Иоанн III Великий. Исторический роман. Книга 1, часть 1—2
Шрифт:
Новгородцы действительно собрали ополчение на Псков. Процесс этой последней мобилизации воинства шел с великим трудом. Владеющих оружием в городе осталось совсем немного, и чтобы создать хоть какую-то видимость приличного войска, чтобы хоть припугнуть псковичей его размерами, стали загонять туда всех людей подряд, в том числе и ремесленников, даже купцов, которые отродясь оружия в руках не держали. Те, естественно, сопротивлялись, орали на вече, отказывались повиноваться.
– Я же вас не заставляю обувь точать, – кричал в ответ на уговоры и приказы боярских детей один из новобранцев – сапожник с Людина конца, кудрявый молодец с огромными красными кистями, в одной из которых он держал врученный ему боевой топорик. – Я ж разве этой штукой умею работать? – размахивал
Другие «новобранцы», подталкиваемые и насильно сгоняемые на сборный пункт боярскими детьми и воеводами – сторонниками Марфы Борецкой, поддержали его истеричными криками и шумом:
– Правильно говорит, наше дело пахать да сеять, гончарить да торговать… Вы эту войну затеяли – сами и расхлебывайте!
– Да мы ж не отказываемся, мы впереди вас двинемся, – оправдывались их конвойные.
Как бы там ни было, в третье ополчение, на псковичей, насобирали около четырнадцати тысяч человек, одели их в кое-какие доспехи, посадили на коней. Убеждали, что даже одна победа может решить участь Новгорода. Доказывали, что псковская рать – слабая, победить ее будет просто и бояться нечего. Мол, разбежится она от одного грозного вида новгородцев. Словом, на рассвете многотысячное воинство во главе с посадником, молодым воеводой Дмитрием Борецким, окруженным другими знатными воинами, двинулась по берегу озера Ильмень в сторону реки Шелони – навстречу ожидаемому с этой стороны противнику.
Не успели в Новгороде затихнуть разговоры о сборах и проводах, как вновь раздался тревожный гул вечевого колокола. Все, кто имел право представительствовать от своих сторон и сословий на большом вече, и те, кто не имел такого права, но хотел все знать, побросав дела, поспешили в сторону Ярославова двора. И уже в пути услышали новости одну страшнее другой. Начали прибывать домой наголову разбитые московскими воеводами новгородцы, посланные в сражение первыми. Наконец-то, прибыл гонец, посланный к королю за помощью. Он сообщил, что магистр Ливонский не пропустил его в Литву, к Казимиру, продержав несколько дней в неволе. Магистру, конечно, не нравилось владычество московское над богатой соседней землей, но еще больше ему не нравилась возможность владычества литовского. Гонец добавил, что, судя по всему, ни немцы, ни ливонцы с помощью не спешат – пересылаются грамотами, совещаются, ополчения не собирают. Там же он узнал, что Казимир сейчас занят с войсками на западе – не до новгородцев…
Собравшихся на вече привел в ужас вид явившихся сюда окровавленных, с обрезанными носами и губами людей. Такой жестокости от своих единоверцев, от москвичей, никто не ожидал.
На возвышении, неподалеку от колокола, стояли степенный посадник хитроглазый Ананьин, бояре Иван Афанасьев и Никита Ларионов, ездившие в Литву подписывать грамоты, посадники Афанасий Евстафьевич, Панфил Селифонтович, Кирилл Иванович и другие. Они тоже смотрели на окровавленных, ободранных, без доспехов и оружия воинов и не находили слов, чтобы успокоить разволновавшийся народ. До бояр доносились проклятия и упреки:
– Где ваши хваленые литовские защитники?
– Допрыгались, накликали беду на Новгород!
– Радетели за свободу! Будет вам свобода! Вот великий князь сюда явится – всех порежет!
Но сторонников Литвы и воли оставалось ещё предостаточно, и они не молчали, защищая свою точку зрения:
– Еще не все потеряно, ополчение только вышло, мы можем еще победить.
– Так то против псковичей, а со стороны Москвы к нам путь теперь открыт: приходи и бери нас голыми руками!
– Да ведь замириться еще не поздно, – откликнулся, наконец, один из тех, кто принимал решения, боярин Никита Ларионов. Обернувшись к выборным, он громко объявил: – Мы посылали недавно гонца к великому князю за опасной грамотой для переговоров, и только что ее получили. Теперь можно к великому князю послов отправлять. Решайте, на каких условиях будем мир заключать. Только сдается мне, условия окажутся для нас тяжелыми!
Народ замолк, боясь пропустить хоть слово боярина. Но тут, откуда ни возьмись, на возвышение выскочила сама вдова посадская – полногрудая Марфа Борецкая, как всегда бодрая, свежая, богато одетая, в легком шелковой летнике с широкими рукавами.
Зычным, далеко слышным голосом она перебила Ларионова, боясь, что тот, занимая промосковскую позицию, уговорит народ согласиться на все условия.– Братья-новгородцы! Неужели мы так просто покоримся супостату? Неужели нет у нас стен крепких, пушек боевых, людей храбрых? Неужели я, баба, буду вас мужеству учить? Что, совсем уже не осталось воинов в этом городе? Тогда мы, бабы, юбки на вас наденем, а сами отправимся свой город защищать, на стены полезем! Стыдно вам должно быть, вольные новгородцы! – сказав все это, Марфа тут же куда-то исчезла.
Слова Марфины произвели впечатление. Народ зашумел, задвигался и снова разделился на два лагеря: одни вопили, что надо мириться с великим князем, другие кричали, что Новгород – город вольный, а за волю свою стоять надо. Степенный посадник Василий Максимович Ананьин пытался призвать сограждан к спокойствию, заставить слушать себя, чтобы обсудить хоть как-то вопрос и принять законным большинством решение, но народ так распалился, что, кажется, в тот день уже никакого решения принять было невозможно. В нескольких концах толпы вспыхнули потасовки сторонников и противников переговоров. Видя, что вопрос сам собой откладывается, а также зная, что время для решения еще терпит, бояре удалились с веча в великокняжеский дворец, где имелись для вечников специальные палаты, где можно было обсудить проблемы в более спокойном ритме. А народу полезно побурлить, выпустить пар, и подумать, что делать дальше. Марфины сторонники хорошо знали, что время и деньги обычно работают на них.
…После предыдущих двух битв пятитысячный полк Холмского потерял убитыми и ранеными около сотни человек. Новгородцев, только убитых, оказалось более пятисот человек. А раненых и увечных, тех, кто сумел ноги унести с поля сражения, никто и не считал. Передохнув остаток боевого дня и следующую ночь, и получив от государя приказ – следовать к реке Шелони на подмогу к псковичам, отряды развернулись и пошли в указанном направлении, на запад.
Двигались еще несколько дней. Для сбережения сил самую жару пережидали в каком-либо лесочке, обедали, отдыхали. Естественно, вокруг выставляли надёжную охрану, вперед высылали сторожевые посты – урок первого боевого дня, чуть не закончившегося трагически, не пропал даром. 14 июля, после очередного небольшого отдыха, вновь двинулись вперед. Вскоре сторожа подтвердили данные проводников, что река Шелонь совсем рядом – в получасе пути. Народ, томившийся от жары и сухости, охотно двинулся к реке, предвкушая наслаждение от близости воды, от возможности освежиться ею.
Солнце перевалило за полдень и уже склонялось к западу. Жара слегка умерила свой пыл, но слабый ветерок все еще оставался теплым, был пропитан зноем. Князья Данила Холмский и Федор Палицкий шли пешком рядом, в легких боевых поволоках, под которыми виднелись короткие кафтаны из тонких тканей, перетянутые поясами, на них, как положено, висели ножи. Все остальное оружие и доспехи лежали в обозах – не было нужды в такую жару тащить их на себе. То же разрешили сделать и другим бойцам, так как были уверены в сторожах и в охране, в том, что в случае надобности их предупредят, что будет достаточно времени для подготовки к бою. Князья беседовали о породах лошадей, – какие лучше и выносливее, о собаках, об охотничьих соколах и ястребах. Вокруг двигались люди, кони, поскрипывали телеги, слышались спокойные голоса и фырканье лошадей.
Неожиданно это спокойное монотонное шествие прервалось тревожным переливом трубы и пронзительным криком, который подхватили другие голоса:
– Вороги! Вороги! За рекой! Новгородцы!
Дорога впереди вела под гору, об этом можно было судить по уходящим вниз спинам и головам передовых отрядов. Холмский тут же оглянулся, отыскивая глазами своего коня, вскочил на него, собираясь поскакать вперед, чтобы увидеть, что там творится, но этого не понадобилось: уже с коня был виден зеленый берег реки, ее голубая, уходящая вдаль лента и за ней, на противоположной стороне, огромное количество конной и пешей рати. «Не псковичи ли это?» – подумал он, но, тут же, засомневался: те не должны были встретиться так рано, и потом, сторожевые отряды, видимо, разглядели знамя новгородское, которое сам он пока еще не мог различить.