Ирано-таджикская поэзия
Шрифт:
ДЖУХА И МАЛЬЧИК
Отца какой-то мальчик провожал На кладбище и горько причитал: «Куда тебя несут, о мой родной, Ты скроешься навеки под землей! Там никогда не светит белый свет, Там нет ковра да и подстилки нет! Там не кипит похлебка над огнем, Ни лампы ночью там, ни хлеба днем! Там ни двора, ни кровли, ни дверей, Там ни соседей добрых, ни друзей! О, как же ты несчастен будешь в том Жилье угрюмом, мрачном и слепом! Родной! От тесноты и темноты Там побледнеешь и увянешь ты!» Так в новое жилье он провожал Отца и кровь – не слезы – проливал. «О батюшка! – Джуха промолвил тут.-. Покойника, ей-богу, к нам несут!» «Дурак!» – сказал отец. Джуха в ответ: «Приметы наши все, сомненья нет! Все как у нас: ни кровли, ни двора, Ни хлеба, ни подстилки, ни ковра!» СПОР МУСУЛЬМАНИНА С ОГНЕПОКЛОННИКОМ
Огнепоклоннику сказал имам: «Почтенный, вам пора принять ислам!» А тот: «Приму, когда захочет бог, Чтоб истину уразуметь я мог». «Святой аллах,- имам прервал его,- Желает избавленья твоего, Но завладел твоей душой шайтан: Ты духом тьмы и злобы обуян». А тот ему: «По слабости моей, Я следую за теми, кто сильней. С сильнейшим я сражаться не берусь, Без спора победителю сдаюсь. Когда б аллах спасти меня хотел, Что ж он душой моей не завладел?» ПОСЕЩЕНИЕ ГЛУХИМ БОЛЬНОГО СОСЕДА
«Зазнался ты! – глухому говорят.- Сосед твой болен много дней подряд!» Глухой
СПОР О СЛОНЕ
Из Индии недавно приведен, В сарае темном был поставлен слон, Но тот, кто деньги сторожу платил, В загон к слону в потемках заходил. А в темноте, не видя ничего, Руками люди шарили его. Слонов здесь не бывало до сих пор. И вот пошел средь любопытных спор. Один, коснувшись хобота рукой: «Слон сходен с водосточною трубой!» Другой, пощупав ухо, молвил: «Врешь, На опахало этот зверь похож!» Потрогал третий ногу у слона, Сказал: «Он вроде толстого бревна». Четвертый, спину гладя: «Спор пустой - Бревно, труба… он просто схож с тахтой». Все представляли это существо По-разному, не видевши его. Их мненья – несуразны, неверны - Неведением были рождены. А были б с ними свечи – при свечах И разногласья не было б в речах. РАССКАЗ ОБ УКРАДЕННОМ ОСЛЕ
Внемлите наставлениям моим И предостережениям моим! Дабы стыда и скорби избежать, Не надо неразумно подражать. В суфийскую обитель на ночлег Заехал некий божий человек. В хлеву осла поставил своего, И сена дал, и напоил его. Но прахом станет плод любых забот, Когда неотвратимое грядет. Суфии нищие сидели в том Прибежище, томимые постом, Не от усердья к богу – от нужды, Не ведая, как выйти из беды. Поймешь ли ты, который сыт всегда, Что иногда с людьми творит нужда? Орава тех голодных в хлев пошла, Решив немедленно продать осла. «Ведь сам пророк – посланник вечных сил В беде вкушать и падаль разрешил!» И продали осла, и принесли Еды, вина, светильники зажгли. «Сегодня добрый ужин будет нам!» - Кричали, подымая шум и гам. «До коих пор терпеть нам,- говорят,- Поститься по четыре дня подряд? Доколе подвиг наш? До коих пор Корзинки этой нищенской позор? Что мы, не люди, что ли? Пусть у нас Веселье погостит на этот раз!» Позвали – надо к чести их сказать - И обворованного пировать. Явили гостю множество забот, Спросили, как зовут и где живет. Старик, что до смерти в пути устал, От них любовь и ласку увидал. Один бедняге ноги растирал, А этот пыль из платья выбивал. А третий даже руки целовал. И гость, обвороженный, им сказал: «Коль я сегодня не повеселюсь, Когда ж еще, друзья? Сегодня пусть!» Поужинали. После же вина Сердцам потребны пляска и струна. Обнявшись, все они пустились в пляс. Густая пыль в трапезной поднялась. То в лад они, притопывая, шли, То бородами пыль со стен мели. Так вот они, суфии! Вот они, Святые. Ты на их позор взгляни! Средь тысяч их найдешь ли одного, В чьем сердце обитает божество? Придется ль мне до той поры дожить, Когда без притч смогу я говорить? Сорву ль непонимания печать, Чтоб истину открыто возглашать? Волною моря пена рождена, И пеной прикрывается волна. Так истина, как моря глубина, Под пеной притч порою не видна. Вот вижу я, что занимает вас Теперь одно – чем кончится рассказ, Что вас он привлекает, как детей Торгаш с лотком орехов и сластей. Итак, мой друг, продолжим – и добро, Коль отличишь от скорлупы ядро! Один из них, на возвышение сев, Завел печальный, сладостный напев. Как будто кровью сердца истекал, Он пел: «Осел пропал! Осел пропал!» И круг суфиев в лад рукоплескал, И хором пели все: «Осел пропал!» И их восторг приезжим овладел. «Осел пропал!» – всех громче он запел. Так веселились люди до утра, А утром разошлись, сказав: «Пора!» Приезжий задержался, ибо он С дороги был всех больше утомлен. Потом собрался в путь, во двор сошел, Но ослика в конюшне не нашел. Раскинув мыслями, решил: «Ага! Его на водопой увел слуга». Слуга пришел, скотину не привел. Старик его спросил: «А где осел?» «Как где? – слуга в ответ.- Сам знаешь где Не у тебя ль, почтенный, в бороде?!» А гость ему: «Ты толком отвечай, К пустым уверткам, друг, не прибегай! Осла тебе я поручил? Тебе! Верни мне то, что я вручил тебе! Да и слова Писания гласят: «Врученное тебе отдай назад!» А если ты упорствуешь, так вот - Неподалеку и судья живет!» Слуга ему в ответ: «При чем судья? Осла твои же продали друзья! Что с их оравой мог поделать я? В опасности была и жизнь моя! Когда оставишь кошкам потроха На сохраненье, долго ль до греха! Ведь ослик ваш для них, скажу я вам, Был что котенок ста голодным псам!» Суфий слуге: «Допустим, что осла Насильно эта шайка увела. Так почему же ты не прибежал И мне о том злодействе не сказал? Сто средств тогда бы я сумел найти, Чтоб ослика от гибели спасти!» Слуга ему: «Три раза прибегал, А ты всех громче пел: «Осел пропал!» И уходил я прочь, и думал: «Он Об этом деле сам осведомлен И радуется участи такой. Ну что ж, на то ведь он аскет, святой!» Суфий вздохнул: «Я сам себя сгубил, Себя я подражанием убил Тем, кто в душе убили стыд и честь, Увы, за то, чтоб выпить и поесть!» РАССКАЗ О НЕСОСТОЯТЕЛЬНОМ ДОЛЖНИКЕ
Все потеряв – имущество и дом, Муж некий деньги задолжал кругом. И, в неоплатных обвинен долгах, Он брошен был в темницу в кандалах. Прожорлив, дюж – в тюрьме он голодал И пищу заключенных поедал. Не то что хлеба черствого кусок, Корову он украл бы, если б мог. Изнемогли от хищности его Колодники узилища того И наконец начальнику тюрьмы Пожаловались: «Гибнем вовсе мы! Безропотно мы жребий наш несли, Пока злодея к нам не привели. Он, осужденный просидеть весь век, Всех нас погубит, подлый человек. Едва нам пищу утром принесут, Он у котла, как муха,- тут как тут. На шестьдесят колодников еда Его не насыщает никогда. «Довольно! – мы кричим.- Оставь другим!» А он прикидывается глухим. Потом вечернюю несут еду Ему – на радость, прочим – на беду. А доводы его одни и те ж: «Аллах велел – дозволенное ешь». Так
он бесчинства каждый день творит И нас три года голодом морит. Пусть от казны паек дадут ему Или очистят от него тюрьму! Мы умоляем главного судью - Пусть явит справедливость нам свою». Смотритель тут же пред судьей предстал И жалобу ему пересказал: Все расспросил судья и разузнал И привести обжору приказал. Сказал ему: «Весь долг прощаю твой. Свободен ты! Иди к себе домой!» «Твоя тюрьма – мой рай,- ответил тот,- Мой дом и пища – от твоих щедрот. Коль из тюрьмы меня прогонишь ты, Умру от голода и нищеты». «Когда несостоятельность твоя Впрямь безнадежна,- говорит судья,- То где твои свидетели?» – «Их тьма! Свидетелей моих полна тюрьма». Судья: «Несчастные, что там сидят, Лишь от тебя избавиться хотят; Они и клятву ложную дадут!» Но тут весь при суде служащий люд Сказал: «Хоть жди до Страшного суда, Долгов он не заплатит никогда! Его на волю лучше отпустить, Чем целый век за счет казны кормить». Судья помощнику: «Ну, если он Действительно до нитки разорен, Его ты на верблюда посади; А сам – с глашатаями впереди - Весь день его по улицам вози, Всем о его позоре возгласи, Что нищий он, чтоб ни одна душа Ему не доверяла ни гроша, Чтобы никто с ним ни торговых дел, Ни откупных водить не захотел. Всем возглашай, что суд ни от кого Не примет больше жалоб на него, Что ничего нельзя с него взыскать И незачем в тюрьму его таскать! О стонущий в оковах бытия! Несостоятельность – вина твоя! Нам от пророка заповедь дана. «Не платежеспособен сатана, Но ловок он вводить людей в обман,- Так не имей с ним дел!» – гласит Коран. В делах твоих участвуя, банкрот Тебя до разоренья доведет». Был на базаре курд с верблюдом взят, Поставивший дрова в горшечный ряд. Бедняга курд о милости взывал, Монету в руку стражнику совал, Но все напрасно – так решил, мол, суд, На целый день был взят его верблюд. Обжора на верблюда сел. Пошли, По городу верблюда повели, Не умолкая, барабан гремел, Народ кругом толпился и глазел. И люди знатные, и голь, и рвань Возле базаров, у открытых бань Указывали пальцем. «Это он. Он самый»,- слышалось со всех сторон. Глашатаи с трещотками в руках На четырех кричали языках: «Вот лжец! Мошенник! Низкая душа! Он не имеет денег ни гроша! Всем задолжать вам ухитрился он! Да будет он доверия лишен! Остерегайтесь дело с ним водить! Он в долг возьмет – откажется платить! Вы на него не подавайте в суд! Его в темницу даже не возьмут! Хоть он в речах приятен и хорош, Но знайте, что ни скажет он,- все ложь. И пусть он к вам придет в парчу одет - Исподнего белья под нею нет. Чужое платье поносить на час Он выпросит и вновь обманет вас. Он приведет корову продавать - Не вздумайте корову покупать. И помните, корову он украл Иль простаку барыш пообещал. И кто одежду купит у него, Сам будет отвечать за воровство. Когда невежды мудрое гласят, Ты знай, что эта мудрость – напрокат!» Так ездили, пока не пала тень. Курд за верблюдом бегал целый день. Обжора наконец с верблюда слез. А курд: «Весь мой барыш дневной исчез. Ты ездил целый день, и у меня Соломы нет, не то что ячменя. Плати!» А тот в ответ: «Соломы нет? Как вижу я, рассудка дома нет, Несчастный, в голове твоей пустой! Ты сам ведь бегал целый день за мной. Глашатаев громкоголосых крик Седьмого неба, кажется, достиг! Что разорен, что все я потерял, Все слышали – ты только не слыхал. Я от долгов судом освобожден. «Да будет он доверия лишен! Обманщик, надуватель он и лжец!» - Кричали обо мне. А ты, глупец, На что надеясь, бегал ты за мной, Весь день терпя и духоту и зной?» СПОР ГРАММАТИКА С КОРМЧИМ
Однажды на корабль грамматик сел ученый, И кормчего спросил сей муж самовлюбленный: «Читал ты синтаксис?» – «Нет»,- кормчий отвечал. «Полжизни жил ты зря!» – ученый муж сказал. Обижен тяжело был кормчий тот достойный, Но только промолчал и вид хранил спокойный. Тут ветер налетел, как горы, волны взрыл, И кормчий бледного грамматика спросил: «Учился плавать ты?» Тот в трепете великом Сказал: «Нет, о мудрец совета, добрый ликом!» «Увы, ученый муж! – промолвил мореход.- Ты зря потратил жизнь: корабль ко дну идет!» НАПУГАННЫЙ ГОРОЖАНИН
Однажды некто в дом чужой вбежал; От перепугу бледный, он дрожал. Спросил хозяин: «Кто ты? Что с тобой? Ты отчего трясешься, как больной?» А тот хозяину: «Наш грозный шах Испытывает надобность в ослах. Сейчас, во исполненье шахских слов, На улицах хватают всех ослов». «Хватают ведь ослов, а не людей! Что за печаль тебе от их затей? Ты нe осел благодаря судьбе; Так успокойся и ступай себе». А тот: «Так горячо пошли хватать, Что и меня, пожалуй, могут взять. А как возьмут, не разберут спроста - С хвостом ты ходишь или без хвоста. Готов тиран безумный, полный зла, И человека взять взамен осла». О ТОМ, КАК ХАЛИФ УВИДЕЛ ЛЕЙЛИ
«Ужель из-за тебя,- халиф сказал,- Меджнун-бедняга разум потерял? Чем лучше ты других? Смугла, черна… Таких, как ты, страна у нас полна». Лейли в ответ: «Ты не Меджнун! Молчи!» Познанья свет пе всем блеснет в ночи. Не каждый бодрствующий сознает, Что беспробудный сои его гнетет. Лишь тот, как цепи, сбросит этот сон, Кто к истине душою устремлен. Но если смерти страх тебя томит, А в сердце жажда прибыли горит, То нет в душе твоей ни чистоты, Ни пониманья вечной красоты! Спит мертвым сном плененный суетой И видимостью ложной и пустой. О ТОМ, КАК ВОР УКРАЛ ЗМЕЮ У ЗАКЛИНАТЕЛЯ
У заклинателя индийских змей Базарный вор, по глупости своей, Однажды кобру сонную стащил - И сам убит своей добычей был. Беднягу заклинатель распознал, Вздохнул: «Он сам не знал, что воровал! С молитвой к небу обратился я, Чтобы нашлась пропавшая змея. А ей от яда было тяжело; Ей, видно, жалить время подошло… Отвергнута была моя мольба, От гибели спасла меня судьба». Так неразумный молится порой О пользе, что грозит ему бедой. И сколько в мире гонится людей За прибылью, что всех потерь лютей! О БАКАЛЕЙЩИКЕ И ПОПУГАЕ, ПРОЛИВШЕМ В ЛАВКЕ МАСЛО
Жил бакалейщик; в лавке у него Был попугай, любимый друг его. Как сторож, днем у входа он сидел, За каждым покупателем глядел. И не был он бессмысленно болтлив,- Он, как оратор, был красноречив. Неловко раз на полку он порхнул И склянку с маслом розовым столкнул. На шум хозяин в лавку прибежал, Потерю и убыток увидал,- Вся лавка в масле, залит маслом пол. И вырвал попугаю он хохол. Тот, облысев, дар слова потерял. Хозяин же в раскаянье вздыхал И бороду, стеная, рвал свою: «Увы! Я сам затмил судьбу мою! Да лучше руку мне б свою сломать, Чем на сладкоречивого поднять!» Всем дервишам подарки он дарил, Молясь, чтоб попугай заговорил. Нахохлившись, три дня молчал певец; Хоть ласку всевозможную купец Оказывал любимцу своему, Надеясь, что вернется речь к нему. Шел мимо некий странник в этот час, Без колпака, плешивый, словно таз. Внезапно попугай обрел язык. Он крикнул дервишу: «Эй ты, старик! Эй, лысый! Кто волос тебя лишил? Ты разве масло где-нибудь разлил?» Смеялись все стоявшие кругом, Когда себя сравнил он с мудрецом. Хоть в начертанье «лев» и «молоко» Похожи, нам до мудрых далеко. Мы судим по себе о их делах, И оттого блуждает мир впотьмах. Повадно нам – порочным, жадным, злым, Равнять себя пророкам и святым. Мол, в них и в нас найдешь ты суть одну И всяк подвержен голоду и сну! Ты пропасти, что разделяет вас, Не видишь в слепоте духовных глаз. Два вида пчел в густых ветвях снуют. Те – только жалят, эти – мед несут. Вот две породы серн. Одна дает Чистейший муск, другая – лишь помет. Два рода тростника встают стеной, Но пуст один, и сахарный другой. А что таким сравненьям счета нет, Поймешь в пути семидесяти лет.
Поделиться с друзьями: