Инженер Петра Великого 6

Нартов вспыхнул. Его перфекционизм инженера восстал.

— Это не подход! Мы же можем найти способ, чтобы оружие работало без чистки! Мы можем улучшить бумагу, пропитать ее новым составом, изменить конструкцию затвора, чтобы он сам себя очищал!

Глядя на его упрямое, честное лицо, я с горечью ощутил укол недовольства к самому себе. Я, пришедший из будущего, чтобы нести прогресс, на деле собирался заменить инженерное изящество самой примитивной палочной дисциплиной.

— Андрей, — мой голос прозвучал устало. — Я бы сам хотел дать солдату идеальное оружие. Там — война. А у нас — месяцы, а не годы. Твой идеальный затвор будет готов к лету, а армия погибнет весной. Нам нужен не идеальный, а достаточно хороший механизм. И нужен он был еще вчера.

Он хотел возразить, но я поднял руку, останавливая его.

— Мы поставим костыль, — тихо сказал я. — И заставим солдата бежать на нем быстрее, чем враг ходит на здоровых ногах. — Я повернулся к Алексею. — Пиши, ваше высочество. Проект «Устава по боевому применению фузеи СМ-2». Пункт первый. Шомпол остается в комплекте, его назначение меняется. Отныне это не инструмент для заряжания, а инструмент для быстрой чистки. Пункт второй. После каждой третьей отстрелянной кассеты — обязательная чистка затвора и патронника банником! Неисполнение сего правила в бою карается как трусость перед лицом неприятеля!

Алексей, записывая, нахмурился. Он, как будущий полководец, тут же увидел слабое место.

— Но в пылу боя солдат может забыть или не успеть, барон.

— Значит, у него заклинит оружие, и его убьют. Это тоже дисциплинирует. Жестоко, но действенно, — отрезал я.

Нартов молчал. Ему не нравилось это решение, но как человек государственный, принимал его неизбежность.

Так, в спорах, в поиске компромиссов, мы провели остаток ночи и следующий день. Задачи были разделены. Запершись в мастерской, Андрей колдовал над механикой затвора и кассеты, пытаясь найти идеальный баланс между простотой и надежностью. Я же диктовал Алексею депеши химикам, ставя им почти невыполнимые задачи, и набрасывал главы будущего устава, пытаясь предугадать все, что может пойти не так в реальном бою. Странная, лихорадочная работа, в которой инженерная мысль переплеталась с военной тактикой, а химия — с психологией солдата.

Прошло несколько дней, стершихся в один сплошной, лихорадочный поток работы, споров и запаха горячего масла. Наша мастерская превратилась в осажденную крепость, где мы отбивались от нехватки времени, косности материала и собственных сомнений. Алексей дневал и ночевал здесь, превратившись в полноценного начальника штаба: вел переписку с Магницким, ругался с поставщиками, добиваясь нужной стали, и скрупулезно вел учет каждой детали, что рождалась под руками Нартова.

И вот, наконец, наступил момент. На большом листе ватмана, придавленном по углам чугунными гирьками, лежал итоговый, выстраданный, компромиссный чертеж фузеи СМ-2 «Шквал». Каждый узел и фаска были выверены и согласованы. Инженерная задача была решена. Мы победили. Наверное.

Осунувшийся, с красными от бессонницы глазами, Нартов не прикасался к чертежу — он почти гладил его взглядом. Провел рукой по чистому краю бумаги с нежностью, с какой отец касается своего новорожденного дитя.

— Работает… Будет работать, — выдохнул он, в голосе звучала тихая гордость творца, создавшего нечто, чего до него не было в этом мире.

Пьянящее тепло победы разливалось по телу, наконец отпуская напряжение, державшее меня в тисках все эти дни. Старая привычка, въевшаяся в подкорку еще в прошлой жизни, требовала немедленно подвести итог, облечь наш прорыв в сухой, неоспоримый язык цифр. Для Государя и Казны. Но в первую очередь — для себя. Увидеть масштаб содеянного.

— Алексей, — я повернулся к царевичу, который как раз разбирал донесения от Морозовых. — Оставь купцов. Есть дело поважнее. Пошли нарочного за Леонтием Филипповичем. Срочно. Скажи, что нам нужен его ум, необходимо просчитать боевую эффективность нового оружия для доклада твоему отцу.

Магницкий был в усадьбе, он недавно разобрался с делами в Канцелярии и решил наконец-то выбраться в Игнатовское. Пока гонец мчался, мы не выдержали. Инженерное любопытство, помноженное на нетерпение, взяло верх. Нужно было прикинуть хотя бы приблизительные цифры, чтобы не выглядеть глупцами перед старым математиком.

Я взял грифель. Расчет был прост. Я выводил на чистом листе знакомые, успокаивающие столбцы цифр. Скорострельность. Боекомплект. Расход на роту.

Скорострельность (1 солдат): 1 кассета (8 выстрелов) за 20 секунд.

Боекомплект: 10 кассет = 80 выстрелов.

Огневая производительность (1 рота, 120 чел.) за 5 минут боя: 120 солдат x (5 мин / 20 сек на кассету) x 8 выстрелов =…

Моя рука замерла. Я тупо уставился на формулу. Не может быть. Пересчитал еще раз, медленнее, шевеля губами. Потом еще. Нет, ошибки не было. Грифель с сухим треском сломался в моих пальцах, оставив на бумаге жирный, рваный след.

Четырнадцать тысяч четыреста выстрелов. За пять минут. Одна рота.

Эта цифра смотрела на меня. Холодная, бездушная, абсолютная. В ней не было ни славы, ни доблести, ни героизма, лишь ледяная, безупречная математика истребления. Тепло победы внутри меня сменилось могильным холодом. Я молча подвинул лист с расчетами Нартову.

Он пробежал глазами цифры, сначала с недоумением, потом его лицо медленно начало меняться. Восторг в его глазах потух, уступив место растерянности, а затем — чему-то другому, темному.

В этот момент в мастерскую вошел Магницкий, а за ним — Алексей. Старик был в благодушном настроении, предвкушая интересную математическую задачу.

— Звали, господа? — проговорил он, подходя к столу. — Что у вас тут за арифметика? Показывайте ваше чудо-орудие.

— Посчитай, Леонтий Филиппович, — глухо сказал я, не поднимая головы. — Посчитай и скажи нам, что это значит.

Магницкий надел очки, взял грифель и, хмыкнув, быстро проверил мои выкладки.

— Верно. Четырнадцать тысяч четыреста, — произнес он и поднял на нас удивленные глаза. — Весьма… внушительная плотность огня. Я бы даже сказал, теоретически недостижимая. Что за чудо-орудие вы тут измыслили?

Он смотрел на нас с восторгом ученого, я же видел лишь эту цифру. Гнетущую тишину расколол спокойный и пугающе прагматичный голос Алексея.

— Это, Леонтий Филиппович, цена величия Империи, — произнес он, подходя к столу и властным жестом накрывая ладонью лист с расчетами. — Барон и господин Нартов создали оружие, которое позволит одному нашему солдату стоить десятерых басурман. Оно спасет тысячи жизней наших солдат и позволит закончить эту войну не за годы, а за месяцы.

Услышав это, Магницкий перестал улыбаться. Он снова посмотрел на цифру, потом на гордое, стальное лицо Алексея, на наши с Нартовым бледные лица. Восторг сменился ужасом.

— Господи Иисусе… — прошептал он, и это была не фигура речи, а молитва. — Что же вы… сделали?

— Мы сделали то, что должны были! — возразил Алексей. — Мы дали Империи меч!

— Меч? — Магницкий поднял на него скорбный взгляд. — Дитя, меч — в руке воина, им можно защитить, а можно и убить невинного. А это… — он указал на чертеж, — … это не меч. Это коса. Коса, которой будут косить людей, как траву. Без разбора. Без чести. Без доблести. И это тот мир, который ты, наследник, собираешься строить? Мир, основанный на таких цифрах?