Иные песни

— С самого начала, помнишь, в Воденбурге, в цирке… Ты только увидел ее — и сразу вспомнил Крымскую Клятву, и первая же мысль: убить, убить ее.

— Кого?

— Ты нимрод, я понимаю, но ведь ты не можешь вести себя так в любых сходных ситуациях. Ну ладно, был у тебя ко мне долг благодарности. И все же это не объясняет… Я долго над этим раздумывал. Знаешь, что она принимала участие в черных олимпиадах? Сто Бестий. Да-а. Если вообще можно говорить о каких-то законах Формы между людьми… Людьми и зверями… Например, в стае диких собак. Я разводил когда-то собак, ты знал? В стае псов — их может быть хоть несколько дюжин, но впусти другого вожака — и тотчас его опознают, морфа восстанет против морфы, это как с магнитами, невозможно избежать притяжения и отталкивания. Не выносят присутствия друг друга. Кратистос и кратистос, арес и арес, стратегос и стратегос. Нимрод и нимрод. Форма накладывает отвращение почти физическое. Помнишь, как ты отреагировал? Хватило слова, жеста, взгляда. Ты сам того не понимаешь, но знаешь: ты должен напасть первым. Ты был когда-либо на Кафторе?

— Я часто плавал трассами на Кноссос и Кидонию.

— Там еще можно найти старые рисунки, фигурки из бронзы, выглаженные временем и руками десятков поколений верных. Образы Иллеи Потнии, когда она ходила по тамошним взгорьям, тамошними рощами, когда там для нее текла кровь. Присмотрись. Пусть даже и к самым грубым рисункам. Форма многое тебе скажет.

— Полагаю, так я и сделаю, эстлос.

Стратегос отступил в каюту, выпрямился, потянулся с громким стоном.

— Как ты там говорил, Ихмет? Что будешь делать, оставив работу? Практиковать счастье?

— Такое было у меня намерение.

— А знаешь, что такое счастье по Аристотелю? Поступать согласно с природой, свойственной человеку. Завидую людям, столь хорошо знающим свою природу. Надеюсь, что ты будешь счастлив.

— Сделаю все ради этого, эстлос.

— Ну ступай уже, ступай. Письма после десятого, не забудь. Дам тебе шлюпку до «Бруты». Поприветствуй их всех от меня. Прощай.

Правила казни

Первая линия бегемотов сломалась под огнем пиросидер с внешних шанцев. Над Хлебными Ямами развевался штандарт Ашавиллы, столетнего ареса азиатских степей, — бухающие оттуда залпы картечи вспарывали тела бегемотов, кроша им кости и пронзая черные сердца. У всех — кроме Аурелии — глаза обильно слезились от пиросного дыма, несомого вдоль подступов к Коленице; серые клубы заслоняли стены города.

На коленицком минарете засел было нимрод с дальнобойным кераунетом, и, пока «Ломитуча» не обрушила мечеть, московский охотник успел подстрелить оттуда с десяток вистульцев, в том числе трех бегемотных наездников. Один же из морфозоонов вырвался тогда из-под контроля и сбежал от огня на север, за реку. От местных простецов позже доходили вести о рыскающем по краю чудище, в пекле рожденном, — оно рушило села и вытаптывало леса. Аурелия попросила стратегоса позволить ей присоединиться к отряду, посланному, чтобы утихомирить или убить зверя. Иероним Бербелек отказал. Она громогласно пообещала, что, мол, он все равно не сумеет удержать ее от участия в битве. Он пожал плечами, даже не оторвавшись от гердонского оптикума. Ашавилла как раз покинул окопы за пепелищами Хлебных Ям и двинулся обратно к Коленице, пробиваясь вместе с оставшимися в живых двадцатью своими людьми вверх по склону, ко рву; потрепанное жерлоновым градом гвоздей и камней знамя ареса — тряпка, окрашенная в косые темно-зеленые полосы, — трепетала на утреннем ветру, то исчезая, то вновь появляясь над пылью битвы и средь пиросного дыма.

Иероним Бербелек вскинул над головой правую руку.

— Сейчас! Вперед!

Сыграли двойную вскидку. Аурелия заткнула уши, от высокого звука трубы чуть перепонки не лопались: трубач стоял здесь же, на склоне холма, где для стратегоса поставили тяжелый оптикум. Аурелия и невооруженным глазом видела отсюда почти все подступы — то есть часть их, не скрытую массивом города. Видела продвижения отрядов — будто перестановку фигур на тактической карте, линии отсечных окопов и оборонительных шанцев — словно симметричный орнамент на зеленом барельефе (весна традиционно затопила Вистулию сочной зеленью, даже здесь, на землях, изъятых из антоса Святовида). Третий день взирая отсюда на битву, глядя с точки зрения стратегоса, Аурелия и сама ощущала себя немного стратегосом. Вот хотя бы теперь: она знала, откуда и куда ударит по сигналу трубы мазовийская кавалерия, прежде чем полусотня всадников вообще вылетела под солнце из теней западного леска.

Растянувшиеся в две шеренги бегемоты расступились. (Этих морфозоонов у них было всего четырнадцать, эстлос Бербелек не сумел изъять в южных гарнизонах больше — а теперь один погиб и еще один сбежал.) Кавалерия вылетела из-за линии горбатых чудовищ, галопом преодолела склон коленицкого холма, перескочила через покинутые шанцы и уже дышала в затылок группке Ашавиллы. Огонь пиросидер со стен сдвинулся за всадниками, но большая часть зарядов ушла мимо, и атака не потеряла в темпе, не изменила направления (не имела права) и достигла открытых городских ворот еще до того, как те успели захлопнуться за людьми степного ареса.

Не оставались в праздности и бегемоты: пропустив коней, они не отступили, но — труба звала: вперед! вперед! вперед! — но порысили с достоинством вслед за ними; а за бегемотами — пехота, вскинутая из нижних окопов. Войска двигались на штурм ввысь по коленицкому склону, как тройная океаносовая волна, каждая следующая чуть более медленная, но и более мощная, чем предыдущая. Аурелия глядела на все это, невольно закусив губу и сжимая кулаки, опершись о погрудную насыпь, окружавшую холм с севера. Собравшиеся здесь офицеры и гонцы перекрикивались на вистульском, московском, гэльском и греческом и хрипло смеялись. Над воротом кожаной куртки лунницы постреливали одинокие искры. И только стратегос стоял подле массивного оптикума в молчании и неподвижности.

Но вот снова поднял правую руку.

— Сейчас! Вместе!

Аурелия успела заткнуть уши. Пение трубы плыло над полем боя. Ждущие этого сигнала штурмовые отряды — с лестницами, веревками, крючьями — выскочили из окопов и двинулись к стенам Коленицы со всех сторон. Даже Аурелия, привыкшая уже к морфе Бербелека, удивилась слаженности солдат при этом маневре. Добежали до рва они почти одновременно.

Огонь из кераунетов и пиросидер из дальних окопов окреп, прикрывая наступающих; защитники ответили со стен обстрелом, настолько же окрепшим. Но эту канонаду, пение труб и крики солдат без труда перекрывал рык бегемотов. Осадные чудища, от шагов которых сотрясалась земля, добрались до рва; здесь пало еще одно, скатившись по скользкому склону. Остальные бегемоты двигались вперед величественной трусцой, несмотря на рассеченные бока и до кости ободранные головы, несмотря на потоки темной крови, пятнавшей каждый их шаг, несмотря на не утихающий обстрел, на пули, отрывающие от них дымящиеся в утреннем холоде куски темного мяса. Бегемотовы наездники горбились на их спинах за железными щитами, дергая за цепи упряжи крюками уздечек.

Кавалерия, конечно же, не предназначалась для захвата города и уличных боев, ей надлежало всего лишь успеть вовремя и удержать ворота. Когда к тем добрался первый бегемот, кавалерия отступила по насыпи и погнала безопасным путем между окопами. В спину ей грянули выстрелы, и отряд потерял, отступая, нескольких человек и животных.

Тем временем бегемот раздирал ворота на кусочки. На спину ему вылили горящее масло. Стоптав остатки металлических створок, он с рыком устремился вглубь города; за ним тянулся штандарт огня и дыма; так он и пропал с глаз атакующих.

Но уже подходили очередные твари, а за ними тяжелая пехота с жерлонами, секиракатами и с волчьими человекоядными морфозоонами на цепях, с парой армейских аресов в своих шеренгах. По их знаменам со стен велся ураганный огонь, но именно благодаря тем высоко поднятым знаменам нападающие двигались предельно быстро и уверенно, широким потоком вливаясь в ворота.

Трумппп! — все стоящие на холме вздрогнули. Это в очередной раз отозвалась катапульта, построенная ночью в роще поблизости: большая грубая макина из дерева и веревок, взводимая и стреляющая по несколько раз в час. Она метала над Коленицей изготовленные Антидектесом Александрийцем гигантские бочки алхимических пиросных смесей, которые распадались в небе над городом, опадая на его крыши и улицы дурно пахнущим дождем. С вероятностью один к трем дождь сей возгорался, и тогда на Коленицу проливался с синевы текучий ад. Пылала уже десятая часть города; запылает и больше.

Аурелия ожидала фонтана пламени — но не на этот раз. Ах, если бы за это могли взяться лунные меканики, если бы здесь был хотя бы триплет гиппирои!.. Она подумала о шеренгах катапульт, со встроенными большими маховыми перпетуа мобилиа из сверкающего ураниоса, самовзводящимися за минуту; о низведенных с неба на врагов пиросниках, после удара которых остаются лишь черные кратеры и горячее стекло; о рейде Наездников Пламени, в несколько минут смешавших бы сей город с землею…

— Падут! Падают! — неистовствавал за ее спиной капитан Полянски. Эстлоса Людвига Полянски прислал сюда король Вистулии, чтобы «присматривать за деяниями стратегоса Бербелека-из-Острога и опекать вверенное стратегосу войско». В действительности Полянски не присматривал ни за чем и не опекал никого: после первой же встречи с Бербелеком он ходил за ним точно жадный к аффекту пес. — Видите, что там происходит? Мы вошли? Есть белый флаг? — Капитан хаотически перепрыгивал с вистульского на греческий, и Аурелия понимала его через слово.