Иные песни
Шрифт:
Потом они пошли под пепельные деревья, он выпил пламенного вина. В медленно вращающемся углублении кубка смешивались жидкость и огонь, не до конца различимые, да и Иероним не был окончательно уверен, что именно льется ему в горло. Он не вспотел. И вдруг по спине его пробежала дрожь. Светловолосая лунница прильнула к его боку, поцеловав в щеку, прежде чем он успел отвернуть голову, поднесла к губам его руку и укусила в запястье, тотчас присосавшись к ране. Он сбил женщину на землю, плеснул жидким огнем. Она же усмехалась, облизывая губы.
— Я отметила тебя, вошла тебе в кровь, всегда вас распознаю, умрешь за нее!
Он пнул ее, сплюнул и отошел, не оглядываясь.
Она еще что-то кричала ему вслед, но Иероним не разобрал слов, изуродованных лунным акцентом.
На четвертой террасе было немного людей, здесь уже начинались лабиринты жилых беседок. Музыка осталась позади господина Бербелека, он отряхнулся от ее Формы. Начал ругаться шепотом по-вистульски.
Пляски нанебесных перпетуа мобилиа окончательно закружили ему голову, он присел в первой же из открытых беседок. В ее поросших пиросным плющом стенах были сделаны отверстия под каменные блоки с вырезанными на плоской поверхности шахматными досками; фигуры ждали, заняв свое место. Был это Лабиринт Шахматистов. Едва господин Бербелек уселся, в отверстии над каменной доской появилась худая детская рука. Иероним заколебался, но полез в карман и бросил мальчишке (а может, девочке) малую иллеатскую табличку.
В шахматы можно играть двумя способами: с противником либо с его фигурами. С противником играют лицом к лицу, человек против человека, воля против воли, расстановка фигур тогда представляет собой лишь отражение степени подчиненности одной морфы другой. Разум и опыт в игре, конечно, кое-что значат, но роль их остается второстепенной, не они ответственны за решения.
Но можно играть и против фигур, против абстрактной стратегической проблемы, представленной на доске перед тобой, — неважно с кем, может, и ни с кем, с миром, с противоречиями которого мы сражаемся вслепую, не спрашивая о Причине и Цели. И в игре этим вторым способом значим лишь разум; в такой игре невольник может победить кратистоса.
Гонец бегал в лабиринте шахматных беседок, принося ходы из разнесенных в пространстве досок. Партии здесь велись, должно быть, согласно системе занятых беседок и текущей конфигурации сопряженных с ними вечномакин Лабиринта. Скорее всего, партнеры по игре менялись при очередной партии. Поднося амулет к носу, господин Бербелек легко выиграл две первые партии, в третьей пошел на уничтожение, приканчивая врага натиском двух слонов, в четвертой белые подставились ему еще в самом начале, пятая же была самой трудной, оба действовали необычайно осторожно, плотно прикрывая каждую фигуру и выстраивая многоэтажные ловушки, господин Бербелек забылся в игре, забыл о жгущих шрамах, страшной Госпоже и нечеловеческой Форме, Искривляющей мир, здесь он снова видел лишь чистую и ясную стратегическую проблему, вызов для разума и завораживающую красоту мыслительной конструкции, он был знатоком подобной красоты, такую красоту создавал и сам, резкие и сверкающие планы внутри его сознания, логичные меканизмы неминуемой победы, победил он и теперь; а партия шестая — очередная безжалостная резня.
Гонец в седьмой раз протянул ладошку (это все еще тот же ребенок?), однако господин Бербелек больше не нашел в кармане табличек. Снова прижал к ноздре белую трубку. Оперся о решетчатую стену, затянутую раскаленным плющом, откинул голову. Земля просияла ему прямо в глаза. Луна как раз пролетала над Азией, мерзость темных туч заслоняла Чжунго. Гонец вернулся непрошеным, бросил на шахматную доску свернутый листок: «Вызов от мастера Геминеса, реванш личный, приглашение Незнакомцу». Господин Бербелек захихикал беззвучно, спрятал его в карман.
Можно играть двумя способами, и здорово, что он вовремя вспомнил: стратегос — это некто больший, чем просто вождь в побеждающей Форме порядка, отваги и дисциплины; на самом деле стратегос всегда разыгрывает битвы в одиночестве, в своей голове, сам с собой, и именно там или одерживает викторию, или терпит поражение. Каждую проблему, стоит лишь извлечь ее из чужой морфы и воспринять только сознанием, можно решить и преодолеть — как произвольную шахматную атаку этих невидимых игроков. Не имеет значения, с кем он здесь играет, мог бы играть даже с Госпожой — и все равно бы выиграл.
Он дотронулся по очереди до своих шрамов, как бы исполняя ритуал очищения, молитвенный жест, ломаный кристианский крест. Все в последнее время берут из него кровь, будто из жертвенного тельца. Неописуемый человеческими словами запах амулета прожигал мозг господина Бербелека. Глаза застили слезы, он заморгал, зеленое пятно расплылось на черном небе. Ну и скажи мне, Иероним, откуда в тебе эта печаль, откуда этот гнев, почему бежишь? На что ты рассчитывал? Не веди себя как ребенок. Никто тебе ничего добровольно не подарит. Понятно, что ты не можешь верить
ни Иллее, ни Деве Вечерней. Враги — все, а единственная разница состоит в том, что некоторые враги уничтожаются, а других нужно использовать для уничтожения остальных. Поставь себе цель и начерти план. Нечто, что сработает одинаково хорошо под любой Формой. Ты сумеешь это сделать. Ты делал это не единожды. Ты для этого сотворен, это заложено в твоей природе. Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать; хорошо. Вот каким образом видится головоломка. Теперь —Кто твой самый главный враг?
Как стратегос
— Вызов, перед которым мы стоим, по сути сводится к единственной проблеме: как добиться совместного выступления против адинатосов всех кратистосов Земли, и при этом — не под твоим предводительством, но по их собственной инициативе. Выступить должны все, по крайней мере большинство из земель жесткого разделения кероса: Европы, Азии, Северной Африки. Анаксегирос и Урвальд были бы кстати, но их участие некритично: они безопасны в своем отдалении, и в том отдалении — не угрожают моментально заполнить пустоты чужих аур. К тому же не можешь предводительствовать ни ты, ни кто другой, непосредственно от тебя зависимый, чтобы не возникло и мысли о попытке навязать твою волю. Собраться они должны самостоятельно, как пиросник спонтанно сходит по орбитам ураниоса. Что-то должно их притянуть, некая цель. И зададим себе вопрос: какие примеры подобных событий мы знаем из истории? Что ж, хотя бы тот, что привел к твоему Изгнанию. В определенный момент против тебя поднялись все; по крайней мере, никто не занимал откровенно иную позицию. Они объединятся, если почувствуют непосредственную угрозу. Это очевидно. Но очевидно также и то, что мы не можем ждать, пока адинатосы войдут столь глубоко, что какоморфия сделается на Земле повсеместной угрозой. Да, ты права, я не могу этого ждать. Но истолкуй мое нетерпение как тот самый твой неожиданный шанс; хотя ты ведь именно на это и надеялась, верно? А значит… А значит, вот что нужно сделать: соединить явственное присутствие адинатосов в земной сфере с опасностью, которая кратистосам уже известна и которая уже их затрагивает. Чтобы они не могли выступить против одного, не выступив одновременно против другого. Далее — далее спровоцировать взрыв сего пиросника. Как, скажем, случается так, что огненные ливни никогда не проливаются на Лабиринт или другую обитаемую землю Луны? Ты посылаешь астромекаников, чтобы подожгли фальшивые пиросники на наименее стабильных орбитах эфира. Взрывы падают на и так уже испепеленные пределы и на лежбища анайресов. Да-а. Ты не спрашиваешь — знаешь, кто наибольшая из уже существующих угроз для Сил и на кого должно направить огненную гибель. К тому же — и я не забыл. И ты знаешь, что в этом я не отступлю ни перед чем, что это сильнее любых клятв. Мне удастся. Не может не удаться. Я сделаю это; не спрашивай, как. Ты знаешь, что я умею разыгрывать такие партии. Это неправда, что вы не искали стратегоса. Вам нужен стратегос, стратегос — ваш единственный шанс, интрига и холодный обман, безличностный, не опирающийся на мощь твоей морфы, не испорченный твоей морфой. Армия против армии, народ против народа, порядок против порядка. Хватит и того, что мне представится случай. Хватит и того, что ты спустишь меня с поводка. Спусти меня с поводка.
— Иди.
IV
Король крыс
Морская битва пылала большую часть ночи. Всего на борту кораблей находилось двенадцатеро нимродов и семеро аресов — ну и один стратегос — а значит, результат был предсказуем; вот только тварь оказалась воистину огромной. Ее непристойно развороченное тело покачивалось теперь на спокойных волнах океаноса, искрясь и посверкивая в чистом свете восходящего Солнца. Ихмет Зайдар глядел на труп, покуривая толстую гашишовку и опираясь на грубо вырезанный релинг. После ночного боя он все еще был несколько возбужден, все еще чувствовал на языке привкус дикой охоты, а в мышцах — напряжение безошибочного удара, энергию радостного насилия. В наложении стольких смертоносных аур керос сделался острым, будто пуриническая бритва, — говорили, что матрос с «Эвзулемы» до смерти истек кровью, в воодушевлении битвы прикусив себе щеку. Ихмет Зайдар обращался со спичками с предельной осторожностью. Мягкое тепло гашиша втекло в него голубым дымом, успокаивая нервы.
Морской змей протянулся больше чем на стадий. Мертвый, безвольно колышущийся на бирюзовых волнах, он казался теперь даже больше, чем во время битвы, ночью, тогда его видели лишь частично и на короткие мгновения — когда нападал. Ихмет никогда не слышал о твари, которая бы в одиночку напала на флот из семнадцати кораблей. Впрочем, никогда не слышал и о твари Воздуха, живущей под водой, — но это был какоморф настолько бесспорный, что Зайдар и не ожидал от его анатомии соответствия неким законам и правилам, некой элегантности формы; к тому же он точно — существо единственное в своем роде, и больше никто ничего подобного не встретит.