Ipso jure. /лат. «В силу закона.»

Рогозиной не спалось всю ночь. Как наяву она слышала хриплые ноты голоса умирающего мужчины, и они не давали ей сомкнуть глаза хоть на минуту. Тяжелые и тревожные мысли гуляли в голове, а в груди будто бы была какая-то странная, свинцовая тяжесть вместо сердца.

Под утро она все же забылась тревожным сном.

Совещание по очередному делу прошло будто бы она была во сне; сотрудники явно заметили «убитое» состояние своей начальницы, но не пытались спросить о его причинах. Один лишь Круглов остался на свое месте после объявления очередного фронта работ.

— Галя?

Но Галина Николаевна не успела ничего предпринять: раздался звук ее мобильного. Шестым чувством она уже понимала, кто и откуда ей звонит, принимая вызов молча.

Послушав медицинские термины и пару ненужных, лишних сейчас фраз, она лишь задала один-единственный вопрос:

— Когда?

На другом конце трубки слегка удивились, но сказали. Рогозина тут же сбросила вызов и уставилась пустым взором на стеклянные стены своего кабинета. Положила телефон поверх бумаг. Заместитель ждал.

— Сегодня ночью скончался Александров Дмитрий Юрьевич, крестный Полумны. Я ездила к нему вчера… чтобы попрощаться. Причина смерти — осложнение после второго инфаркта… — глухим голосом проговорила она.

— О, господи…

— Коль, — попросила она, не слыша его, — оставь меня, пожалуйста, сейчас одну. Пожалуйста.

Майор кивнул, и покинул кабинет, бесшумно притворив за собою дверь. Рогозина, откинувшись в своем кресле, молча смотрела в неярко освещенный лампочками потолок, а с ресниц сами собой у нее заструились дорожки мокрых слез...

====== Цикл «Темные воды». Лето. Экзамены... ======

Лето все-таки настало. Солнце светило вовсю, свежий ветерок шевелил позеленевшие ветви деревьев, и для студентов наступило экзаменационное время. Студенты, пытаясь не обращать внимание на заманивающие их на улицу заманчивые порывы летнего ветерка, старались по-максимому сосредоточиться на учебе, учебниках, конспектах и лекциях с рефератами и курсовыми.

Библиотека стала гораздо больше посещаемая, чем все остальное за все периоды. Пинс едва успевала выдавать и следить за своими драгоценными книгами: многие из «плохишей» поневоле взялись за ум, пусть и в конце учебы, и книги стали наконец-то более актуальными, чем утренние газеты с их новыми новостями о нападении, об очередном разбое и убийствах.

Джинни, Гермиона, Полумна, Невилл и Вячеслав тоже, как и все, готовились к годовым экзаменам, а точнее их первой серьезной аттестации. А Вячеслав, к тому же, готовил защиту по диплому — о медленно действующих ядах, чтобы ему легально позволили получить ученую степень, чтобы сварить те или иные зелья. Слизнорт, полностью удовлетворившись дипломом парня, весело написал письмо в ученый совет, по сути давая ему «добро» на путь вперед. Хотя он изменился в лице, когда Вячеслав в разговоре с ним намекнул, что далее первой ступени в зельеварении он не пойдет, и вообще — уедет обратно в Россию…

Луна и Джинни сдавали плюсом колдомедицину, а Полумна — еще и магическую анатомию. Гермиона, как-то в момент повзрослевшая после смерти родителей, сдавала годовые плюсом — по рунам, нумерологии и остальными предметам. И, наравне с ребятами — все по военной подготовке, в которой теперь она шла параллельно с Вячеславом.

Грюм как раз приступил к интересным урокам, посвященным их спецоперациям, оружию и магическим защитным заклинаниям. Кингсли вел ЗОТИ у младшекурсников, плюс показывал так называемые «связки». Связки — это были заклинания, творимые магом едва ли не одновременно. К примеру это была связка «защита-нападение».

Время летело с бешеной скоростью, и на замок опустилась неестественная предэкзаменационная истерия, тишина и пора написания шпаргалок там, где можно…

— Рогозин! — простонал Невилл, пытаясь снять судорогу в колене, — ты живо-ой?!

Только что у них прошел зачет по военной подготовке. Юноши, тяжело дыша и спотыкаясь на каждом шаге, стараясь по дороге не упасть, с облегчением вползали в душевые кабинки, чтобы чуть-чуть очнуться после такой дикой сдачи — почти что гонки на выживание. Многие жадно лакали воду из своих заранее принесенных бутылок.

— Живой, — пробурчал парень, закутываясь в полотенце, и садясь на низкую лавку рядом с другом, — иди в душ…

— У меня нога-а-а, — простонал Долгопупс, — как же я завтра сдам травологию?!

Рогозин аккуратно помассировал его лодыжку и нашел зажатый нерв. Но тут послышался чей-то яростный голос, потом крики, а потом звонкий удар, как от пощечины.

Рогозин моментально залез в брюки и направился в душевую, друг поковылял за ним. Застали они оба интереснейшую картину — Рональд Уизли лежал на полу, держась руками за расквашенный нос и что-то хрипя. Кровь из его носа капала на плитки душевой, оставляя кровавые расплывающиеся разводы. С кулаками над ним нависал разозленный донельзя Симус Финнинган и, судя по всему, Рональд в этот раз сильно перегнул палку.

— Что стряслось? — грубо поинтересовался Рогозин, поднимая брови.

— Рогозин, я кое-чего нашел у него интересное… Там, под повязкой-бинтом на руке… Покажи, Рональд, нам тоже будет весьма интересно увидеть… — прошипел Симус, наступая на Уизли, но Дин мертвой хваткой вцепился в плечи друга, не давая тому причинить дополнительные повреждения гриффиндорцу. — Твое новое тату…

Уизли, забыв о «подправленном» носе, схватился за левое предплечье. И тут до Вячеслава дошло…

— Тебе даже не надо мне показывать. Я и так знаю, что там… — Рогозин моментально схватил Уизли за плечо и поставил на ноги. Невилл прижал его к стене. А Симус сорвал бинт с плеча, обнажая слишко знакомую татуировку с черепом у которого изо рта вылетала змея…

— Я хочу знать, Рон, — проговорила белая как смерть Джинни, стоя в дверях мужской спальни рядом с МакГонагалл, — почему? Почему… Почему ты предал нас… Нашу семью… Почему продался Пожирателям? Что мы тебе сделали?

— Что ВЫ мне сделали? Родили меня, в семье, где никогда не бывает денег, не бывает ничего нового из одежды и из книг, даже волшебная палочка — позор, чужая… — сейчас Уизли-младший был не похож сам на себя, его лицо искажалось, и приобретало странные, неестественные выражения ненависти и зависти. Его глаза горели алчностью и жадностью. — Никогда… никогда вы меня не ценили, и не любили!

— Неправда, — прошептала девушка. — Мама и папа любили… нас всех одинаково!

— О, НЕТ, СЕСТРЕНКА, — едва не зарычал Рон, оборачиваясь у ней, и смотря в ее зеленые, заплаканные глаза без жалости и сострадания, — не смей говорить, что всех они любили одинаково! Это тебя они любили… тебя… Старших братьев… Фреда и Джорджа… Но не меня… Я их не сбывшаяся надежда. Я ненавижу их.

Рогозин обхватил ее за плечи. Рыжая, рыдая, прижалась к нему. Ей было по-настоящему больно.

— И я, — продолжил Рон, — не вернусь к вам, в вашу мерзкую Нору. Я никогда не считал это место своим домом…