Иоанн Грозный

Неожиданно Иоанн явился в Думу и объявил, что казнит ненасытного беззаконника князя Андрея Михайловича Шуйского, заступившего Думскую доминанту после скончавшихся Василия и Ивана. Растерявшиеся бояре, привыкшие решать по-своему, выдали псковского наместника. Царь спустил собак на преклонных лет вельможу, зашитого в медвежью шкуру. Сам с ближними отроками кричал: «Ату!», пока Шуйского не растерзали. Бояре призадумались как над показавшимся непредсказуемым обвинением, так и изощренностью казни. Доказательства вин третьего Шуйского были несомненными, но представили их царевы дьяками после расправы, а не прежде, как принято. Рубили, резали на Руси, про псов тоже ни в одном судебнике не значилось.

Царь искал опоры в материной литовской родне. И вот с подачи Глинских сослали Федора Скопина-Шуйского, князя Юрия Темкина, Фому Головина, всех бивших на заседании Думы митрополита Макария. Афанасию Бутурлину за болтовню отрезали язык. Царь возложил опалу на князей Дмитрия Палецкого, Петра Шуйского и Бориса Горбатого, некогда столь удачно выдавшего «заговор» царских дядьев. За оскорбленья детства и зрелости готовил Иоанн боярам семь эпох казней.

3

Когда многие князья пожелали именоваться великими, и гордецы перестали подчиняться, приводить на зов войско и платить в стольный град, оспаривая старшинство родственника, так случилось, что расцвела Низовая земля, Залеские земли. Лесами и болотами там сама природа поставила преграду ворогам. Владимир, Суздаль и Ростов первенствовали над Ярославлем, Нижним, Переславлем и Муромом. Из сих семи городов возродилась поруганная земля русская. Еще полагался главным великокняжеским престол на Днепре, в Киев назначал победитель Батый Александра Ярославича (Невского) послушным правителем, а уже отодвинулись на обочину претензии Чернигова и подминались свежие – Рязани и Твери.

В самой Владимиро-Суздальской земле тихой сапой раскинулось Кучково поле. Поднявшаяся сбоку Москва взяла силу посылать прародителю Руси Новгороду воинских командиров, как дотоле поступал прежде Стокгольм, потом – Киев и Владимир. Но и сия привилегия дошла до небрежения. Москва – вотчина Данилы удовлетворилась окрестностью, московские великокняжеские сыновья получали наделы в Коломне или Дмитрове, где обыкновенно умеряли, а то и умертвляли честолюбие размеренной патриархальной жизнью. Однако, бежа воинской брани, славя мирную торговлю риску животом и головою, новгородцы и отделившиеся от них псковичи с вятичами, упорно продолжали кликать дружины для сохранности границ, сбора пошлин, суда и расправы. Избегая готов, или варягов, как тогда называли шведов, немцев Ливонского ордена и Литву, предпочитали они ветви обрусевших Рюриковичей. Ежели на север не едут великокняжеские сыновья, просят новгородцы и псковичи других знаменитых наместников.

Владетелям родовых вотчин в Шуе, потомкам младшего сына Невского – Андрея Городецкого, неблагодарно памятного в поисках великого княжения двумя разорительными приводами татар на Русь, сей грех был смыт прибыльной отечеству службой внуков, удается столковаться со сварливыми и переменчивыми северными жителями. Новгородцы и псковичи охотно просят к себе Шуйских, и те приезжают править и «кормиться» в вольные грады. Шуйские, сочетая рассудительность в отправлении правежа с умеренностью собственных аппетитов, усердно пополняют государеву казну обильными налогами, умудряясь удовлетворять и властолюбию правящей старшей ветви Александра Невского дома и свободолюбивым претензиям Пскова и Господина Великого Новгорода.

Дед Иоанна, лишая северные земли самостоятельности, ставит в Псков воеводою одного из Шуйских – Федора Юрьевича. После победы над вольницей, безуспешно искавшей опоры в Литве, вечевые города приравнивают к обыкновенным, но они сохраняют право утверждать наместников, и раз за разом бьют челом присылать именно Шуйских. По службе с годами обрастают Шуйские множеством земель, хором, артелей. Фактории Шуйских стояли по Двине и на Вятке, рассеивались в Югре и по берегам Белого моря.

Вот дополнительная причина почему, когда Иоанна, выехавшего с малою свитою на звериную ловлю, остановили с прошением вышедшие из лесу пять десятков новгородских пищальщиков, он не сомневался: это проделки неуемных Шуйских. Спешивший охотиться Иоанн долго не рассуждал. Ведал по опыту, потеряй час, скроется зверь в логово по летнему зною, не сыщут и не поднимут тогда его псы. Отмахнулся от просителей, сказав прийти в другой раз и по иному адресу. Однако слово за слово те заспорили с государевыми охотниками. Иоанн резко вступился за своих и указал им прогнать пищальщиков. Новгородцы воспротивились, острастнули из ружей. В присутствии царя его окруженье бесстрашно обнажило мечи. В разгоревшейся битве погибло человек десять.

Охоту испортили. Разгневанный государь потребовал разобраться дьяку Захарову. Не найдя следа Шуйских, тот, по согласию с бывшей в фаворе кликой Глинских, определил виновными бояр Ивана Кубенского и обоих Воронцовых, Федора и Василия, будто бы подтолкнувших пищальщиков. Возвращенного из ссылки Федора Воронцова не любили с братом за непреклонный нрав и стремление к думскому первенству. Их казнили по совокупности вин за прежние боярские раздоры. Шуйские ухмылялись: не их ли враги Воронцовы, не те ли способствовали их падению, и не враг ли Воронцовых Кубенский, разделивший одну плаху?! Открылось: шею вспыльчивого Иоанна можно вертеть в ту-другую сторону. Главное, исхитриться оговорить противников первыми, пока в обратку не успеют. Искусство лести и наветов при московском дворе срочно совершенствовалось, хотя и казалось, что дальше некуда.

В шестнадцать лет Иоанн заявил о желании торжественно венчаться на царство. Проницательный от природы, он не был слеп, что им управляют. Стремился пышным внешним обрядом освободить свободу решения. Он не флюгер у победивших Бельских. соединившихся с Глинскими. Сам знает, кого казнить, кого миловать, куда государство направлять, какие порядки устанавливать. Отец его правил без торжеств, и его слушали. Иоанн тринадцать лет на престоле, но требует совершения обряда.

Исполняя прихоть государеву, вельможи и попы, постарались не вспоминать о печальном венчании внука Иоанна III, закончившего опалой и голодной смертью по интригам мачехи Софьи. Вспоминали о Владимире Всеволодовиче, на коего митрополит Эфесский возложил венец, золотую цепь и бармы Константина Великого, сохраненные другим Константином Мономахом, византийским императором. Вместе с бармами бездетный дед передавал внуку и надежду, что христианский привой на Днепре раскинется вечнозеленой греческой государственной листвою. В свою очередь, Владимир Всеволодович Мономах, умирая. будто бы передал святыни мимо старшего сына Мстислава, шестому любимому отпрыску – Георгию, от кого пошла и Москва, и московская династия.

Умыкали неприятное: Георгия нарекли Долгоруким за то, что никогда не любя своего Владимиро-Суздальского удела, весь страстный век тянуло его в неближний Киев, воевать великокняжеский венец. Не устраивало дядю, что претендуют на трон родившиеся, когда он уже бороду носил, младшие племянники. Складывали Георгия с домосидчиком его сыном Андреем Боголюбским. Выравнивали предание, и вот гладко тянулась преемственность мужей, церкви и государствам ответственных, от брата к брату, от отца к сыну.

Январским подвигнулся войти Иоанн в Кремлевскую гранитную трапезную, где собрались думные бояре, числом до пятидесяти. Дворяне, думские и приказные дьяки толпились в сенях, не допускали. Охлаждаясь в надышанном месте, бояре расстегнули собольи и куньи шубы, отороченные по отворотам цветным шелком, золотыми нитями Волос меха играл в зимнем солнечном луче, драгоценные пуговицы сияли. На боярских коленах поднимались высокие черные шапки. Толкуя меж собой, бояре едва поворачивали шеи из-за широких негнущихся, отделанных жемчугом воротников – козырей. Всегдашний духовник государев, протоирей храма Благовещенья, тогда – Афанасий, он - в светлой епитрахили, взял из рук Иоанна, тому подали рынды, златое блюдо с животворящим крестом, царским венцом и бармами. Провожаемый конюшим князем Михаилом Васильевичем Глинским, казначеями и дьяками, Афанасий понес святыни в Успенский собор.