумолимо и все убыстряясь, в звуках этой терзающей слух какофонии — пока не наступал момент очередного наскока; и так без конца: Хаос-на-Муках.

Попивая ледяную кахву, софистес оценивал нынешние конфигурации теней, наклоны скал и положения облаков желтого дыма. Порой перемещения адинатоса замечались лишь благодаря сравнению показаний часов, размещенных вокруг кратера, вместе с анализом мельчайших изменений в наклоне орбит Пытовни. Порой же оставались неразличимы. Источником извращенного удовлетворения для Акера были случаи, когда ему удавалось предвидеть поведение адинатоса противу всех данных статистических таблиц наблюдений. И с каждым следующим разом другие софистесы и гиппирои глядели на Нумизмата со все большей подозрительностью. Тот хохотал про себя, примечая эти брошенные украдкой взгляды — кто заметит первую какоморфию у ворчливого старикана? Нумизмат не удивился бы, узнай он, что они делают на это ставки. Старики сильнее прочих подвержены внешней деформации — слабая Форма, слабое тело, даже лучший текнитес сомы уже не поможет, все распадается, гниет, дегенерирует: мышцы, зубы, волосы, память, личность. Нумизмат смотрел на Узилище над краешком холодной чашки. Сие, возможно, не стало бы наилучшим концом, но уж старость-то закончилась бы небанально. В библиотеке Лабиринта он читал о дикарях Земли, которые выносят недееспособных стариков в пустоши, где оставляют их на попечительство стервятников — птиц и псовых. Если, конечно, старики не отправятся туда по собственной воле.