Иные песни

— Но ты ведь можешь назвать. Как называешь то, что никогда ранее не видел и не сумеешь описать?

— Арретес. Если не смогу описать…

— А видел ли ты некогда такой камень? Откуда ты знаешь, что это — камень?

— Он обладает формой камня.

— Ах! А это?

— Понимаю. Не обладает формой.

— А что было пред Формой?

— Хаос.

— И каково же единственное имя всего, что воистину чуждо?

— Хаос.

— Что видишь?

— Хаос.

— Что видишь?

— Хаос.

— Что видишь?

— Хаос, хаос.

Басовитый стон на миг стих, после чего восстал снова.

Дулосы принесли на террасу поднос с выпечкой, фруктами и вином. Гегемон снял кругошлем и положил его на перила, между кубком и кувшином.

— Не понимаю, как может существовать Субстанция абсолютно аморфическая.

— Не может. Она обладает Формой, своей Формой. Мы просто не в состоянии ее различить. Взгляни на небо. Если бы родители не рассказали тебе, ты знал бы, что те несколько звезд — Орион?

Гегемон выпил и долил себе еще вина.

— Хм… Если мы не в состоянии узреть их Форму… Откуда мы знаем, что они вообще видят нашу?

— Мы не знаем. Но, — Нумизмат снова поднял палец, усмехнулся зловеще, — это они к нам прибыли.

Черный стон упал еще на полтона. Зазвенели миски, кувшины и кубки.

— И все же, — пробормотала Хиратия. — Я ведь слышу в его голосе тоску, страдание, злость, печаль.

— Это не его голос. Тебе кажется.

— Клавдий тоже это слышит, — упиралась она. — В следующий раз привезет лиру, это можно сыграть, в этом есть мелодия, он сыграет — и тогда убедишься.

— Фукидид Третий, «Войны с готами». В ту ночь Замос и Илоксас по прозвищу Эвексис решили напасть на лагерь готов из засады. Сняв тяжелые доспехи и вымазав лица грязью, они прокрались со своими людьми сквозь топь. Никто их не заметил. Они уже различали костры врагов и слышали их голоса. Услышали также и песни, что в ночи пели варвары, чтобы не поддаться сну. Замос и Илоксас, конечно же, не понимали их диких песнопений, и, тем не менее, их сердца в холодной ночи дрогнули, и воители бесшумно зарыдали во тьме. На рассвете, когда Замос дал знак, они ринулись на пойманных врасплох готов. Хроники не вспоминают, чтобы кто-то из варваров выжил.

— Есть!

Она бросилась к макине, опуская в лязге и скрежете длинный помост.

Назад он шел медленнее. Был наг, под натянутой кожей явственно проступали ребра. Останавливался, перегибался в поясе, плевал и кашлял. От аэромата не осталось и следа. Волосы взлохмачены, на руках кровь. В левой руке он сжимал кинжал с клинком, подобным пламени.

Соскочив со ступеней на террасу, он долгое время стоял и громко дышал, втягивая в легкие теплый аэр. При этом поводил диким взглядом — с гегемона на Хиратию, на Акера и назад. Пальцы на рукояти кинжала он стискивал столь сильно, что дрожала вся рука.

Софистес внимательно всматривался в тело Бербелека. Изменение пигмента на левом бедре, дополнительная кость над правой ключицей и маленький огонек, дрожащий на лбу, — но и все.

Гегемон подступил к землянину, искры возбуждения с шипением выстреливали под эфирными доспехами.

— Ты видел его, эстлос? — спросил он требовательно. — Как он выглядит? Ты ведь можешь что-то сказать! Он тебя вообще заметил? Эстлос!

Бербелек замахал руками — и той, с кинжалом. Все отступили на шаг. Но прежде он успел зацепить ребром ладони о кругоручник Хиратии, из разрезанной руки вырвалась кровь. Бербелек, казалось, вообще этого не почувствовал. Уставился на гегемона, нахмурился, заморгал. Открыл рот, но не издал ни звука.

Акер Нумизмат медленно подошел к нему, положил искривленную артритом руку на плечо высокого мужчины.

— Спокойно, — прошептал старик. — Потихоньку. Все вернется. Ты вспомнишь. Слова в тебе, память в тебе, эстлос Иероним Бербелек — в тебе, он вернется. Пойдем.

Эстлос Бербелек дернулся во гневе. Дрожь охватила уже все его тело, достигла высшей точки резонанса. Бербелек еще несколько раз шевельнул губами и заорал:

— Сто девяносто четыре! Сто девяносто пять! Сто девяносто шесть! Что вы замерли? Пусть кто-нибудь меня осмотрит, Шеолом клянусь! Есть здесь у вас какой-никакой демургос сомы? Или хотя бы медик? Омиксос, в казарму, сейчас упаду с ног. Налей мне этого вина. Когда Ведьма возвращается в Лабиринт, послезавтра? И в чем там дело с этими часами? Ты, старик, как тебя зовут?

— Акер Нумизмат, господин, софистес Лабиринта, у твоих стоп.

— Теперь самое время для любезностей. Эстлос Иероним Бербелек, Стратегос Луны. Мне нужно сблевать, кажется, я там что-то проглотил, чувствую, как шевелится в желудке. Еще вина. Акер, расскажешь мне все, что вы о нем узнали, все, до чего сумели додуматься. А теперь отодвинься. Боги, что за дерьмо.

* * *

— Госпожа.

— Встань.

Встает.

Земля, зеленый лампион, висит здесь же, над Лабиринтом, над огнестенами и под спиральной вечномакиной, точнехонько напротив господина Бербелека; он встал, поднял голову, поднял взгляд и теперь моргает, полуослепленный. Это его раздражает, он кривится в гневной гримасе, подергивается в потоке сияния, будто пришпиленное к матовому полумраку насекомое.

— Спокойно. Покажись-ка мне. Да. Вижу, что и следа не осталось. Ты именно тот, кого мы искали, Иероним.

— Ты знаешь мою цену.

— Не бойся.

Господин Бербелек иронично смеется.

— Сядем. Я всегда любила озера — больше, чем потоки. То, что неподвижно, остается в большей степени собой, чем то, что движется. Ты хочешь охладиться? Это пуринический гидор, выпей.

— Уже пил.

— Ты сопротивляешься, это хорошо. Знаешь, это было первое, что обратило ее внимание.

— Шулимы?

— Да. Легенда о стратегосе, который сломил морфу сильнейшего кратистоса Земли. Ибо если некто такой вот не выстоит под арретесовой Формой, если не он нанесет удар кратистосу адинатосов — то кто?

— Ты. Другой кратистос.

— Ах.

— Но ваша жизнь слишком драгоценна, верно?

— Я. Конечно, я тоже буду биться. Но ты ведь знаешь, каково будет мое сражение: Форма против Формы. И в этом меня никто не заменит. И все же кому-то придется приблизиться и уничтожить Материю.

— Мы не знаем, умирают ли они вообще.

— Но наверняка существуют, когда существуют, — и не существуют, когда не существуют.

— И мы не знаем, один ли кратистос у них здесь.

— В этом мы также можем быть уверены. Мои астрологи следят за движением планет. Арретесов антос возмущает также и Форму эфира, изменяя эпициклы небесных тел. Астрологи именно так отслеживают движения их флота на звездосклоне. И есть лишь один очаг возмущений небесной гармонии.

— Их может оказаться там двое, трое.