Иные песни

— Угрожаешь, — пробормотала Ашаканидийка. — И что же такого произошло нынче, что она, — кивнула на Аурелию, — внезапно сменяет господина, а ты оказываешься допущенной к секретам Сил?

Алитэ кинула в рот финик и лукаво подмигнула эйдолосу Навуходоносора.

— Подумай, — прошептала.

Госпожа Игнация покачала головой.

— Когда Шулима отсылает письмо?

— Я должна сказать тебе день и час? У тебя мало шпионов? Скоро, скоро. Поспеши.

Александрийка поднялась.

— Эстле, — поклонилась лежащей Алитэ.

Эстле Лятек приязненно махнула ей на прощание.

Затворив дверь, Аурелия подошла к дочери стратегоса, встала на колени перед подушками.

— Деспойна, я бы не хотела, чтобы —

Эстле Лятек глянула на нее столь яростно, что даже убыстрился эфир гиппиресового кругоручника. Отодвинув миску с финиками, эстле вскочила на ноги, подбежала к секретерчику, склонилась, дернула за что-то под столешницей, раздался скрежет металлических меканизмов, сдвинулись стеклянные панели на стенах и потолке — но сдвинулась также и каменная стена. Фрагмент ее за секретером запал в тень, провернувшись на невидимых завесах, а из тени вышел один из гостей, длинноволосый мужчина в бронзового цвета тунике и в черных шальварах. Окинув гиппиреса удивленным взглядом, он поклонился эстле Лятек, которая тем временем уселась в кресло и положила ногу на ногу, открыв щиколотку и часть лодыжки. Аурелия, остановленная движением ладони Алитэ, осталась на месте. От ее внимания не укрылось, что у мужчины по шесть пальцев на руках.

— Гауэр, Гауэр, Гауэр, — пробормотала эстле Лятек, постукивая собранной пифагорейской костью о поручень кресла. — Ты слышал сам. И что мне с этим делать?

— Эстле. — Гауэр-вавилонянин склонился еще раз.

— Скажи, крыса.

— Я жду, когда ты откроешь мне причину, по которой позволила это услышать, эстле.

— Насколько быстро ты получишь гелиографами ответ из Нового Вавилона?

— Семипалый никогда не спит. Пятнадцать часов.

— Передашь о намерениях Навуходоносора.

— Передам. — Он криво усмехнулся. — Такова моя судьба.

— Который час? Уже давно за полночь.

Эстле прижала ноготь к левой ноздре, взглянула, прищурившись, на вавилонянина. Пирокийный блеск падал на левую сторону ее лица, на левую грудь, классический александрийский абрис, на ее левое бедро и лядвие под гладкой тканью юбки; за ее спиной лежала темная Мареотида и отблески Александрии. На миг Аурелия даже перестала быть уверена, кого она видит перед собой: Алитэ или Деву Вечернюю. Моргнула, раз, другой.

— Стратегос Бербелек в эти мгновения уже контролирует Амиду и Пергам, — сказала эстле. — Марий Селевкидит будет коронован как король Четвертого Пергама. Иероним Бербелек как раз получил точку опоры, необходимую, чтобы перевернуть Землю. Пока не соберуться войска — и только на этот короткий момент, Гауэр, — у меня есть предложение Семипалому: он — либо Навуходоносор. С кем должно примириться Селевкидиту и стратегосу Бербелеку, а кто падет их жертвой, и чья страна будет разорвана Пергамом, Аксумом, Эфремовыми измаилитами — ну и одним из врагов-соседей — Эгипет либо Вавилон? Пусть Семипалый выбирает.

Гауэр покачал головой.

— Он никогда не нападет на Чернокнижника.

— Я не о том спрашиваю. Спрашиваю, даст ли он клятву о нейтралитете Бербелеку, признает ли Королевство Пергам и пошлет ли, в случае необходимости, свои войска в Эгипет. Ты ведь слышал, каково условие Золотого относительно союза: падение Вавилона.

— Да.

— Что — «да»?

— Да, Семипалый принесет такую клятву.

Эстле Лятек склонилась в кресле к эйдолосу кратистоса Вавилона:

— Ты уверен?

— Эстле, — вздохнул Гауэр, — я, увы, всегда уверен.

— А когда падет Чернокнижник…

— Если падет Чернокнижник, эстле, если.

— Если.

— Ба!

— Да. Да. Хорошо.

Эстле снова откинулась на спинку кресла.

— И все же есть некоторое дополнительное условие, — добавила она.

— Догадываюсь.

— Правда?

— Говори, эстле, я должен услышать.

— После падения Навуходоносора кратистос Семипалый как союзник, сосед и главный участник альянса будет обладать решающим голосом в вопросах политического будущего Эгипта; он должен бы заранее обеспечить себя при договоре со стратегосом.

— Слушаю.

— Нужно будет посадить на трон новую Гипатию. А Вавилон получит право вето при ее выборе.

— И этой новой Гипатией должна стать — кто?

— Ой, Гауэр, Гауэр, ты ведь как раз на нее смотришь.

Вавилонянин громко причмокнул, надул щеки.

— И это все?

— Хватит! — засмеялась Алитэ.

— Тогда пятнадцать часов, эстле.

— Ступай.

Он склонился в третий раз и вышел.

Аурелия терпеливо ждала. Эстле Лятек крутила в ладони отполированную прикосновениями тысяч пальцев ликотовую пифагорейскую кость, серебряные символы на ее гранях поблескивали в огне пирокийных ламп. Кости Пифагора были под запретом на Луне, Аурелия лишь недавно познакомилась с этими игрушками. Но только ли игрушками они были? Легенда гласила, что первую кость придумал сам Пифагор, но истины, конечно же, не знал никто. Кости, обычно деревянные и размером с детский кулачок, имели вид правильного многогранника, состоящего из нескольких — или нескольких десятков — меньших многогранников. Каждая плоскость каждого из них (а, следовательно, каждая плоскость главного многогранника при любой конфигурации) обладала соответствующим числом, суммой чисел меньших, маркирующих грани. Количество нумерологических и геометрических комбинаций было в результате непривычно большим; для каждой конфигурации существовали богатые философические и религиозные интерпретации. Пифагорейцы Посталександрийской Эры использовали кости для тренировки разума детей, обучения их ментальным правилам секты. В вульгаризированной версии, лишенная символических значений, игральная кость использовалась на Земле именно как детская игрушка, популярная головоломка. Но даже в этом виде, если с ней систематически упражняться, она влияла на морфу разума. Аурелия знала, что некоторые земные софистесы, особенно из восточных школ, полагают, что благодаря многолетней гимнастике разума с костью Пифагора можно достичь Формы, позволяющей увидеть глубиннейшую структуру реальности, узреть Число Бога.

Наконец эстле Лятек вышла из задумчивости и вспомнила об Аурелии. Отложила кость, кивнула риттеру.

— Видно, ты и впрямь говорила правду.

— Я предупреждала тебя, деспойна, я все должна буду рассказать стратегосу.

— Ох, да расскажи, расскажи. Разве я нынче не подала ему на подносе Эгипет и Вавилон? Не откажет же он мне в этой незначительной награде!

Глянула на Аурелию и встала, по-кошачьи потягиваясь. Аурелия также поднялась.

— Мне нужно заглянуть к выздоравливающему, — пробормотала эстле, мельком взглянув на какоморфную пташку в потолочном орниториуме. — Раз уж это превратилось в политическую проблему, стоит оговорить дату брака.

Однако остановилась в полушаге и, повернувшись на пятке, глянула на Аурелию. Держась подальше от вертящегося эфира, окружающего ее правую руку, она обняла лунницу и поцеловала ее в левую щеку.

— Спасибо.

— Я и правда не должна —

— Ты не на Луне. Сними это и пойди потанцуй. Увидишь, сколько найдешь охочих партнеров. Ты ведь риттер Госпожи — но разве не приходило тебе в голову, что сила — это тоже красота?

О человеческой природе и цветах Гиакинфа

За миг до того, как королевская диадема возлегла на висках Мария Селевкидита, из толпы у подножия зиккурата выскочил мужчина в черном джульбабе Паломника к Камню и, обогнав в рывке хоррорных и пергамскую гвардию, ткнул кинжалом в грудь интронизованного Селевкидита. Острие прошло сквозь плащ и тунику, чтобы, выщербившись, отскочить со скрежетом от торса аристократа иганази. Марий рыкнул песком и гравием, на момент исчез в пустынной пыли. Когда же та опала, ободранный от шкуры и мышц скелет покушавшегося скатился по каменным ступеням. Толпа смолкла.