Инженер Петра Великого 2

Начали экспериментировать. Первым делом — сами «банки». Нашли на заводе деда-жестянщика, Гордея. Старый мастер, всю жизнь котлы да вёдра лудил. Я ему чертежики набросал — цилиндры разных диаметров, под наши основные калибры: 3, 6 и 12 фунтов. Объяснил, как вальцевать, как донышки крепить. Гордей сначала поворчал, дескать, «не богоугодное это дело — горшки для убивства мастерить», но втянулся, азарт появился. Даже какие-то свои приспособы из дерева и железа соорудил, дабы дело быстрее шло.

Потом — начинка. Отливать мелкую чугунную дробь, ровненькую, шариками — оказалось той ещё задачкой. Формы специальные нужны, возни много, да и чугун не казённый. Поэтому для начала решили пойти по пути наименьшего сопротивления: использовать то, что буквально под ногами валялось — рубленое железо, обрезки из кузницы, кривые гвозди. Посадил за это дело пару толковых парней и они целыми днями сидели и монотонно рубили зубилами железный лом на мелкие кусочки, примерно с лесной орех размером. Адский, тупой труд, скажу я вам, руки потом гудели до жути (попробовал сам).

Наконец, наклепали мы первых опытных «картечных банок». Снова потащились на полигон. Поставили несколько толстых сосновых щитов — на 50, 100 и 200 шагов. Типа, вражеская пехота наступает. Зарядили мою любимую шестифунтовый «композит» (он покрепче, с ней экспериментировать не так страшно) — сначала порох, потом нашу жестянку с рубленым железом.

— Огонь! — скомандовал Орлов. Он пришёл посмотреть на испытания.

Ба-бах!

Выстрел прозвучал как-то не так, как от ядра — суше, короче, и с каким-то шелестящим отзвуком. Мы подбежали к щитам. Мать честная! Картина маслом! Щит на 50 шагах был просто как решето — десятки дыр от наших железяк, щепки во все стороны. Щит на 100 шагах — тоже живого места мало, попаданий полно. Даже на дальнем, двухсотшаговом щите виднелись глубокие отметины! Разлёт был что надо — широкий, как раз чтобы накрыть вражескую шеренгу по фронту.

— Вот это… номер! — присвистнул Орлов, оглядывая продырявленные щиты. — Вот это мясорубка! Я представляю, что с живым шведом будет после такого «гостинца»… Да с такой штукой их хвалёные коробки можно косить, как траву на лугу!

Мы провели ещё целую серию отстрелов. И из трёхфунтовок, и из двенадцатифунтовой (тут эффект был вообще жуткий). Попробовали и банки с литой чугунной дробью, которую всё-таки удалось наладить в небольших количествах — она летела чуть дальше и кучнее рубленых железяк. Результат был стабильно отличный. Картечь работала! Простое, дешёвое (особенно если из отходов делать) и убийственно эффективное средство против плотных рядов пехоты.

Орлов был в эйфории.

— Петр Алексеич, голубчик! Да ты понимаешь, что ты сделал?! Это же… это же второе дыхание для всей нашей полевой артиллерии! Срочно! Слышишь, срочно пиши рапорт графу Брюсу! Да не просто рапорт, а с предложением — немедля начать производство! Чтоб в каждой батарее такие заряды были! Это ж скольких наших солдатиков спасёт!

Я с ним был согласен на все сто. Картечь, вместе с надёжными гранатами и моими крепкими пушками, — это был тот самый тактический пазл, который мог реально качнуть чашу весов в этой затянувшейся и кровавой войне.

Моя работа здесь обретала всё более чёткий, зримый и важный смысл, это грело душу посильнее любого царского рубля или должности.

От автора: Жмите лайк, если понравилось — это мотивирует автора)))

Глава 4

Потихоньку жизнь входила в колею. Хотя, какое там «в колею» в этом бедламе, именуемом Охтинским заводом, да еще и война кругом. Но все же! Мой «показательный» участок завода строился, Федька с Иваном станки клепали под моим приглядом — вроде схватывают понемногу. Композитные, мелкокалиберные стволы, и на флот, и в армию пошли. А отзывы оттуда — закачаешься! Прям не нарадуются, говорят, легкие, точные, не рвутся. С гранатами и картечью тоже дело двигалось, со скрипом правда — народ тут к новому привыкает медленно.

Мне — о чудо! — даже жалованье какое-никакое положили (фельдфебель все же). Не Бог весть какие деньги, конечно, но все же не пустой карман. А самое нежданное — домишко мне отвалили! Маленький, правда, в Офицерской слободе. Это Шлаттер, конечно, расщедрился — скрипел зубами так, что слышно было, наверное, в самом Петербурге, но приказ Брюса выполнил. Домик — изба по сути, две комнатки, печка кривоватая. Крохотный дворик, заросший бурьяном — может, летом хоть грядочку под лук вскопаю. После казарменной тесноты и вонищи — рай земной, не иначе! Можно хоть по-человечески выспаться, не слушая храп десятка мужиков (оно и в каморке, которую потом выделили было лучше, дом есть дом). Казалось бы — чего еще желать? Живи, работай на Государя Петра Алексеевича, да радуйся.

Только вот червячок сомнений, который после ареста завелся, грыз и грыз. Спокойствия не было. Нутром чуял — не конец это, затаились гады. Еще бы им смириться, что какой-то выскочка, хрен пойми откуда взявшийся, им все карты спутал, кормушки их ломает, да еще и под крылом у самого Царя с Брюсом ходит! Ждали удобного случая, чтобы подгадить. Ну и дождались, как обычно — в самый неподходящий момент, чтоб им пусто было!

Мы затеяли плавку. После того как мои шестифунтовки композитные «зашли» на ура, Адмиралтейство (опять же, через Головина с Брюсом) возжелало пушку побольше — аж на 24 фунта, для кораблей. Махина! Тут уж совсем другой коленкор, нагрузки — мама не горюй! Одну только внутреннюю трубу чугунную для такой дуры отлить — это задачка со звездочкой, высший пилотаж по местным меркам, да и по моим, честно говоря, тоже та еще задачка.

Мы с Шульцем недели три, если не больше, плясали с бубном вокруг этой затеи: с шихтой мудрили, форму литейную выдумывали — целая конструкция получилась, сложнейшая, — режим плавки подбирали. Руду самую лучшую достали — у Лыкова выцыганили (этот тип теперь боится мне поперек слова сказать, но пакостить по мелочи не перестает — вечно норовит фуфло какое подсунуть, приходится каждую телегу лично щупать, но это уже нутро у него такое, жлобское, не переделаешь). Печь запустили новую, которую уже по моим, «прогрессорским» чертежам ставили — с дутьем помощнее, от поршневых насосов (меха качать замучаешься для такого объема!), и футеровка там что надо, толстенная, из самого лучшего огнеупора, что только раздобыть смогли.

Плавка шла — врагу не пожелаешь. Металла — прорва, температура — глаз да глаз нужен, а мерить-то как? По старинке, на глазок: по цвету жижи этой огненной, да как быстро железка контрольная, брошенная внутрь, тает. Дедовские методы, а куда деваться? Пирометра тут нет. Мужики-плавильщики пахали как проклятые, хотя мы с Шульцем над ними коршунами висели. Шульц по-своему, по-немецки, чертыхался так, что искры летели, я — нашими, родными, трехэтажными крыл, где надо подбодрить, где и припугнуть. Подгоняли, проверяли, тыкали носом. Металл в печи уже кипел, бурлил, искрами сыпал — самое то, чистейший чугун, сердцевина для нашей будущей «супер-пушки», чтоб ее! Еще чуть-чуть, самую малость додержать температуру — и можно лить в форму. А форма уже ждала — сложнющая громадина, которую чуть ли не всем цехом на место кантовали и укрепляли.

И тут — на тебе! Как шибанет!

Сперва звук какой-то гадкий, шипящий, из самой печи, из ее нутра. Потом — глухой треск, будто лопнуло что-то внутри, пол под дрогнул ногами. И следом, прямо из-под нижних кирпичей кладки, там, где каналы для дутья подходят, — огненная струйка! Сперва тоненькая, как змейка, а потом как хлынет! Раскаленный чугун! Ручеек, потом речка, потом целый поток огня по полу цеха попер, шипит, трещит, все на пути жрет, доски под ногами мгновенно задымились!

— Шэйссе! Дырка! Печь течет! — заорал побледневший Шульц, шарахаясь назад.