Инженер Петра Великого 2

— Так вот, — Петр ударил костяшками пальцев по столешнице, — пушки добрые да станки хитроумные — вот что армии нашей да флоту сейчас как воздух надобно, кровь из носу! А тактические твои изыски, они, конечно, любопытны, да только шведа голыми руками не победить. Покажи сперва, что завод твой образцовый хорош да ладен, дело делает справное, без проволочек. Чтобы каждая монета казенная, что на него отпущена, на пользу шла, а не по карманам вороватым рассовывалась. Как завод твой новый заработает, — тут он снова позволил себе легкую усмешку, — как потекут оттуда пушки да фузеи исправным потоком, вот тогда и полк тебе дадим, и время на твои тактические опыты выделим. А до тех пор — все силы — на производство! Понял меня, Смирнов?

Что тут было не понять? Все предельно ясно. Царь-батюшка, при всей своей тяге к новшествам, оставался прагматиком до мозга костей. Ему нужны были конкретные, осязаемые результаты. Пушки, которые стреляют. Станки, которые работают. И завод, который все это производит в нужных количествах и должного качества. И, наверное, он был прав. Одно дело — придумать, другое — внедрить, наладить, заставить работать целую систему. Это и была, пожалуй, самая главная проверка для меня — как организатора, руководителя, способного воплотить свои задумки в жизнь в этих, мягко говоря, непростых условиях.

Да и генералам, видать, нужно было время, чтобы их праведный гнев поутих, а то, чего доброго саботировать начнут мои «потешные» учения. Так что, как ни крути, а царь опять все по уму рассудил. Ставка повышалась. Теперь от успеха моего «образцового завода» зависела возможность доказать на деле жизнеспособность моих тактических идей, которые могли, я в это верил, переломить ход этой кровавой войны.

Петр, видя, что я его условие принял и, похоже, даже понял его подоплеку, чуть откинулся на спинку своего простого стула, который под его массивной фигурой казался почти игрушечным. На мгновение в комнате повисла тишина.

— Теперь о другом, Смирнов, — внезапно произнес Государь, его резко изменился. Ушла деловитая сухость, появилась какая-то почти доверительная интонация, но под ней все равно чувствовалась стальная царская властность. — О голове твоей буйной, за которой охота идет нешуточная. И не первый день, как я погляжу.

Он кивнул в сторону Брюса. Яков Вилимович чуть кашлянул в кулак и достал несколько аккуратно исписанных листов.

— Помнишь, Смирнов — начал Брюс, — как ты мне докладывал о странных происшествиях на заводе? То печь у тебя прорвало в самый неподходящий момент, когда важнейшую плавку для пушки вел. То в мастерской твоей взрыв такой силы прогремел, что тебя самого едва на тот свет не отправило, да и меня, признаться, заставило поволноваться изрядно.

Я молча кивнул, конечно, помнил. Такое забудешь, как же!

— Так вот, — продолжал Брюс, а Царь внимательно слушал, подперев щеку кулаком, — мои люди провели дознание самое тщательное. И что же выясняется? Печь та прорвала не сама по себе, не от перегрева или брака в кладке, но то и ты знаешь. Явный след злоумышления.

Даже так? Не спустили на тормозах это дело?

— А что до взрыва в твоей мастерской, Смирнов, — Брюс перешел к другому листку, — тут и того хитрее сработано. Помнишь, ты мне черепок от тигля приносил, с налетом белым, да кусок гильзы запальной, царапанный? Так вот, алхимики мои, — тут Брюс едва заметно усмехнулся, — подтвердили: в селитре твоей, коей ты для запалов пользовался, примесь посторонняя была. Вещество такое, что само по себе не опасно, но в смеси с селитрой — чувствительность к взрыву повышает многократно. Чистая работа, рассчитанная на то, чтобы ты, Смирнов, сам себя и угробил, да еще и виноватым остался в своей неосторожности.

М-да уж. Одно дело — подозревать, строить догадки, а другое — услышать такое вот подтверждение из уст самого Брюса, да еще и при Государе. Значит, меня действительно хотели убить, и не раз. Еще и делали это расчетливо, маскируя под несчастные случаи.

— Мы не слепы, Смирнов, — строго заговорил Царь. — Видим, что враги наши, и внешние, и, чего греха таить, внутренние, бьют хитро, по-иезуитски. Так, чтобы не дело твое остановить, а чтобы сами идеи твои, начинания твои — дурными да опасными в глазах моих показались. Чтобы я сам, Государь, в них разуверился и рукой махнул — де, не по Сеньке шапка, не готово еще Отечество наше к таким премудростям. Вот чего они добиваются, змеи подколодные!

Я смотрел на Государя, и до меня только сейчас в полной мере начала доходить вся глубина и опасность той игры, в которую я оказался втянут. Они били в самого Царя, в реформы, в будущее России! Моя работа стала полем битвы.

— Говорю тебе все это, Смирнов, — Петр чуть смягчил тон, — не для того, чтобы тебя напугать. Вижу, вьюноша ты смелый, не из пугливых. А для того говорю, чтобы ты цену себе знал и разумел, какую важную службу Отечеству несешь. И чтобы берегся пуще прежнего, ибо голова твоя нам сейчас ох как нужна! И дабы знал — дело твое государственной важности, и мы его в обиду не дадим, кто бы за этим ни стоял!

Он помолчал. А я что? Я и так понимал, что хожу по лезвию ножа.

Царь небрежно махнул рукой, и Брюс положил перед ним на стол еще несколько исписанных листов. Бумаги были разные — и на дорогой, гербовой, и на простой, серой, писанные то каллиграфическим почерком приказного дьяка, то корявыми каракулями какого-то анонима.

— Бумаги всякие мне носят, Смирнов. Даже не знал, что в государстве так много грамоту разумеющих, — сказал Государь с кривой усмешкой и явной иронией. Кажется, бумагомаратели именно этим и выдали себя в глазах Петра Великого. — Разное про тебя пишут, ой, разное. И что шпиён ты заморский, чуть ли не самим Карлом шведским подосланный. И что колдун ты, с нечистой силой знающийся, раз такие механизмы мудреные выдумываешь, каких и в Европе не всякий мастер сообразит. И что смуту ты на заводе сеешь своими речами вольными да порядками новыми, народ от старых устоев отвращаешь.

Шпион! Колдун! Смутьян! Это ж в какие игры я вляпался, мама дорогая! Да за одно такое обвинение в это время можно было запросто на дыбу угодить или на плаху.

Петр взял один из листков, пробежал его глазами, и на лице его снова появилась та самая ироничная усмешка.

— А еще пишут, — он поднял на меня взгляд, в котором плясали хитрые искорки, — что ты, фельдфебель наш новоявленный, субординации не блюдешь ни на грош, чинов не различаешь вовсе. С офицерами давеча, сказывают, на совещании, как с ровней своей говорил, без всякого почтения. А мастеровых своих да солдатиков «мужиками» кличешь, запанибрата с ними, оскорбляешь, будь те крепостные какие. Не по-нашему это, Смирнов, ох, не по-нашему… Не по-русски так обращаться, не по чину…

Вот это я попал. Вот где я прокололся по-крупному! Я-то, привыкший к демократичным нравам двадцать первого века, где «мужики» — это нормальное, почти уважительное обращение к работягам, и в мыслях не держал, что здесь, в этом мире жесткой иерархии и чинопочитания, это может прозвучать как неслыханная дерзость, как признак чужака, не понимающего местных устоев. Да что там чужака — как признак человека, ставящего себя выше других, не признающего авторитетов! И ведь не придерешься — я действительно так говорил, и не раз. Думал, так проще, по-свойски. А оказалось — сам себе яму вырыл.

Ловушка захлопнулась.

Петр Алексеевич отложил в сторону пачку доносов, которые до этого перебирал с каким-то брезгливым интересом. Комната погрузилась в такую тишину, что было слышно, как у меня в ушах стучит кровь. Государь смотрел на меня в упор, и взгляд его темных, пронзительных глаз, казалось, буравил насквозь.

Его голос, когда он заговорил, был пропитан силой и властью.

— Так кто же ты, Петр Алексеич Смирнов, на самом деле? — произнес он медленно, чеканя каждое слово. — Откуда в тебе такие знания, что иным заморским ученым не чета? Сегодня ты генералов моих, вояк бывалых, поборол своими речами, будто сам не одну кампанию прошел да не одну осаду выдержал. А станки твои мудреные, а пушки композитные, а мысли твои об устроении заводском, о порядке да счете… Это, Смирнов, не ум простого мастерового, каким ты себя кажешь, хоть и семи пядей во лбу. Дед твой, сказываешь, умен был, секреты какие-то прадедовские тебе передал? Да каких же секретов надобно, чтобы так глубоко и в железе разбираться, и в тактике военной смыслить, и в душах людских, как в открытой книге, читать?