Инженер и Постапокалипсис

Эндрю промолчал, но был совершенно уверен, он в любом случае слушает меня, а значит со временем и прислушается к тому, что говорю. На самом деле подбирать слова мне было совсем не просто: не был профессионалом в анализе и даже социальной адаптацией пациентов никогда не занимался в ординатуре. Но чувствовал, помочь Эндрю сейчас — это мой долг, поскольку он в отличие от меня был все же недееспособен и не мог адекватно оценивать кошмарную реальность.

— А давай ты споешь что-нибудь? — улыбнувшись, предложил, вспоминая, как простое внимание к его скромному, но, безусловно, талантливому выступлению, подарило ему немало положительных эмоций. — Мне очень понравилось, как ты поешь под гитару: сразу чувствуется, что у тебя и слух музыкальный есть, и голос, и чувство ритма. Помнишь, как ты сыграл нам прекрасно на гитаре в отделении?

— Помню, — тихо отозвался Эндрю и остановился, — после этого старший смены ночью привел ко мне трех санитаров и приказал им избить меня. А потом сказал, что в следующий раз лично переломает мне все пальцы и зашьет рот суровыми нитками.

У меня опустились руки от услышанного. Попал в такую ситуацию, когда всех моих навыков утешения и коммуникабельности оказалось недостаточно для того, чтобы подобрать нужные слова, которые не звучали бы отстраненно и холодно. Мне казалось, никакие слова не смогут поддержать этого несчастного человека после всего, что ему довелось пережить. Тоже был одним из сотен подопытных клиники, тоже испытал на себе всевозможные издевательства, побои и насмешки, но в действительности то, через что прошел, не было и десятой долей тех мучений, что выносил здесь этот конкретный пациент и все остальные. Мне было предельно ясно, почему он не верит даже в небольшой шанс спасения: довольно сложно перестроить свое мышление, когда единственным, что ты испытывал в течение последних нескольких лет, были только страдания и безысходность. Возможно, он уже и не помнил другой жизни, подобно узникам концлагерей, которые выходили из заключения и не знали, как жить в дальнейшем и как устроиться в обществе.

— Понимаю, что ты чувствуешь, — так и не найдя, что сказать, ответил и посмотрел в темную даль, — спой для меня, если можешь. Тебе станет легче.

Эндрю первый медленно пошел вперед, двинулся за ним. Пройдя несколько метров, он тихо проговорил горестным голосом:

— Не понимаешь. Ты просто слишком жив.

Он говорил совсем негромко, но пустые туннели канализации усиливали любые звуки в десятки раз, разнося его голос по всей системе запутанных подземных ходов. И эти слова… Эти горькие, полные боли и отчаяния слова можно было смело назвать девизом всех несчастных пациентов лечебницы, которые уже и не видели смысла в своем существовании.

Догнав Эндрю, мягко сказал:

— Мы должны держаться.

— Нет, — покачал головой он, — это место наполнено нашими слезами и мольбами. Пусть оно таким и останется.

Не стал больше ничего просить у него: неправильно было требовать от этого депрессивного человека того, что он не мог мне дать. Из камня воды не выжмешь. Некоторое время мы шли, ничего не говоря друг другу: мне было сложно представить, какими мыслями был занят разум моего спутника, но сам старался всеми силами отгонять от себя тревожные раздумья. С каждым новым поворотом все сильнее убеждался в том, что сеть сточных каналов, построенных под клиникой, была невероятно протяженной. Вопреки моим ожиданиям, слив вод обнаружить никак не удавалось — мы только уходили глубже.

В какой-то момент задумался и перестал следить за Эндрю, а когда опомнился, рядом его не обнаружилось. Мое сердце словно сжалось от ужаса: принялся звать Эндрю и спешно ринулся назад, холодея от страха и надеясь, что он не успел сильно отстать. Потерявшийся пациент обнаружился за первым же поворотом, оставленным позади: он тихо сидел на мокром куске картона и держал перед своим носом зажженную спичку, завороженно и затаив дыхание наблюдая за движением маленького пламени. От одного вида огня мне стало не по себе: похоже, после того, что устроил священник, приобрел стойкую фобию, но в тот момент все же думал не о себе. Мысленно обругав себя за невнимательность и халатность, подбежал к нему, быстро задув огонь. Эндрю резко обернулся ко мне, метнув в мою сторону безумный взгляд, что явно можно было считать плохим предвестием.

— Что ты делаешь? — воскликнул, смотря на него сверху вниз. — Ты хоть знаешь, как перепугался, когда не увидел тебя рядом? А если бы тебя не нашел? Если бы забрался в такое место, откуда не смог бы вернуться за тобой назад?

Осознав, что действительно переживал за него, Эндрю смягчился и виновато опустил голову. Заметил зажатый в его руке спичечный коробок, который вообще невесть откуда мог взяться в канализации. Должно быть, Эндрю подобрал его еще где-то в медицинском блоке.

— Что у тебя в руке? — спросил и забрал у него спички, хотя он и пытался убрать их подальше. — Отдай сюда, тебе это не нужно.

— Не отбирай, — попросил Эндрю, вставая с пола.

— Тебе это не нужно, — настойчивым, но при этом спокойным тоном повторил, уже намереваясь выбросить картонный коробок в сточные воды.

— Мне нравится смотреть на огонь, — продолжил тот, — он меня успокаивает. Не отбирай. У меня и так уже все отобрали.

Почувствовал укор совести, мне стало крайне нехорошо и неприятно от осознания того, что отбираю у человека последнюю отдушину в жизни. С другой стороны, знал, как никто другой, что психически больные любят давить на жалость: позволить психиатрическому пациенту, тем более злостному поджигателю, носить с собой потенциально опасные спички, которые в его руках вообще превращались в оружие массового поражения, не мог. Пришлось принять нелегкое решение и переступить через себя.

— Давай сделаем так, — сообщил, смотря на изуродованное лицо Эндрю, — не стану выбрасывать эти спички, но и тебе тоже держать их у себя не стоит, потому они останутся у меня. Когда ты захочешь посмотреть на огонь, зажгу его для тебя. Договорились? И, пожалуйста. Давай держаться рядом.

Эндрю несколько обреченно кивнул, и незаметно для него спрятал коробок себе в карман, где уже хранился электронный пропуск. Даже носить с собой что-то, что было хоть как-то связано с огнем, мне было неприятно, но пришлось пойти на эти уступки ради спокойствия пациента. После этого небольшого инцидента мы продолжили наш путь, решил впредь не спускать с Эндрю глаз.

Мы прошли еще метров пятнадцать, несколько раз повернув за угол, пока туннель перед нами не разделился на два канала, которые были похожи друг на друга, как две капли воды. Обернулся назад: та же сырая кирпичная кладка уходила вдаль за моей спиной. Эндрю бесцельно побрел направо, но остановил его.

— Нельзя двигаться наобум — мы попросту заблудимся тут, — пояснил ему, — если ты предлагаешь идти туда, давай всегда держаться правой стороны.

Мы повернули в ту сторону, которую выбрал Эндрю, хотя подозревал, что он на самом деле ничего и не выбирал, а просто шел, куда глаза глядят. Но пройдя еще какое-то расстояние, мы оба замерли: на полу, скрываемое полумраком, в ярко красной луже лежало что-то довольно крупное… Осторожно подступив ближе, в ужасе осознал, что это было мертвое тело неизвестного пациента, голова которого лежала отдельно возле стены… Почувствовал, как мои ноги начинают холодеть, но этот холод не имел ничего общего с касанием ледяного мокрого пола. С нарастающим чувством беспомощности и загнанности в угол разглядел, что кровь еще вытекает слабым потоком из шеи мертвого. Он был убит совсем недавно.

Эндрю, стоявший возле меня, вздрогнул и издал звук, похожий на резкий всхлип, перевел дикий взгляд на него. Уже успел настолько убедить себя, что в канализации будет безопасно, что обнаружение этого мертвого тела пробудило во мне если не панический страх, то уж точно полнейшее бессилие. Кто-то или что-то снова оторвало человеку голову… Впервые оторванные головы увидел еще на улице, во внутреннем дворе клиники, затем они встречались повсеместно в медицинском блоке… Уже был практически на все сто процентов уверен, что всех этих людей убивал не Полтергейст…