Инженер и Постапокалипсис

— Господи, этого еще не хватало, — в сердцах проговорил, ускоряя шаг в кромешной тьме: если бы заряд закончился в этом месте, мы остались бы совсем беспомощными.

— Что случилось? — испуганным шепотом мгновенно отозвался Эндрю, которого вел за локоть за собой.

— Ничего, все спокойно, — решив, что ему лучше не знать о надвигающейся угрозе, с плохо скрываемым отчаянием в голосе ответил, — вот тут лестница и рядом указатель — сейчас поднимемся, и нам останется всего один уровень до поверхности.

Поднявшись по лестнице, мы оказались в широком туннеле, который, к счастью, был хоть и скудно, но освещен. Наличие света принесло мне мимолетное облегчение: теперь, когда заряда аккумулятора оставалось совсем немного, на мои плечи легла тяжкой ношей еще одна непосильная забота — мне нужно было всеми силами экономить оставшийся заряд, потому что было неизвестно, какие условия ждали нас в дальнейшем. Впервые за все это время отключив свой прибор ночного видения, двинулся вперед, изможденно переставляя изувеченные ноги.

Как же вышло так, этот тихий и недооцененный всеми пациент-священнослужитель причинил мне столько зла за одни только неосторожно сказанные слова? Он покалечил мне ноги, навсегда оставив на них шрамы, изломал мою психику, вложив в нее трепетный ужас перед огнем, а теперь еще и попытался утопить. Ему было даже безразлично то, что помимо меня, повинного в «ереси», погибнуть мог и безвинный с его точки зрения человек. Никогда еще так не ошибался в людях. Никогда.

— У тебя есть женщина, Дэвид? — едва слышно и неожиданно спросил Эндрю, прервав мои размышления.

Этот вопрос, заданный пациентом, немного удивил меня, но потом до меня дошло, он просто тянется к чему-то простому и понятному всем людям, чему-то, что было бы не связано с ужасами лечебницы, заполнившими всю его жизнь. Иногда такие простые человеческие разговоры становятся единственным, что удерживает от окончательного безумия.

— Еще полгода назад была, — ответил, обернувшись на мгновение к нему, — а теперь уже нет. Может быть, что-то и изменилось бы, если бы не отправился работать в эту клинику: нам тоже не давали контактировать с внешним миром, как и вам.

— Она ушла от тебя? — тихо спросил Эндрю.

— Не то что ушла: мы оба подошли к тому, что нам надо расстаться. Но инициатором расставания выступила она, — помолчал, вспоминая, как машинально закрывал на ключ входную дверь своей квартиры, понимая, что остался в этих четырех стенах один, — мы были счастливы, как все пары, которым вскружили голову чувства. Почти сразу съехались, жили душа в душу, заботясь друг о друге, в постели всегда все было прекрасно. А потом постепенно на первый план стали выходить финансовые проблемы, — горько усмехнулся, — понимаешь, зарабатываю немного, квартира у меня хоть и своя, но совсем небольшая. Двое еще проживут в крохотной квартирке, где спальня совмещена с кухней, но… этого недостаточно на самом деле.

На какое-то мгновение погрузился в воспоминания, которые теперь в этом царстве мрака, боли и отчаяния стали для меня подобными свету спасительного маяка в безмолвном тумане. Всегда думал о доме в самые тяжелые моменты: эти воспоминания причиняли боль, но только благодаря им все еще сохранял остатки рассудка.

— Моей бывшей девушке никогда не нравилась моя профессия. Даже, наверно, не только из-за того, что она невысоко оплачивается: просто люди, далекие от психиатрии, часто неправильно представляют себе подобные места, — продолжил машинально, — но так уж вышло, другого образования у меня нет, а весь профессиональный опыт, которым располагаю, связан с психиатрией. Да и что уж тут скрывать, мне всегда нравилась работа врача, нравилось ухаживать за людьми — пошел в эту профессию осознанно, по желанию сердца. Сперва работал в реабилитационной клинике, затем почти сразу перешел уже в психиатрию. Это хорошая работа, Эндрю. Очень нужная. И очень человечная, на самом деле. Но моя девушка настаивала на том, что должен был сменить если не профессию, то хотя бы место работы: ей очень не нравилось, что работал с психиатрическими пациентами, да еще и за такую плату. Как женщину и будущую мать ее понимаю и всегда понимал: рай с милым в шалаше длится ровно до тех пор, пока крыша этого шалаша не начинает протекать от дождя, — невесело усмехнулся, — а сам слишком многое не мог себе позволить. В конце концов, ссоры на почве нехватки денег стали повторяться слишком часто. Она сказала, что останется со мной только в том случае, если поменяю профессию, а я ответил, что никогда не приму подобный ультиматум. В итоге мы пришли к решению пожить отдельно. Оставшись один, принял решение, что буду пытаться пробиться в «Психиатрические Системы», где предлагали зарплату в три раза выше, чем в муниципальных клиниках, только кто ж знал…

Замолчал, прислушиваясь к шорохам за стенами. Как же остро ощущался холод в этом заброшенном подземном лабиринте. Мы вновь попали в его неосвещенную часть, и был вынужден включить прибор ночного видения, чтобы хоть как-то ориентироваться в темноте. Своего спутника, как обычно, взял за локоть и повел за собой. К счастью, он вполне доверял мне и просто шел туда, куда я его вел. Невольно вспомнил, в каком виде отыскал его: в смирительной рубашке и с перемотанным бинтами лицом.

— Ты все еще ее любишь? — странным, даже отрешенным тоном спросил Эндрю.

— Люблю, — после паузы ответил, не смотря на него, — вот только это чувство уже давно не взаимно, Эндрю. Думаю, она со временем все равно ушла бы от меня. Наверно, это тоже послужило причиной тому, почему решил уехать из города сюда. Лечебница тогда показалась мне отличным местом: надеялся, работая здесь, в таких красивых местах, смогу и сам отвлечься.

Мы снова оба замолчали. Словил себя на мысли о том, что мой спутник действительно был самым человечным из всех, с кем меня свела жизнь в этой проклятой клинике.

— Почему ты спросил об этом? — поинтересовался, переведя взгляд на изуродованное лицо Эндрю и уже чувствуя, что ответ будет тяжелым.

— Не видел женщин уже три года…

Пытался подготовить себя к, возможно, шокирующему ответу, но он все равно заставил меня содрогнуться. И сам неоднократно обращал внимание на тот факт, что в лечебнице совсем не работали женщины. Может быть, это тоже было причиной скатывания персонала в такое жестокое и бездумное состояние, ведь большей части сотрудников было разрешено покидать клинику в лучшем случае раз в месяц. Но три года… У меня давно уже не хватало слов для того, чтобы поддерживать несчастного пациента дальше. Вместо этого просто остановился и сказал:

— Вот сейчас и увидишь. Мы пришли, Эндрю. Это женское отделение…

Вход в женское отделение представлял собой не дверь и даже не люк — это была всего лишь довольно крупная дыра в потолке, через которую тем не менее вполне можно было подняться наверх. Этот туннель был достаточно узким, потому, в принципе, можно было попробовать достать до края и подтянуться на руках.

— Здесь разлом в потолке, — пояснил стоявшему в онемении рядом со мной Эндрю, — сейчас попробую подняться первым, а потом помогу забраться наверх и тебе.

Ухватившись обеими руками за выступающий край, кое-как подтянулся, опять с болью отметив, все эти дни нескончаемых издевательств сделали меня значительно слабее физически. Вымок до нитки и продрог, моя голова после удара проклятого пациента-священнослужителя болела и кружилась, а в изувеченные ожогами ноги при каждом шаге впивались невидимые иглы. Но был все еще жив. Даже слишком жив для того, кому пришлось пройти через столько немыслимых, нечеловеческих испытаний. Только сейчас начал понимать смысл фразы, повторяемой Эндрю.