Инженер Петра Великого 2

Карета тронулась. Я откинулся на мягкое сиденье. Свободен! Но радости особой не было. Как-то давило все пережитое, и мысль, что был на волосок от гибели. А главное — враг-то мой так и остался невидимкой, не пойманным.

Когда подъехали к дому Брюса, граф уже ждал в кабинете. Жестом отпустил Орлова, а меня усадил напротив.

— Ну что, Смирнов, — начал он без всяких предисловий. — Легко отделались. На этот раз. Но вы должны понимать — это только начало. Те, кто за этим стоит, не успокоятся. Вы им как кость в горле. Ваши успехи, ваши машины… Всё это им мешает. Будут бить снова, и бить будут больнее.

— И что же делать, ваше сиятельство? — спросил я, хмуро глядя перед собой.

— Делать свое дело! — хмыкнул Брюс. — Строить станки, лить пушки, улучшать замки. Результат — вот ваше лучшее оружие против них. Чем больше пользы вы государству принесете, тем сложнее им будет вас тронуть. Но при этом — удвойте, утройте осторожность! Не верьте никому! Проверяйте всё! Держите язык за зубами! И помните — второго шанса я вам, возможно, дать уже не смогу. Если снова попадетесь — пеняйте на себя. Идите, Смирнов. Отдыхайте. А завтра — за работу. Государство ждать не будет.

Я вышел от Брюса как выжатый лимон. Он прав, расслабляться нельзя ни на секунду.

Обратно на Охту мы с Орловым тряслись в коляске молча. Поручик, видать, тоже переваривал слова Брюса и понимал, насколько всё серьёзно. Сказал только коротко, что строго-настрого прикажет Шлаттеру насчёт моей безопасности и чтоб работе моей никто не мешал. И чтоб я сразу к нему шёл, чуть что не так.

Когда наша колымага вкатилась на завод, я сразу нутром почуял — воздух другой. Двор, обычно шумный, галдящий, показался каким-то притихшим, настороженным. Мужики, завидев коляску Орлова и меня рядом, шапки ломали, кланялись, но глаза в сторону и — шмыг мимо. Ни улыбок, ни обычных шуточек. В воздухе висели напряг и страх. А может, просто дикое любопытство?

Слухи про мой арест и такое же внезапное освобождение, да еще что сам Брюс меня вытащил, разлетелись по заводу мигом, как зараза. И народ реагировал по-разному. Кто-то, небось, струхнул — раз уж такого, как я, почти царского любимчика, могли запросто сгрести да в Преображенский приказ упечь, то что про них, простых работяг, говорить? Лучше держаться от этого Смирнова подальше, от греха. Другие, кто мне завидовал или зуб имел за мои новшества, наверняка руки потирали, когда меня взяли, а теперь зубами скрипят, что я снова тут, да еще и под крылом у Брюса, еще крепче прежнего. А третьи, поди, просто не догоняли, что к чему, и решили не лезть.

Тяжелее всего было видеть своих. Когда я вошел в мастерскую (теперь уже тройную, расширили ж!), там — тишина гробовая. Федька, Ванюха, Гришка, слесаря Иван да Семен, старик Аникей — все замерли у верстаков, смотрят на меня — и радость в глазах, и страх, и растерянность полная. Лица кислые, поникшие. Ясно было: пока меня таскали, их тут прессовали, стращали, а может, и подмазаться пытались, чтоб настучали на меня.

— Здорово, мужики! — сказал я как можно бодрее. — Ну что, заждались? Работы — непочатый край!

Молчат, переглядываются. Первым Федька очухался.

— Петр Алексеич! Родненький! Вернулись! А мы уж думали… — осекся, не договорил.

— Думали, что меня шведам продали? — усмехнулся я криво. — Не дождетесь! Недоразумение вышло, да. Гады да завистники хотели палки в колеса вставить. Да только правда на нашей стороне. Сам граф Брюс за меня вступился, а Государь наш интриганов не жалует. Так что работаем дальше! С удвоенной силой! Царский заказ выполнять надо!

Я обвел их всех строгим взглядом.

— Слушайте сюда внимательно! Время сейчас такое — ухо востро держать надо. Враги не дремлют, будут пакостить. Исподтишка, слухи распускать, работу тормозить. Так вот, запомните! Кто языком мелет лишнее или с мутными типами водится — спрос будет строгий, без дураков! А кто честно пашет, дело свое знает — того и я не забуду, и начальство отметит. Мы тут не в бирюльки играем, а оружие для победы куем! Понятно?!

— Понятно, Петр Алексеич! — хором выдохнули они.

Мой напор, да еще с именами Царя и Брюса, сработал. Врубились, что я не сломался, что сила за мной по-прежнему, и надо работать.

— Вот и ладушки! — я хлопнул в ладоши. — Хватит киснуть! За дело! Федька, Иван — к сверлильному! Чтоб к завтрему запустили! Ванюха, Гришка — ко мне, чертежи по гранатам до ума доводить будем! Аникей, Семен — пилите детали для новых станков! Время не ждет!

Зашумела мастерская, ожила. Люди взялись за инструменты, за чертежи. Напряжение чуть отпустило.

Весь этот ужас в каземате да холодный душ от Брюса намертво вбили мне в башку одну простую штуку: безопасность — не прихоть, а вопрос жизни и смерти. Хочешь довести дело до конца, да и просто дожить до завтра — надо мастерскую и жизнь свою в крепость превращать. Полагаться только на шишек наверху — глупо, у них свои игры, я там пешка. Самим шевелиться надо.

Первым делом — к Шлаттеру. Орлов ему уже всё от Брюса передал, так что полковник — сама любезность, хоть и кривился, видать, что приходится под меня прогибаться.

— Господин полковник, — начал я без обиняков. — Сами понимаете, после того, что было, без охраны — никак. Дайте приказ усилить охрану моей мастерской и склада рядом. Да не одного солдата для виду, а настоящий караул, человека четыре, чтоб менялись, и приказ железный: без моего слова или бумаги от вас с Орловым — никого не пускать. Чужих — гнать в шею. И чтоб шмонали всех на входе и выходе, даже моих ребят.

Шлаттер поморщился.

— Гут, Смирнофф… Распоряжусь… Хотя и накладно это, людей от службы отрывать… Но раз граф приказал… Будет вам караул.

Дальше — сама мастерская. Двери я велел железом обить, замки новые, хитрые, поставил (немец знакомый помог, мастерюга). А вот окна! Большие, светлые, но дыра в обороне. Я тряхнул Лыкова (этот теперь меня боялся как огня) на толстые прутья, и кузнец мне решетки сварил на все окна моей «цитадели». Мрачновато вышло, как в остроге, зато надежно. Теперь так просто не влезешь.

Внутри тоже гайки закрутил. Все чертежи, расчеты, записи — теперь только в моем сундуке, на два замка. Ключи — только у меня. Хватит бумажкам по верстакам валяться. Все образцы, запалы, смеси — тоже под счет и строгий глаз. Завел журнал, куда все опыты записывал.

Доступ в мастерскую — теперь строго. Даже мои ребята — только в рабочее время и по делу. Никаких зевак и болтунов. Посетители — через караул и только с моего слова. Народ, конечно, заворчал, особенно те, кто привык без дела слоняться. Но я был тверд как кремень. Безопасность важнее.