Инженер Петра Великого 6

Старик говорил тихо. Он смотрел прямо на Алексея.

Алексей выдержал этот взгляд, но мускул на его щеке дрогнул. Его железобетонная уверенность в своей правоте впервые дала трещину. Он увидел цену величия, и эта цена ему не понравилась.

Нартов, не выдержав этого, медленно поднялся, отошел к стене и прислонился к ней лбом. Мой гениальный механик только что столкнулся с самой страшной правдой: любое великое творение несет в себе свет и тень. Странно, термобарический боеприпас произвел такое же впечатление на моих людей. Правда, не такое сильное, ведь Дыхание Дьявола не было настолько сильно заточено на такое подавление живой силы противника.

Я видел в его глазах тот же отблеск ужаса, что и у моих гренадеров после первого применения «Дыхания Дьявола». Но здесь все было иначе, глубже. То был удар стихии, громовая кара, ниспосланная специалистами издалека. А это… это была коса, которую мы только что создали, чтобы вручить каждому (каждому!) крестьянскому сыну, одетому в мундир. Мы изобрели новое оружие, изобретали нового солдата, для которого убийство превращается из ратного труда в механическую работу. И эта мысль была страшнее любого огненного вихря.

СМ-2 становилась проблемой и тайной, которую надо было хранить пуще всех тайн. Не дай Господь кому попадут наши наработки.

Магницкий перевел печальный взгляд на меня.

— А вы, Петр Алексеевич? Вы ведь знаете больше нашего. Уж вы понимаете к чему приведут такие… косы.

Я не мог ему ответить.

Он постоял еще с минуту в оглушительной тишине, молча повернулся и вышел, оставив на столе бумаги.

Дверь за ним тихо закрылась. А мы остались втроем, каждый наедине со своими мыслями.

— Он… он не понимает, — глухо произнес Алексей, скорее убеждая себя, чем нас.

Я посмотрел на царевича.

— Он прав, ваше высочество. И вы правы. — С трудом поднявшись, я оперся на палку. — Мы создали чудовище. И теперь наша общая задача — научиться держать его на цепи. Сделать так, чтобы оно служило Империи, а не сожрало ее вместе со всем миром. Потому что теперь, когда эта дверь открыта, закрыть ее уже не получится. Никогда.

Глава 13

Когда Нартов ушел, унеся с собой свою боль и гордость творца, я остался один посреди остывающей мастерской. Прежде благодатная тишина давила, полная беззвучных криков будущих жертв нашего изобретения. Рефлексия? Возможно. Суть ведь не в том, что я и так наизобретал много инструментов для уничтожения человеческой жизни. Дело в масштабе того, что я сейчас с Нартовым делаю.

Вообще, такое ощущение, будто в о мне сидит критик, или совесть. Либо мое внутреннее самокритичное я.

Подойдя к столу, я склонился над чертежом СМ-2 «Шквал»: уродливым, асимметричным, компромиссным… и абсолютно гениальным в своей простоте.

Стоило провести пальцем по контуру приемника для кассеты, как в голове тотчас зазвучал голос воображаемого критика, артиллерийского теоретика, не обремененного знанием наших реалий.

«Безумие! — сказал бы он. — Твои страдания из-за засорения брандтрубки смехотворны! Эта деталь в нормальном оружии одноразовая, она — часть патрона!»

Оставалось лишь горько усмехнуться. Конечно, мой воображаемый собеседник представлял бы себе унитарный патрон с металлической гильзой и капсюлем-воспламенителем, запрессованным в донце. Он бы рассуждал с вершины технологической горы, не имея ни малейшего понятия, как мы карабкаемся по ее отвесному склону.

В его мире брандтрубка — расходник. В моем, в мире Нартова, — это сердце затвора, стальной сосок, намертво ввинченный в казенник. От него требуется выдержать сотни, тысячи выстрелов. И если каждый второй капсюль будет забивать затравочное отверстие липким шлаком, наша фузея превратится в бесполезную железную палку после первой же кассеты. Вот почему мы просили Магницкого сделать капсюль, мы по сути умоляли его изобрести чистое пламя. Наши прежние опыты с гремучими солями проваливались, поскольку мы пытались приладить новую, грязную технологию к старой механике. Теперь же мы заставляли химию работать на новую механику.

Голос моего внутреннего скептика не унимался.

«Но сам процесс! — фыркнул бы он. — Дослать патрон, потом возиться с отдельным капсюлем! Это же так медленно, почти как с кремневым замком! Где здесь прорыв?»

Медленно? Я прикрыл глаза и перед глазами встало поле боя. Вот солдат с кремневым ружьем: откусывает край бумажного патрона, сыплет порох на полку, рискуя просыпать драгоценные крупицы, закрывает ее, засыпает остаток в ствол. Достает пулю, загоняет ее шомполом, взводит курок, целится… И если повезет с погодой и кремнем — выстрел. Минута, и то в лучшем случае.

А мой солдат? Вставил кассету. Щелчок затвора — патрон в стволе. Секундное движение пальцами — капсюль на брандтрубке. Выстрел. И снова: щелчок, капсюль, выстрел. Восемь раз, покуда тот бедолага ковыряется в своей забившейся затраве. Не суетливая возня у дула, а механический, хищный ритм смерти, задаваемый одной-единственной рукой. Ритм, умножающий скорострельность на порядок.

Выпрямившись, я уперся руками в стол. В голове прозвучал последний, самый очевидный упрек моего оппонента.

«Твой гравитационный магазин — уродливое недоразумение! Хочешь надежный магазин для нежных бумажных патронов — просто скопируй схему Мосина, но переверни ее! Подавай патроны сверху вниз, однако с нормальной пружиной!»

Я опустил взгляд на свои руки. Мог бы я начертить и мосинскую винтовку, и пулемет Максима? Мог бы. Но чертеж — лишь мечта, застывшая в грифеле. Мечту же нужно ковать из металла. А наш металл хрупок. Наша сталь не знает закалки, необходимой для упругой и надежной пружины. И Нартов был прав: любая наша пружина «сядет» после пары десятков циклов, превратив хваленый магазин в бесполезную коробку, набитую патронами.

Нет. Этот путь был для нас заказан. Поэтому мы не стали бороться с природой металла — мы ее обошли. Убрали пружину вовсе. Мы заставили саму гравитацию, самый непреложный закон этого мира, служить нам.

Подавать патроны. Просто. Надежно. Неизбежно. Как падает камень. Как падает на землю убитый враг.

Пусть наша фузея уродлива. Пусть она — клубок компромиссов. Но это совершенно новый механизм, где бумажный патрон, гравитационная подача и чистый капсюльный состав сплетены в единую, неразрывную систему. Убери одно звено — и всё рассыплется.