Инженер Петра Великого 3

— Яков Вилимович, — осторожно начал я, ковыряя ложечкой в кружке, — а что, если нам самим шведам сведения подкинуть?

Брюс отставил свою кружку, в его глазах заплясали знакомые чертенята.

— Так делали уже. Хотя… Ну-ка, Петр Алексеевич, с этого места поподробнее. Какую мыслю надумал?

— Во-первых, — я понизил голос до шепота. —надо слушок пустить, что после взрыва в Игнатовском я, Смирнов, дескать, совсем сдулся. Что с бездымным порохом у меня вышел полный облом, качество его — дрянь, стволы рвет, да и сам он нестабилен до жути, опаснее, чем бочка с обычным порохом. Пусть думают, что русские опять в лужу сели со своими «хитрыми» затеями, что их «чудо-оружие» — это вранье.

Брюс усмехнулся в свои рыжие шотландские усы.

— Мысль недурна, капитан. Пусть себе потешаются, что мы опять в хвосте плетемся. А дальше что?

— А дальше, Яков Вилимович, еще веселее. Помните, мы с вами про лапландские руды терли? Так вот, надо бы слушок пустить, что помимо железа, мы там наткнулись на нечто совершенно невероятное. Скажем… на огромный изумруд! Да не просто изумруд, а такой, что вся Европа ахнет! «Лапландский изумруд», невиданных размеров и чистоты. И наш Государь все силы и средства кинул на его добычу, а прочие «прожекты», вроде моего пороха, побоку пошли. Пусть шведы слюнки пускают, пусть репу чешут, где этот «изумруд» искать, пусть своих шпиков на уши ставят, отвлекая их от действительно важных дел. А мы тем временем спокойненько будем своим делом заниматься.

Брюс побарабанил пальцами по столу, прикидывая мой план. Затея, конечно, авантюрная. Дезинформация — это тоже оружие.

— А как мы этот слушок запускать станем?

— А вот тут, Яков Вилимович, нам и пригодятся придворные круги, — я многозначительно на него посмотрел. — Если нужные сведения «случайно» уронить в присутствии подозреваемых, да еще и сдобрить ее пикантными подробностями, то они, как круги по воде, разнесутся по всему двору, а оттуда и за бугор утечет. Главное — чтобы выглядело все это, как обычные бабские сплетни.

Брюс хмыкнул. План ему явно пришелся по душе. Решили, что сам Брюс, как человек, вхожий к Государю и в курсе всех «секретных» дел, как бы невзначай ляпнет пару слов о «неудачах» Смирнова с порохом и о «невероятной находке» в Лапландии в присутствии какой-нибудь из особо болтливых придворных дам. А там уж сарафанное радио сделает свое дело.

И действительно, информация пошла гулять на удивление шустро. Уже через пару недель Брюс с довольной физиономией сообщил мне, что его «языки» в Стокгольме доносят о небывалой шумихе вокруг «лапландского изумруда» и о том, что шведская разведка с ног сбилась, пытаясь разузнать подробности. А про мои «неудачные» опыты с порохом там, похоже, и вовсе забыли, решив, что русские в очередной раз пытались прыгнуть выше головы. Что ж, пусть пока радуются.

Тем временем, моя Инженерная Канцелярия потихоньку начинала оправдывать свое название как кузница кадров. После того, как я уломал Государя (не без помощи Брюса, конечно) готовить своих, доморощенных спецов, ко мне тянулись кандидаты в «академики». Народ был самый разный.

Государь, когда Брюс доложил ему о моих «академических» затеях, сначала, как водится, хмыкнул. Он знал, что без своих, русских, инженеров и мастеров нам из этой вековой задницы не выбраться, что одними заморскими спецами, какими бы они крутыми ни были, всех дыр не заткнешь.

Так, в суете и заботах, подходил к концу ноябрь. В Игнатовском потихоньку отстраивался новый пороховой цех, теперь уже с учетом всех моих «противопожарных» заморочек. В Питере мои первые «академики» грызли гранит науки, а шведская разведка, если верить Брюсу, сбивалась с ног в поисках мифического «лапландского изумруда». План дезинформации начинал работать.

Декабрь подкрался, притащив с собой первые настоящие морозы, от которых Нева стала. В Игнатовском работа кипела, аж пар валил: солдаты Орлова, под моим неусыпным приглядом да руководством Федьки с Гришкой, клали стены нового порохового цеха. Камень и кирпич, которые правдами и неправдами достал Брюс, шли в дело, и я тешил себя надеждой, что к Новому году хотя бы основные корпуса будут подведены под крышу. Мои «академики» в Питере тоже даром времени не теряли: грызли гранит науки, вникая в арифметику, геометрию и черчение, и уже начинали помаленьку соображать в хитростях механики. Но главной моей головной болью в эти дни стала подготовка к этому самому «невиданному фейерверку».

Накатать список нужных химикатов для Брюса оказалось задачкой похлеще, чем я думал. Одно дело — прикинуть какие соли металлов дадут нужные цвета, и совсем другое — изложить это так, чтобы поняли аптекари или, что еще хуже, контрабандисты, через которых Якову Вилимовичу и предстояло большую часть этого добра тащить. Война со Швецией здорово подгадила с легальными поставками из Европы, а многие из нужных мне реактивов в России либо вообще не делали, либо они были такого качества, что для тонких пиротехнических опытов годились, как корове седло.

Я сидел ночами, стараясь зашифровать названия так, чтобы не слишком светить конечную цель. Вместо прямого «сульфат стронция» для красного огня, писал что-то вроде «целестинова земля, огненный цвет дающая» или «камень красный, из земель саксонских». Для зеленого, вместо солей бария, — «шпат тяжелый, травяной оттенок горящий». С медным купоросом было проще, его и так все знали, но я просил «особо чистый, без примесей железистых». Селитру калиевую — «индийскую, дважды очищенную». Серу — «вулканическую, желтую, как солнце». Ну и всякие горючие прибамбасы: канифоль, крахмал, сахарная пудра, порошки некоторых металлов (магний и алюминий, конечно, были из области фантастики, но вот цинковую пыль или железные опилки, которые давали красивые искры, можно было попробовать нарыть). Список получился — мама не горюй, на несколько листов убористого почерка, с примечаниями, где что искать и на что глядеть при покупке.

Брюс, когда я ему этот талмуд сунул, только крякнул, но взялся за дело с присущей ему хваткой. Благо, я список еще в ноябре накатал. Он поднял на уши все свои каналы: и официальные, через Аптекарский приказ и купеческие гильдии, и неофициальные, через контрабандистов, которые, несмотря на войну и таможенные рогатки, умудрялись таскать из-за бугра всякую всячину. Достать все, что я запросил, было делом не из легких, и Яков Вилимович не скрывал, что на это уйдет куча времени и денег.

— Но ты уж, Петр Алексеевич, постарайся, — говорил он мне, — чтобы эти траты окупились с лихвой. Чтобы фейерверк твой действительно стал событием, о котором будут трепаться во всех европейских столицах. Государь на это очень надеется.

Пока Брюс искал реактивы, я был вынужден все чаще мотаться в Питер по делам Канцелярии и для «просвещения» своих «академиков», поэтому волей-неволей окунался в придворную жизнь. Ассамблеи, балы, приемы у знатных вельмож — все это было частью той игры, в которую я вляпался, и приходилось тратить на это драгоценное время. Зато это давало возможность поглазеть на нравы столичного общества, на подводные течения, которые определяли политику и влияли на судьбы людей.

И вот что я заметил. Слухи о моих «неудачах» с бездымным порохом шепотом обсуждали в углах, передавали из уст в уста, приправляя собственными домыслами и фантазиями. И, что самое любопытное, наибольший интерес к этим сплетням проявляли дамы из ближайшего окружения Марты Алексеевны.

Особенно усердствовала Дарья Арсеньева, одна из старших фрейлин, бойкая девица, языкастая и, как мне показалось, не слишком щепетильная в вопросах морали. Она то и дело пыталась выудить у меня или у Брюса какие-нибудь подробности, то о «невероятном изумруде», то о моих «тайных опытах» в Игнатовском. Вопросы свои она задавала как бы между делом, с деланым легкомыслием.

А вот другая фрейлина, Мария Гамильтон, шотландка по происхождению, державшаяся всегда несколько на отшибе, напротив, казалась совершенно безразличной к этим разговорам. Была тиха, молчалива, и если и проявляла к чему-то интерес, то скорее к книгам или к тихим беседам с кем-нибудь из иностранных инженеров, которых при дворе было пруд пруди. Ее отстраненность на фоне всеобщего ажиотажа выглядела даже немного странно, но никаких конкретных поводов для беспокойства она не давала.