Иоанн Грозный

Природная буря стихла внезапно, как началась. При обновившейся ясной погоде еще очевиднее стала страшная беда. Воинов и жителей в Москве и волости погибло около восьмидесяти тысяч. По обугленной земле бродили сироты. Мать рыдала над младенцем, отрок – над отцом, сестра - над братом.

Скрывшись в надворном погребе, задохнулся в дыму главный земский воевода князь Иван Дмитриевич Бельский. Сгорели боярин Михайло Иванович Вороной, и вместе с двадцатью пятью лондонскими купцами – английский лекарь Иоанна – Арнольф Лензей. Среди пепла тлели груды трупов людей, коней, домашних животных. Грабежи, начавшиеся с Опричного дворца, усиливались. Своекорыстцы сливались в шайки, грабя дома состоятельных погорельцев. Усердствовали подростки, дети. Тащили всякий хлам, рухлядь Ограблены были дома Шуйских, Романовых, иных. Никиту Петровича Шуйского закололи кинжалом, когда он пытался вступился за имущество.

Девлет-Гирей стоял на Воробьевых горах, не въезжая в догоравшую столицу. Русские патриоты подпустили слух, что ливонский герцог или король Магнус приближается к городу с сильным войском. Если б чудо произошло, Магнуса не забыла б Россия. Пока же хан ужасался пожара последствиями. Трупы сбрасывали в Москву-реку. Река столь переполнилась трупами, что разлилась от телесных заторов. Бежа заразы, хан дозволил москвичам хоронить мертвых. Прежде это было запрещено, дабы московиты, собираясь, не угрожали татарам нападением. Теперь верные домашние слуги не без вызова пели христианские псалмы, погребая хозяев. До бедной дворни и рабов не доходило дело. Тела их рвали псы, дерясь из-за рук, ног, внутренностей. Яд тления наполнил воды, миазмы – воздух. Невозможно стало без вреда дышать. Девлет-Гирей приказал засыпать колодцы, чтобы уцелевшие не травились. И они не травились, умирая от обезвоживания.

Крымчаки продолжали стоять в Коломне, грабя дымящийся город. Маленькие фигурки в тюбетейках и халатах сновали по руинам на пространстве в тридцать верст, остро выглядывая, что еще возможно унести. С награбленного ханские чиновники и вельможи, карачи, брали десятину себе и не менее – в казну.

Силы северо-восточной Руси стекались к государю. Воротясь от Москвы он стал в Великом Ростове. Туда по зову и нет непрерывно подходили ополчения северо-восточной Руси, из Суздаля, Владимира, Ярославля, Нижнего. Скоро накопилось войска до пятидесяти тысяч. Все воспринимали Иоанна как единственного властителя. Он принимал сие звание. Более не отнекивался, что живет отдельно. На опричный полк глядели как войско отборное, но не разнящееся с земским. Опасность, гнетущие обстоятельства, поведение подданных заставляли Иоанна без лишних слов признать, что опричнина – лишь его избранная охрана, не более.

Выезжая в разведки, царь более не стремился личным воинским подвигом участвовать в выдворении Девлета. С трепетом ему вспоминалось, как в решающий час взятия Казани, предпочтя молиться в походной церкви о даровании Господом победы, он вдруг был выведен Андреем Курбским и братом Андрея - Романом. Не дав дослушать литургии, они посадили его на коня, которого под уздцы повели к казанским стенам. Воеводы желали, чтобы царь, показавшись полкам, воодушевил дрогнувшее войско. Тогда он, в угоду им улыбаясь кривой улыбкой, затаил зло на бояр и Курбского. Подрывы стен заставляли его вздрагивать. Крики «Аллах Акбар!» осажденных вызывали у царя тошноту, помертвение лица. Он не замечал хоругвей, развевающихся на стенах и возгласов штурмующих. Все было кончено. Оглушительным совместным криком его приветствовало выдвигаемое запасное войско. Первые ряды дрались уже в цитадели. Государь проехал до Царских ворот. Встав под большую хоругвь к походному духовенству, он нетвердым голосом велел отрокам сойти с коней и пешими атаковать город. Призвал родню и окружение ближайшее умереть с честью или одолеть супротивникам. До вечера он оставался в седле, злясь и на себя за отсутствие характера и на Курбских за принуждение, понукая воевод Воротынского и Шереметьева гнать даже стариков под ощетинившиеся копьями и саблями стены, откуда лилась смола, сыпались стрелы, летели ядра каленые и разрывные. Вперед! Чего под Казань ехали? Вымученной смелости его хватило ненадолго. После взятия крепости Иоанн почти сразу уехал в столицу. Из воевод, настоявших воодушевить ему войску, под опалу по поздним придиркам попали все.

Сейчас царь тоже страшился, как бы не стали его уговаривать впереди войска на Москву скакать. Уговоров он боялся больше угроз, на которые никогда никто не решился бы. Московские и уездные воеводы ждали, когда гроза сама собой рассеется. Пришел Девлет-Гирей, да не вечно же ему в Коломенском стоять! Будет зима - холода выгонят.

Яков Грязной, влившись к разбойникам, грабил с ними на Волге. Мысли его направились разбогатеть и скорее, дабы обрести Ефросинью, голосом Марфы ему обещанную. Юная плоть быстро затянула ранения, рассосала синяки и ушибы. Грязной прытко впрыгивал в разбойные челны и, настигая купеческие струги, не любезничал. Срубить голову, выпустить кишки стало делом привычным, ибо без боя ни купчики, ни иноземные гости добро не отдавали. Вниз по Волге везли шкуры, мех и лен, вверх – пряности, шелк, бронь и клинки дамасской стали. Кудеяр не брезговал ни деньгами, ни товаром. Верные люди перепродавали в Нижнем и Сарае. Разбойная совесть была чиста: грабили богатых, бедных отпускали с миром, нечего с них было взять.

Узнав о падении Москвы, Кудеяр повел шайку к столице. Сюда на дармовщину уже стекались темные уймищи со всей Московии. Что слаще, чем расхищать под шумок? Крымчаки стояли на юге города, Кудеяр же зашел с севера. Другие разбойничьи шайки явились прежде или после по его стопам, отдельно. Татары грабили при свете дня как хозяева. На ночь для безопасности уходили к хану в ставку делить бакшиш. Татар сменяли местные тати. Из руин и погребов вылезали вместе с жителями остатки рассеянного войска. Благоразумцы, прикинувшиеся при взятии Москвы мертвыми или ранеными, оживали и шли подбирать неспаленное беспечное имущество. Из Кремля выходили целые отряды. Кто-то забирал свое из ближних домов, бояре и чиновники жили подле и внутри Кремля, некто прихватывал чужое.

Кудеяр, Яков и остальные вольные люди, числом до полусотни, ехали среди тлеющих развалин ранней ночью. Языки пламени лизали разбросанные бревна. Было достаточно светло, чтобы знающему человеку ориентироваться. Кони фыркали, но, привыкшие к убийству, не колеблясь, перешагивали через разлагающиеся трупы. Вонь стояла несусветная. Кудеяр прикладывал к носу переложенный пахучими травами рушник. По дороге с Киржача въехали в нижние торговые ряды. Поваленные лавки успели истлеть. Еще валялся гнилой товар: репа, капуста, морковь. По доскам столешниц прыгали вороны, предпочитая клевать не рассыпанные крупы, но вспухших зарубленных меж лавок мертвецов. Лежали бабы с детками, старики и мужики. Мертвый воин раскинул руки, будто собирался обнять землю. Из разорванной кольчуги торчало обломанное крымское копье. Крысы шуршали в соломе, объедали мякоть человеческих стоп и бедер. Большинство погубил пожар. Черные скукоженные фигуры сложились в позу утробную, лежали на боках, приткнувшись друг к другу.

Кудеяр собирался пограбить на Арбате, где за развалинами Опричного дворца должно еще было что-то остаться от опричных хором. Вернувшиеся разведчики донесли: без них разграблено, взять нечего. Яков, тяготившийся поездкой в до боли знакомые места, вздохнул с облегчением. Он выполнял наложенную на него мнимой Ефросиньей епитимью, но желал избежать ограбления домов сослуживцев и родни. Не желал он разорять и православные храмы, где находилось главное богатство: ризы, иконы, кресты и утварь.

Неглинка была завалена трупами. По ним перескочили на другой берег опричь разрушенного моста. Справа возвышались серые в ночи кремлевские стены. Кривой месяц повис над Спасской башней как торжество крымчаковой веры. Пологая площадь тоже была вся в мертвых. Из дутых лошадиных животов сочилась гниль. Вредный газ часто шумно разрывал внутренности, заставляя проезжающих вздрагивать. Кудеяр направлялся к домам Шуйских, Мстиславских, Романовых и Шереметевых, которые стояли в Китае. Шум и мельканье человеческих очертаний подле собора Покрова-на-Рву, заставили разбойников замедлить шаг. Кудеяр приказал спешиться. Тихим шагом разбойники подбирались к храму. Из его ворот выносили серебряные паникадила, расшитые ризы, украшенные драгоценными камнями распятия. Полдюжины опричников тащили к подводе тяжелую окованную серебром раку с мощами Василия Блаженного. В рясах и скуфейках опричников легко было спутать с попами и дьяками, спасавшими от неверных святыни.

Яков узнал Матвея, спокойно сказавшего послуху про маленькие иконы:

– Это ты мне отдельно положи.

– Это куда это отдельно? – насмешливо спросил племянника Яков, выныривая из тьмы.

Матвей вздрогнул. Глядел на дядю, прищурясь, то ли изучая, то ли решая, не с того ли он света. Рука его, наполовину осенившая грудь крестом, замерла в воздухе.

Сбоку Яков услышал сдержанные возгласы: появились братья Григорий с Тимофеем. Они несли к подводе снятые колокола-подголоски. Василий Григорьевич руководил погрузкой самой ценной иконы - Казанской Божьей матери. Он увидел Якова, ничего не сказал, не ответил на язвительный полупоклон, только крякнул. Братья же обняли Якова. Объятие племянника было деланным.

Красавец Григорий сказал, смеясь:

– Верно честишь племяша, Яша! Крадет царево имущество?

Яков обошел подводы:

– Я гляжу, каждый из вас кладет тут – отдельно. Под низом у телег застрехи поделаны.

– Брось, Яша, - отвечал за братьев младшенький Тимофей. – Царь придал наш полк Думе. Теперь мы с боярами заодно. Поганой метлой погодили с Руси знать месть. Велел митрополит от татар святыни и колокола в Кремль снесть.

– Татары православных святынь не тронут!