Иоанн Грозный
Шрифт:
Кремлевскую площадь заполонило несчетное количество народа. Стрельцам пришлось приложить силу, очищая духовнику путь из царских палат со святынями Мономаховыми. Толпа растеклась, пропуская дары, и вновь сомкнулась. «Тихо, окаянные!» - шикали голоса. На Красном крыльцо вышел Иоанн в пестрой горностаевой шубе, высокой горностаевой шапке, с посохом в руке. Рядом - в червленых епанчах с обнаженными головами появились два юноши, бледный болезненный родной младший брат Юрий, сдержанный, исполненный внутренней значимости, двоюродный брат Владимир Андреевич.
Хмельной Владимир Андреевич светло улыбался, что-то непрерывно говорил Юрию Васильевичу. Тот, тугоухий, ничего не слыхал, кроме колокольного перезвона, сливавшегося в единый тугой гул. Ноги плохо слушались Владимира Андреевича, и он не столько поддерживал, сколько держался за брата Юрия.
Народ со скинутыми шапками повалился на колена. Уста шептали благословенья царствованью. Оглушительные волны звонов гуляли от стены острога к стене. Необычная зимняя гроза разрезала кривыми молниями серое небо за башнями. Искоса низко расстелился солнечный поток. В нем снег рядился непрерывными нити от земли к небу.
Каждый чувствовал себя частью чего-то громадного, где он лишь слагаемое. Иные волненья отступили, все увлеклись церемонией. Присутствующий выступал не статистом, соглядатаем – участником, живописным кирпичиком общей умиленной картины. Шуба или зипун купца трогали армяк слободского подмастерья, душегрейка процветающей торговки рукав к рукаву шла с обноском безденежного холопа. Церковные батюшки пробирались к алтарю меж мытарями. Языками колоколов, соборным пением звенело благочестие, и пальцы карманника, прежде чем сунуться в чей-то вывороченный давкой карман, невольно складывались в двуперстие крестного знамения.
С шумом, гамом, с давкой, выдирая из петель застежки и пуговицы, теряя и вырывая шапки, толпа вдвинулась в Успенский храм, где захрипела, коротко задышала, пятью подходя к амвону. Стрельцы, по-праздничному без пищалей и секир, уперлись ногами лицом к иконостасу и, сцепившись в подмышки, буквально лежали на многоголовой толпе, сплющенной так, что никто и руки не мог выдернуть, чтобы перекреститься.
Хор возгласил: « Многие лета…» Иоанн отдал шубу и шапку Михаилу Глинскому. Остался в длиннополой голубой объяри, застегнутой алым рубином, сиявшим у подбородка на золотой фибуле. Царь повернулся, поклонившись честному народу на три стороны. Ткань объяри играла в свете длинных свечей, переливалась, трепетала. Высокая тонкая прямая фигура царя со светлорыжими волосами, бородой клином, кучерявыми усами на розовом лице почудилась охваченной небесным пламенем. Толпа, восторгаясь, переговаривалась. Вельможи тоже скинули шубы, открыв золотые охабни с рукавами до подола, с рассыпанными по грудям алмазами, яхонтами, смарагдами. Царь в своей голубой объяри горел голубой свечей среди золотой окантовки знати. Телохранители, рынды, все в белом, даже сапоги, окружали Иоанна, как небесные ангелы.
Иоанн рвенно приложился к принесенной на середину храма иконе Владимирской Божьей Матери, тяжелого оклада пятнадцати фунтов золота, серебра, жемчуга, камней драгоценных. Икона пылала, отражая светильники, свечи, лица, одеяния, красила желтым щеки и лоб стоящего подле государя. Глубокие пронзительные глаза, накрытые бровями и надбровьями, оставались в тени, не показывали выраженья.
Макарий благословил, и царь пошел к амвону. Здесь, поднятые на двенадцать ступеней, поставили два кресла под златыми поволоками. Взойдя по ковру персидскому, царь и митрополит уселись в них спиной к западу. Места для духовенства ступенями ниже были устланы бархатом. Бояре неловко выровнялись на красном ганзейском сукне. Запели молебен. Во время его дворяне и дьяки приблизились к стрельцам и через их плечи сказали народу: «Благоговейте и молитесь!» Народ не нуждался в напоминании. Проникнувшись благовейной минутой, прощал назойливость приказчиков, желавших одновременно показать и власть, и свое раболепие. Дворяне и дьяки сверкали глазами, сами благоговели и зорким оком обнимали коленопреклоненных.
Во время службы царь упорно глядел на аналой, где лежали монаршьи знаки и о чем-то сокровенно думал. Иногда улыбка перебегала с тонкой нижней губы на алую чувственную нижнюю. Тень неудовольствия морщила лоб. Умиление, вызванное ровным слитным многоголосием, выправляло лицо. Царь переводил взгляд с бояр на певчих и сдержанно улыбался.
Пение оборвалось. По храму распространилось безмолвие, нарушаемое шмыганьем носов и унятым кашлем. Царь встал и громко сказал митрополиту: «Владыка! По воле Божьей начни обряд священный, да буду я – царь и помазанник». Макарий, осенив
Иоанна крестом, отвечал: «Господин, возлюбленный сын церкви и нашего смирения, Богом избранный и Богом на престол возведенный! Данною нам благодатью от Святого Духа помазуем и венчаем тебя. Отныне и во веки веков именуешься самодержцем России!» Митрополит обмакнул перста в чашу с елеем и начертал Святым Миром на склоненном челе государя крестное знамение. Причастил Святых Тайн, отер царю платом губы. Государь сиял непритворным радением.За правую руку Макарий возвел царя на особое государево место. Высокий царь наклонился, позволяя маленькому Макарию возложить ему на грудь Животворящий Крест Мономаха на толстой рдяного аравийского золота цепи. На плечи царю митрополит накинул искусно связанные бармы. Взяв поданный царевым братом Владимиром Андреевичем приписываемый Мономаху венец, опушенную соболем татарскую шапку, осыпанную бесценными каменьями, с драгоценным крестом на макушке, митрополит показал ее собору и медленно водрузил Иоанну на голову. Потом забрал у царя скромный посох и вручил поданный Юрием Васильевичем длинный скипетр из китового клыка с тяжелым набалдашником, там за позолотой скрывался свинец.
Архидиакон на амвоне, священники в алтаре и на клиросе возгласили многолетие царю, теперь на царство повенчанному. Народ, бояре, духовенство, дворяне, чиновники заговорили разом, кликая здравицы помазанному самодержцу. Все чуяли благодать небесную на повелителе над телесами и животом своим.
Митрополит в краткой приподнятой речи напомнил Иоанну главные обязанности венценосца: соблюдать закон Божий, страдать о процветании и целостности государства, блюсти вековые страны обычаи, повиноваться духовным святителям, оберегать монастыри, иметь непритворное искреннее дружество к братьям Юрию и Владимиру, уважать бояр, распределять места и милость по их старейшинству, как издревле велось, снисходить к чиновникам, воинству и черным людям, вдовам и сиротам. При словах об уважении к боярам, в стане сановников заметили движение. То ли двинулись ближе, чтобы слышать, то ли, не сдержавшись, заспорили, кому ближе к царю стоять. Митрополит продолжал: «Царь – помазанник Божий! Господь вверяет тебе судьбу рода русского. Пастырь, блюди не токмо себя, но и овец, ведомых. Спасай мир от треволнений, и да убоишься серпа Небесного! Как без солнца мрак и тьма господствуют на земле, так и без учения темно. Будь же любомудр или следуй советам мудрых. Будь добродетелен. Едина добродетель украшает царя, едина добродетель бессмертна. Хочешь благоволения Небесного, благоволи к подданным. Царь, рожденный милосердным, не слушай злых клеветников. Да цветет во дни правленья твоего правда, да богатеет отечество! Возвысит Господь царскую десницу твою над всеми врагами, и ширится царство твое мирно и вечно. В род и род».
Макарий громким дрогнувшим голосом вознес заключительную молитву, алкая Всевышнего оградить нового Давида - Иоанна силою Святого Духа от бед, укрепить в нем добрые помыслы, даровать ужас к строптивым и милостивые око и ухо к послушным. Иоанн по пророчеству «один есть»в шестом Апокалипсиса царстве, которое Российское. Так! Разом свидетели клятвы проговорили: «Будет и будет царствие твое многолетно!» Митрополит в последний раз благословил царя, а тот снова троекратно до земли поклонился боярам и народу.
Открыли боковые двери. Вошли стрельцы с украшенными бархатными кистями протазанами. Ими оградили главный проход. Под двукратное пение Аллилуйя царь пошел меж людей, переступая с проложенного бархата на камку, с камки на бархат. В южных дверях братья осыпали его золотыми и серебряными деньгами из вместительной чаши, которую нес Михаил Васильевич Глинский. Простонародье кинулось драться за упавшие деньги. Не щадили ни волос, ни одежи. Помазанный царь с вельможами проследовал из Успенского собора в Архангельский поклониться могилам предков.
Царь наказал густо угощать народ. Пиры, веселье, забавы растянулись на неделю. За Сретенским монастырем на Кучковом поле царь поставил золотой шатер. Вокруг раскидались палатки бояр и других сановников. Дальше установили ряды с квасом, брагою и закускою. Ежедневно по звуку труб и цимбал строились стрельцы в пять шеренг. С барабанным боем ходили для красоты ровным иностранным строем.
Круголядь скакало до пятнадцати тысяч всадников. Не глядя на мороз, без шуб, знать щеголяла в темно-красного бархата кафтанах. Пуляли стрелы в цель. Толпа жевала дармовые хлеба и сладкую сдобь, разрывалась бегать смотреть от воинских представлений к скоморохам.