Иоанн Грозный

Где-то на дороге Яков расслышал ржанье, конский топот, негромкую беседу едущих людей. Первой мыслью Якова было, что он нагнал царский отряд. Он собирался с окриком броситься к своим, укоряя братьев и племянника за неродственное отношение, позволившее оставить его в беде. Не верил он, что не смогли они уговорить Малюту позволить им остаться для его розыска. Якова сдержал киевский говор двигавшихся впереди. Стараясь не шуметь, избегая наступать на громко хрустевший валежник, Яков обошел отряд и на изгибе дороги, вдруг вывернувшей на открытое место, он увидел, что это разбойничья сотня. Покачиваясь в седле Кудеяр, прежде известный Якову под другим именем, ехал в середине отряда. Разбойничья одежда представляла разнородную смесь русских кафтанов, немецкого платья, татарских халатов, литовских казакинов, малороссийских терликов, сомнительного льняного полотна или настоящего атласа портов, подпоясанных впечатляющими шириной и яркостью очкурами. Шапки, мурмолки, фески и тюбетейки так же отличались крайним разнообразием. Что касается вооружения, то то была выставка: один скакал, бряцая зачехленной броней, будто выходил с Грюнвальдского сражения, другой – с ивовым плетеным щитом, коротким копьем и раскидистым луком, как воин Тимура, третий – с алебардой уездного стрельца, большинство – с кистенями и булавами. Всадники окружали обоз, где везли отнятое при нападении на государя.

Завидев разбойников, Яков затаился, замедлил шаг. Пораскинув, он предположил, не примкнуть ли к ним. Перспективы Якова при братьях и на царской службе, дела сердечные глядели столь неотвратимо безрадостно, что поступление к разбойникам выступило реальным выбором. Тогда на Дону у костра с Кривым и его товарищами Яков бы прогнал сию думу как кощунственную, теперь она была допустима, чуть ли не очевидна правильностью. Разбойники не съедят, пожурят, да и возьмут. Новый человек им не в тягость, коли добудет разбоем коня, упряжь и снаряженье, одежу да деньжат малость на круговой взнос. Кривой должен помнить Якова, не много времени прошло с памятного случая, когда налетели крымчаки.

Все же Яков не посмел сразу подойти к разбойникам. Он крался обочь от них. Якова тянуло к Грязным, сросся с младых ногтей со своими и в добродушии их и в подлости. Манило и к животине – кобыле Матушке, другой год верно его возившей. Напоена она и напоена ли, не подарена ли, не продана посчитавшими его мертвым?

Разбойники шли за царским обозом, как идет не до конца насытившийся зверь за семейством косули, когда съеден детеныш, но не утолен голод. Рассчитывали свежим нападеньем на хвост взять прежде неотнятое.

К ночи, не успев встать на большак, царский отряд раскинул лагерь. Поставили шатры, натянули палатки и навесы, обнесли место частоколом, когда подкралась неистовая летняя буря. Тучи стеклись к середине неба, выстирали золотой плащ лунного сияния, покрасили чернью, связали землю с беззвездной далью в ревущую, изрыгающую ливень и разрывы молний неурядицу. Деревья скрипели и гнулись, кустарник хлопал листвой, большие обломанные ветви падали на палатки. Государь узнавал гнев Господа, каялся, звал докторов и Бомелия. Гадал на картах таро и костях игральных. Обнимал обоих сыновей, давал завещание. Малюта стоял в середине шатре. Широкой спиной прислонился к опорному столбу, державшему купол, обхватил его сзади обеими жилистыми руками, придерживал. Дабы отвлечь государя, говорил весело: буря скоро конец. А та продолжалась. И Малюта ощущал могучие удары, сотрясавшие шест.

Яков подобрался к лагерю, и пошел позади частокола. Стражники, смущенные треском деревьев, падающими ветвями, потоками ливня, которые буря кидала в лицо, неохотно отодвинули бревно на воротах. Увидав Якова, восприняли его возвращение как вещь само собой разумеющуюся. Яков влился в толпу сослуживцев, занятых подвязыванием взмывавших на воздух пологов. Душой Яков был уже не с товарищами.

Сверкнула пышная молния, на миг залившая лагерь искаженным белым светом. Люди закричали, устрашенные. Сотник налетел на Якова, крича помочь поднять упавшую палатку. Яков грубо оттолкнул его и пошел к лошадям, ища Матушку. Ужасающий скрежет раздался за спиной. Обернувшись, Яков увидел как падает рассеченный молнией огромный тополь. Вершиной он сросся с мрачным небом и ронял на человечишков гнев оскорбленных около Господа жителей. Ствол рухнул, погребя палатки, навесы, телеги, давя лошадей.

Яков бежал среди возков. Молочная вспышка выхватила фигуры двух людей. Один из них был старший брат Якова Григорий, он сидел на коне, другой – Годунов, пеший. За темнотой и суматохой Григорий нашел время насесть на Годунова с давними обидами. Он выговаривал ему смерть обоих Басмановых, будто бы оклеветанных Борисом. Борис пытался улыбаться, но губы его дрожали. Он отвечал, что Басмановых наказал не он, человек, незначительный, но государь, за вину в опричном заговоре. И какой соперник был перед Марией младший Басманов, человек семьею обремененный. Григорий требовал, чтобы Годунов оставил в покое другую дочь Малюты – Екатерину, подвигаемую Борисом Шуйским. Григорий Грязной хотел укрепить пошатнувшееся при дворе положение браком с Екатериной Скуратовой. Годунов отвечал, что воля Григория волочиться за Екатериной.

– Но ты же мнишь ей Шуйского!

– Василий отступился от Екатерины.

– А брат его – Дмитрий? Дмитрий так и вьется около моей невесты!

Из Слободы до Старицы, в ней и на обратном пути братья Шуйские вились подле Екатерины Скуратовой, прохода ей не давали, оказывали всяческие любезности, подносили подарки значительные. Так настаивал отец и деды, рассчитывавшие выгодным браком и совместным потомством примирить опричную ненависть к старым родам, соединить новых дворян с боярством. Екатерина принимала украшения золотые и серебряные, но не говорила ни да, ни нет. Улыбалась она и Григорию Григорьевичу. Он то нравился ей, то не нет. Григорий сильно преувеличивал, провозглашая себя избранником Екатерины.

Годунов поддерживал претензию Шуйских на руку Екатерины. Василий был ему ближе, но Екатерина ни в какую не принимала увальня и медлителя Васю. По просьбе Василия Годунов склонился к Дмитрию, однако – холоднее. Он полагал его менее управляемым. Тем не менее, женитьба одного из Шуйских на Екатерине связывала Годунова с Шуйскими, раз сам он женится на Марии. Справа опричники, слева бояре – крепко стоим.

– Что я могу сказать Шуйским? Это их дела! – отвечал Годунов, стремясь шуткой скрыть страх перед Грязным. Не желал, чтобы тот наделал глупостей, за которые обоим им пришлось бы отдуваться.

– Вес знают: Вася – твой человек! – ревел Григорий, размахивая плеткой.

– Что значит – мой? Все мы – рабы государевы.

– Василий делает, что ты ему скажешь.

– У него своя воля.

– Нет у него воли. Ты волю его взял.

– Способен я?

– Ты умеешь свою причуду чужой выставить! Скажи подобру Васе, чтоб убрал от Екатерины брата!

– Пойми, не в силе я!

Григорий ударил Бориса наотмашь. В ответ Борис повис на седле с попоною, стащил Григория с коня. Григорий лупил Годунова почем зря. Тот залился кровью, сипел:

– Содомит! Гадина! Честную девицу измазать желаешь!

Неистово дрались они, катаясь в хлеставшем дожде, во всполохах молнии, делили Малютиных дочерей. Пораздумав, Яков подскочил разымать. Тут же получил от брата сапогом в распоротый туром, перевязанный рубахой бок:

– Годуновский прихвостень! Ужо устроим мы тебе по-семейному!

Яков упал, тут же встал, отряхиваясь, что было бесполезно для мокрой налипшей грязи.

– Чего же вы меня раненого за стоянкой бросили? – с укоризной сказал Яков Григорию.

Григорий не ответил. Сыпля проклятиями, крутя усы, взяв коня, ушел, обозвав Якова прихвостнем. Борис обнял Якова и стал пояснять ему, де, кто-то плох, а он-то настоятельно требовал разыскать пропавшего Якова, да его не послушали. Якову неприятны были ужимки Бориса. Он ждал, когда Борис оставит его. Старший царевич кликнул Годунова, и тот убежал, потирая красную от нагайки Григория шею, промокая утиркою кровь разбитых губ.

Яков не знал, как поставили возки на этот раз, но ему известно было, как делали это обычно. Он споро добрался до кибитки, в которой ехали Ефросинья Ананьина и Марфа Собакина. Негромко позвал: