Иоанн Грозный

Оставшийся за дверьми Матвей, суетился, беспрестанно приоткрывал дверь, заглядывал, жадным взором пожирал Ефросинью, притулившуюся с пяльцами обок печи, отвернувшись по тесноте гостиницы к окну. Матвей видел часть ее повернутой шеи, пушок на заалевшей в смущеньи щеке, посеребренный лучом запутавшегося в нежных волосках солнышка, наяву грезил, когда станет обладать красавицей. Выполнив наказ Годунова, поставив царю двух девиц, Матвей страстно молил об отставке Ефросиньи.

В отражении натянутого на окно бычьего пузыря Ефросинья видела Матвея. Она примеряла его мужем. Сильный, крепкий, тяжеловесный. Потомство от такого будет здоровым. Богатство и смирный нрав позволят жить с Матвеем, как за каменной стеной. Но куда милее Яша, худой, да гибкий, сдержанный, с потаенным огнем из глаз. Яше она станет больше ровней, а при Матвее в крепком подчинении жить. О царе Ефросинья вовсе не думала: в Божьей руце удача.

Обычаем нельзя сразу, Ананьины и Грязные подтвердили бывшее соглашение. Ефросиньин папаша Степан Ананьин, потирая руки возгласил: «Денежки на стол, девушку за стол!» Распорядился домашним нести на стол холодные пироги и брагу, вспрыснуть уговор. Служке же бежать за подьячим, готовить свадебную рядную запись. Вот старшая дочь на случай, когда царь отставит, счастье сомнительное, и обеспечена. Неудача нам в придачу. Матвея позвали из коридора. Он получил ободренье и от родителей невесты, и от своей родни. Сидевшая за стеной Марфа плохо разглядела Матвея, но голос показался до обиды знакомым. Марфа нашла щель поболее и враз узнала насильника. Сухой ком сжал горло, глаза вспухли слезами. Обесчестивший ее мужчина, ничуть не сумняшася, взялся жениться! Кланяется, куда до меня!, красавице - супротивнице за царское внимание.

В проходе затопали. После стука и приглашения дверь к Ананьиным раскрылась. На пороге в высоких шапках и бархатных кафтанах явились Годунов с Василием Шуйским. Оба красивы молодостью, с кривыми дорогими сабельными ножнами на боку. Годунов зашел посмотреть, кого ему подогнал Матвей, дабы не упасть в грязь перед государем.

– Сидите! Сидите! – сказал Годунов встававшим из-за накрытого стола и кланявшимся ему.

Отец заставил Ефросинью повернуться. Она стояла в сарафане и кокошнике, с легкой шубой на плечах. Годунов с улыбкой разглядывал ее с головы до ног, как сговариваемую лошадь, казалось, оставался довольным. Шуйский скупо повторял жесты Бориса, что было бы смешно, не будь эти люди влиятельны. Годунов и Шуйский наклонили головы, избегая притолоки, и пошли к Собакиным.

Годунову было восемь лет, когда не стало царицы Анастасии. Он едва ее помнил. Но сейчас, разглядывая Ефросинью Ананьину, он резко осознал, насколько, судя по имевшемуся в покоях царя портрету, та походила на покойницу. Тот же высокий выпуклый лоб, словно готовый взорваться от чего-то распиравшего изнутри, светло-русые волосы, зачесанные наверх, открывавшие уши с развитыми мочками, просвечивающая белая кожа черепа, создававшая впечатление подстриженных висков. Развитая грудь и крупные вместительные чадам бедра. Марфа Собакина тоже была псковско-новгородской породы: голубоглазая, русая, высокая, узкая в плечах, подвижная, словно славянская лодочка, легко повертывавшаяся в камышовых наших заводях. Марфа вздохнула в платок: отчего не видят ее. Ничего, придет и ее очередь.

Борис отмечал не обаяние Ефросиньи, сказывавшееся во всем теле, даже в наклоне головы, особо – в потупленных ясных очах, кидавших скорые сдержанные взгляды, а удивительное сходство с Анастасией Романовой. Годунов кожей почуял: царь одобрит такой выбор. Он не сомневался и в другом: Ефросинья до сердечной боли, до умственного затмения горит быть царицей. Не дура же она! Теперь оставалось привлечь ее на свою сторону, сделать обязанной, чтобы потом попользоваться для служебного роста.

Шуйский, давно примазывавшийся к Годунову, считавший, что достаточно изучил приятеля, читал в глазах Бориса восхищение. Он отступил, изображая почтение. Родители незаметно толкали Ефросинью в бока, понукая быть посмелее, пройтись, показать себя во всей красе. Ефросинья сделала шаг, и Годунова с Шуйским жаром обдало от исходившего от нее женского властного обаяния..

– Хорошо! – сказал Борис. Он смотрел на суетившегося маленького потомка новгородских посадников, лутчего человека, и думал, в благодатной ли слепоте, твердом ли намерении дал ему Господь семя для произведения от согнутой с косым глазом жены сего чуда бабьей природы. Перед невозможно было устоять.

Шуйский и Годунов вышли от Ананьиных. Оба перевели дух, дышали тяжело. Василий крестился, прогоняя соблазн. После всех несчастий обрушившихся на его род, и в мыслях боялся соперничать с государем.

– Ну и деваха! – сказал Годунов.

Из горницы за Шуйским с Годуновым вышел Матвей. Он дожевывал пирог, который запихнул в рот, да не решился есть при явлении Бориса с Василием. Нити капусты запутались в курчавой бороде.

– Как оно? – осторожно спросил он, стараясь лишний раз не показываться на глаза Собакиным.

– Угодил, братец! – смеясь, отвечал Годунов. – Зайди ко мне после вечери, потолкуем.

Матвей замер, раздумывая, расчелся ли он с Годуновым, миновала ли опасность. Хотелось что-то предпринять, как-то развить успех. В голове Матвея тяжелые мельничные жернова ворочались, а Годунов соображал так проворно, хватко. Матвея тронули за рукав. Около него стояла Марфа. Кровь прихлынула к голове. Матвей побагровел, со страхом узнав свою жертву. Не по обычаю девице обращаться к мужчине, Марфа чуяла силу.

– Ты чего? – выдавил Матвей.

– Коли не приглянусь царю, загладишь грех – возьмешь в жены. Девку эту - Фросю отставь!
– отчетливым шепотом сказала она.

Матвея кинуло в холод: « Как же быть?!»

– А ежели царь тебя возьмет? – ожидая худшего, гадал Грязной.

– Велю тебя колесовать за прежние вины.

Дверь хлопнула. Матвею показалось: стоит он посреди поля сражения, и вокруг пушки грохочут.

После обедни Иоанн положил заняться государственными делами, собирался поехать в Думу, заседавшую в Грановитой палате. Дюжину лет назад возобновлена была Ливонская война с перерывами тянувшаяся если не от Александра Невского, то от покорения дедом Новгорода, когда литовцы милостиво принимали посланцев руководителей новгородского бунта - Борецких. Приближающееся лето требовало укрепления гарнизонов в Прибалтике, пополнения отрядов. Требовалось поднабрать войска, пополнить воинскую казну. Полки хоть и держались на подножном корму, кто что где унесет, нуждались в походных тратах, при расквартировании, на порох, пули и ядра. Заждались награждения отличившиеся в давешнюю кампанию. К укреплению войска на ливонском направлении имелось три препятствия. Нельзя было перебрасывать войска с берегов Оки в ожидании набега крымского хана, обычно совершавшегося в июле-августе. Была нужда, чтобы северные земли, получившие знатный царский урок, зализали раны после опричного нашествия. Только годков через пять аклимаются Новгород, Псков да Тверь платить подати в полном объеме. Там набегут недоимки, и снова будут должны. Войдут в пятнадцатилетие, возраст призыва, теперешние младенцы, схоронившие изрубленных опричниками отцов. Третья преграда, самая важная. Как царю заниматься делами военными и связанными с ними финансовыми, когда он отказался от страны? У него свои особые земли, лучший многолюдный чернозем, города и торговые пути. Придет враг, на боярских воевод положиться грех. Станут ли они без понуждения защищать его опричные земли? Как ни крути, приходилось отложить сказанное слово, вмешаться. Никак бояре без него. Ждут повеленья, приказа. Приходилось ехать в Грановитую.

Прогуливавшийся по галерее Иоанн расслышал шум во дворе. Выглянул в стрельчатое окно и немедля заметил порожденье странное. С маленьким хвостом и большим чутким носом круглая надутая корова шла по площади, ведомая темнокожими мелкими людьми нерусской наружности, в широких штанах и зеленых кафтанах, украшенных бисерной россыпью. На головах – мудрено повязанные цветные тряпки, скрепленные красным камнем. Это было посольство персидского шаха, пригнавшее подарок – азиатского слона, украшенного пурпурной попоной с бахромой и разноцветной тюбетейкой.

Животное привели в Кремль, а бояре развернули его с посланцами к царю, не зная, чего делать. Любопытствующий царь вышел на высокое крыльцо. Он никогда не видал слона, и никто его на Руси еще не видал. Впервые тот тогда появился. Иоанн подумал, что перед ним человек мыслящий, лишь странный обличьем. Глава посольства. И он велел слону поклониться, как положено.

Послы с палками подбежали к слону, ударили по коленам, заставляя упасть. Слон тряс головою, закидывал хобот, трубил. Всем открылось, что не человек, а приведена скотина глупая. Мгновенное замешательство сменилось громогласным хохотом. До колик смеялся царь, согнувшись, присев, забыв достоинство. Иоанн хлопал себя по бокам и искал сил остановиться. Царю вторили набежавшие опричники. Смех ударялся о стены. Персидские послы не понимали, что происходит. Еще усерднее колотили палками по ногам, принуждая слона встать на колени перед самодержцем.