Инженер и Постапокалипсис

— Ты в какую сторону крутил вообще?! — возмущенно выпалил, поворачиваясь к нему, но позади нас раздался угрожающий звон цепей.

Маклейн возвращался!

— Быстрее! Быстрее! Быстрее! — истошно прокричал, пропуская пациента вперед и смотря, как громила уже показывается в зале.

Стремительно заскочив в проход за Эндрю, закрыл крышку люка прямо перед носом у Маклейна и пополз так быстро, как мог. Без труда распахнув люк, Маклейн просунул внутрь руку, но достать меня уже смог.

Прополз за Эндрю еще несколько метров, после чего почти без чувств выпал в открывшийся впереди широкий туннель, в измождении растянувшись в канаве сточных вод…

«Сколько еще это будет продолжаться? Одно и то же, снова и снова, как будто пластинку заклинило. Выхода все нет. Когда этому всему уже придет конец? Нет сил моих больше, просто нет».

Медленно подтянул обмякшую руку к лицу и потрогал лоб: мне казалось, что все мое тело пылало огнем. Просто непередаваемо болели ноги, складывалось ощущение, что с них сняли кожу, оголив мышцы, но у меня не было сил даже подняться и посмотреть, в каком они состоянии. И без того догадывался, что в ужасном.

Когда мое дыхание восстановилось, а разум немного прояснился, повернул голову в бок и посмотрел на сидевшего возле стены Эндрю, который, похоже, давно уже рассматривал меня. Он выглядел ничуть не лучше, чем я, возможно, даже хуже: во всем его виде читалась потерянная безнадежность, даже апатия, что всегда являлось тревожным признаком изменения психического состояния у депрессивных пациентов. Но как бы ни было тяжело, на месте оставаться было нельзя.

Поднявшись на локтях, выполз из канавы, уже вымокший в сточных водах с ног до головы, и осмотрел новый туннель в котором мы оказались. Коммуникации здесь выглядели даже старше, чем в предыдущих секциях: металлические трубы, на которых почти не осталось слоя теплоизоляции, были сплошь изъедены ржавчиной, а освещение представляло собой лишь ряд маленьких тусклых лампочек, протянутых вглубь, света которых едва хватало на то, чтобы не натыкаться на стены. Было похоже, что сантехнические работы проводились здесь в последний раз, как минимум, полвека назад.

— Ты в порядке? — спросил у Эндрю, и он слабо кивнул. — Пойдем, наверно, не стоит тут задерживаться — не хватало еще, чтобы этот Маклейн нашел способ пробраться сюда.

Медленно поднялся на ослабшие ноги и, протянув руку Эндрю, помог подняться и ему, после чего крайне неуверенно, даже немного пошатываясь, мы побрели вперед. Но пройдя несколько метров, мой спутник вдруг остановился и обреченно опустился на мокрый пол, обхватив изуродованными руками грязную голову.

— Что случилось? — задал вопрос, тоже останавливаясь.

— Это бессмысленно все, — упавшим голосом отозвался тот, даже не смотря на меня, — мне не выбраться отсюда. Оставь меня здесь, Дэвид, иди дальше сам. Я подвел тебя: даже просто повернуть какой-то затвор для того, чтобы открыть крышку люка, не смог! Так пусть же умру. От меня все равно нет никакой пользы.

Этого боялся, наверное, больше всего. На нас и так свалилось уже столько нечеловеческих, немыслимых испытаний, столько горечи, боли, ужаса, наша воля не раз сталкивалась с, казалось бы, непреодолимыми препятствиями, но вместо того, чтобы полностью сосредоточиться на цели, бросить все усилия на спасение, должен был тратить физические и моральные силы на то, чтобы вытаскивать Эндрю из смертельной трясины, имя которой было депрессия.

— Пользу может приносить вещь, — терпеливо произнес, — а от человека можно получить помощь и поддержку.

— От меня нет этого, — безнадежно ответил Эндрю.

Измученно улыбнулся и присел перед ним на корточки.

— Ты ошибаешься, — проговорил, заглядывая в его поникшее лицо, — человек — существо социальное, одиночество губит его, если не физически, то нравственно уж точно. Брожу по этой проклятой клинике в поисках спасения уже часа три или четыре, а может и того больше, и ты стал единственным нормальным человеком, кого встретил за все это время.

— Я психически больной, — оборвал мои слова тот, даже не поднимая головы.

— И что с того? — невесело усмехнулся. — Вот все эти мерзавцы из лечебницы вроде бы психически здоровы. И что, спрашиваю, с того? Пойми, психическое заболевание — это точно такая же болезнь, как сахарный диабет или рак: точно так же, как среди больных этими неизлечимыми заболеваниями есть люди в душе добрые и злые, открытые и лицемерные, отзывчивые и безразличные, среди психиатрических пациентов тоже есть человечные и не очень. Самое главное то, что ты сумел сохранить свое человеческое лицо, несмотря на тяжелейшие во всех отношениях испытания, через которые на деле дано пройти далеко не каждому. Остальное не имеет значения, психическое заболевание означает только одно — отличие в восприятии мира и мышлении, — помолчал, пытаясь понять, насколько он прислушивается к моим словам, — Гитлер или Муссолини не были психически больными, зато ими были Винсент ван Гог, Джон Нэш и Альберт Эйнштейн. И еще многие другие, которые помогли изменить наш общий мир к лучшему, — Эндрю поднял озадаченный взгляд на меня, — а то, что ты крутил затвор в обратную сторону, это просто… ну, это просто смешно! — нервно усмехнулся, но Эндрю от этого как будто еще больше сник.

— Ты говоришь это все только, чтобы поддержать меня, — дрожащим голосом протянул он, — но ты слишком мало знаешь об этом месте и о том, что с нами тут делали в лечебнице. У тебя есть шанс выбраться, а у меня его нет. Видел, как ты отчаянно сражаешься за свою жизнь, а я буду только мешать тебе, буду обузой, и в конце концов ты тоже погибнешь из-за какой-то моей глупости или оплошности. Не хочу, чтобы ты погиб из-за меня… Оставь меня здесь и иди дальше сам.

— Как же тебя оставлю? Ты же мой пациент, за тебя без лишних преувеличений несу ответственность, — ответил ему, чувствуя, что подбирать нужные слова становится сложно.

— Тебя кто-то ждет там наверняка, — с нескрываемой болью в голосе продолжил несчастный Эндрю, — кто-то беспокоится о тебе, молится о том, чтобы ты выбрался отсюда живым. А я совсем один, понимаешь? — его голос опять дрогнул. — До меня никому нет дела. Никто не ждет меня, никто не хочет моего спасения. Им было проще справить меня в дурдом и забыть обо мне!

Заметил, как предательски дрожит его челюсть, выдавая всю глубину неимоверной боли брошенного и забытого всеми человека. Да и как тут можно было реагировать иначе, если даже самые родные ему люди отказались от него, просто избавившись от неудобного родственника, возможно, подкрепив свой омерзительный поступок небезызвестной фразой «в семье не без урода»… А может быть, все было как раз наоборот, и близкие несчастного Эндрю желали ему только добра, отправляя его в клинику, подконтрольную такой известной и влиятельной компании, как здесь, ошибочно полагая, что здесь, в горном заповеднике, ему будет лучше. А потом не могли с ним связаться по причине тотального злоупотребления властью со стороны представителей корпорации. И как всегда не знал, как мне быть и как подобрать нужные слова. Жизнь к такому не готовила…

— Я хочу, чтобы ты выбрался — тебе этого не достаточно? — спросил.

— А смысл какой, Дэвид? — взъерошив рукой грязные слипшиеся волосы, воскликнул в сердцах Эндрю и продолжил дальше уже своим привычным горестным тоном. — Даже если мы выберемся отсюда, что будет меня ждать? Меня просто поместят в другую клинику, где продолжится весь этот бесконечный кошмар, где меня опять будут избивать, привязывать к койке на неограниченный срок, закрывать в тесной камере… Так пусть же умру здесь, спокойно и без боли. Без страха за свою жизнь. Оставь меня, прошу тебя. Просто оставь.

Опустился возле него, вытянув вперед горевшие невидимым пламенем ноги и обратив невольное внимание на то, что бинты, обмотанные вокруг стоп и голени, приобрели грязноватый красный оттенок моей крови. Крови из лопнувших волдырей…

— Эндрю, в других клиниках не будет так, как было тут! — вскинув брови, пояснил, всматриваясь в ветхую кирпичную стену перед собой. — Во внешнем мире все обстоит совсем иначе: то, что вытворяли эти мерзавцы, это… это немыслимо! Уму непостижимо! Всю свою жизнь работаю врачом в психиатрических клиниках, но нигде никогда не сталкивался ни с чем подобным: в других клиниках о пациентах заботятся, стараются адаптировать их к нормальной жизни в социуме, подыскивают им интересы, увлечения! Пациенты проводят много времени за различными творческими занятиями, занимаются спортом, общаются с другими людьми. С ними работают грамотные психиатры и психологи, социальные работники, волонтеры, их лечат, стараясь выработать индивидуальный подход. Никто и никогда в других клиниках не будет поднимать на тебя руку — такой вопиющий беспредел был возможен исключительно в этой чертовой дыре! — Выдохнул, заодно переведя, наконец, взгляд на него. — Тебя же тут даже не лечили, Эндрю, ты понимаешь? Ты ведь тут был даже не пациентом, а по-до-пыт-ным. Это два совершенно разных понятия: о пациентах в клиниках заботятся, лечат их, а подопытных… Ты и сам знаешь. Пойми, ведь тоже не оратор — мне непросто подбирать слова для того, чтобы объяснить тебе, что твои суждения неправильны, несправедливы. Мы должны выжить, просто должны. Всеми своими действиями они добивались как раз такого нашего состояния, как у тебя, они хотели сломить нашу волю, подавить в нас людей, превратив в слабых, забитых и запуганных существ, боящихся поднять глаза к небу. Но мы не должны отчаиваться! Нам есть за что бороться, есть, что доказывать! Отчаяние ни к чему не приведет: если мы сейчас просто опустим руки и сдадимся, нам действительно останется всего один удел — смерть. Но если мы соберемся, стиснем зубы и поставим перед собой цель выбраться из этого ада на земле, у нас обязательно все получится, потому что для человека нет ничего невозможного!