Исаакские саги

— Я и исполняю.

— Исполняешь, да только разговорами наполняешь лишними все пустое пространство. Вот и обморок.

— Причем тут обморок?

— Знак тебе дан. Понял? Твоя нетерпимость, к тому, что душа не принимает, тут сказалась.

— И это из обычных перепевов про последователей Ветхого Завета. И, конечно же, полно друзей евреев.

— Ну, кончай. Так ты меня еще и в антисемитизме заподозришь! Молод еще. Давай работай, пиши — я диктовать буду.

— Диктуйте. Я готов.

— Я надеюсь, что он еще проживет несколько дней и им в помощь. Их душам. Я с ними сейчас сам поговорю.

— Сомневаюсь. Сомневаюсь, что их душам какое-никакое облегчение будет.

— Эх, Исаак ты, Борис Иссакыч, а не Борис. И никакие обмороки и мороки тебя иным не сделают.

В кабинет вошел дежурный хирург.

— Николай Михайлович, умер.

— Кто?

— Ну, он же. Которого сейчас оперировали. Рак с метастазами. Непроходимость.

— Хм. Быстро. А ты говоришь лишние мучения, а их нету. Из наркоза-то не вывели его еще?

— Нет, конечно. В наркозе был, на аппарате еще. Искусственная вентиляция.

— Угу. Разумеется. Естественно. И не мучился, Борис. Родственники знают? Сказали? Понял? И не мучился вовсе.

— Нет. Ждем, что вы скажете. Скажете, как им сказать.

— Борис скажет. Придумает как.

— Я?! А почему я?

— А что ж! Должен идти и говорить им я? Ты же с ними вел душеспасительные разговоры. Ты их отговаривал — вот и скажи. И не бойся — они вполне готовы к этому. Супермен. Расплачивайся за свои обмороки. Да-а! Дела.

Кусок удачи

— Иссакыч, поговорить надо.

— Ну.

— Конфиденсия.

— Никого же нет. Мы одни.

— Вот скажи мне, почему ты пишешь свое имя с двумя С, тогда как надо писать с одним С и двумя А?

— Во-первых, не я так пишу. А во-вторых, потому как народ зовет меня Иссакыч, а не Исаакыч. Чуешь разницу? Не звучит. Приходиться подстраиваться под русский лад и звук.

— А в паспорте?

— А там, видать, напутали где-нибудь в регистрирующих инстанциях. А может, нарочно.

— Как это нарочно?

— Есть у меня приятель, которого родители нарекли Игорем, а где-то в Сибири милиционер принципиально вписал в паспорт Егор. И все тут.

— Ну, а всерьез?

— Вполне, серьезно. Как нынче не только говорят, но и писать в газетах стали: «на полном серьёзе».

— Изыски правления совдепов?

— Вот уж… Чего все валят на совдепов? Корни глубже, дальше, позавчерашние. Еврейские имена, например, еще и при царе коверкали с улыбкой и радостью.

— То есть?

— Ну, скажем, Исроэл — Сруль. Рахель — Рохля. Иа-аков, Яков — Янкель. Ну… еще… Ну вот, Моше — Мошка… Ну и хватит с тебя.

— Но твое же имя не так коверкали.

— Мое имя — особ статья. И я поддерживаю. Да мне и нравится. По отчеству могут называть только в России, русских. Вот я так и мимикрирую, удачно.

— Ты ж не сменил Иссакыча на Иваныча?

— Зато Иссакыч, а не Исаакыч.

— Выпендриваешься.

— Ничего подобного. Просто поддерживаю традиционный юмор Шутник я. Опять же, приветствую, когда и Барсакычем кличут. Радуюсь.

— Ладно, Барсакыч, это все увертюра. Дело есть.

— Излагай. Сейчас, наверное, и пойдет конфиденсия?

— Нужно помочь.

— Всегда готов. Где лежит?

— Не дури. Я серьезно. Надо мальчика одного отмазать от армии.

— Это сложнее. Это лучше не ко мне.

— А ты что? Неграмотный? Ну, если надо, Иссакыч.

— Во-первых, я не умею, а, во-вторых, элементарно боюсь. Потом еще скажут, что жиды подрывают мощь державы и силу армии. Обобщат, как это у нас любят, да и найдут всемирный масонский заговор сионистов… ну и так далее.

— Да перестань, Борь.

— Нет, нет, старик. Робею. Не умом робею, а, как говорится, поротой задницей.

— Так надо по умному. Я буду много брать на себя. Ты только положи.

— Легко сказать. А он не еврей, часом? Если еврей, тогда обращайся к кому-нибудь еще.

— Я не знаю. Не задавался таким вопросом.

— Ну, ты истинный интернационалист. Личность выше нации. Но ведь, если еще и еврей положит еврея, представляешь, какая подставка.

— Да, что ты зациклился на этой ерунде? Какая разница? Еврей не еврей. Кому это интересно?

— Я ж тебе говорю, что робею не головкой, а поротой жопкой. И всей своей генетической памятью. В то время как другие дети, наш Моня читал книг. Понял?

— Ладно хреновину пороть. Ты ж должен понимать нынешнюю ситуацию. Если ты настоящий русский врач. Каждому, кто не хочет нынче служить в армии, мы должны помогать. Это наш врачебный долг, долг гуманистов, черт возьми. Прости за высокопарный штиль. Если государство, общество, армия не могут обеспечить во время мирной службы безопасность наших детей, то мы и должны помогать им. Детям. Даже, если они не наши. Не война же. Пусть в армию идут только те, кто хочет. И пусть им платят за это. Контракт заключают. А этот мальчик пусть учится, работает — пусть живет как хочет.

— В принципе, я согласен. С этим согласен. Но какой бы Закон не был дурным, нарушать его плохо. Править бал должен Закон. И мы должны способствовать Закону.

— Банальщину несешь. Ну, правильно. Но лишь тогда, когда вся страна живет по Закону, а не по плохим или хорошим персонам над нами.

— Ну, хорошо. Мы пойдем на то, чтобы стать плохими и нарушим Закон. Но я против… Вернее боюсь.

— Да освободись ты от своего рабства и страха, страха иудейского. Мы ж вольные люди.

— Люди вольные, да страна пока еще не свободная. Тюрьма, как и Царствие Божие, внутри нас. Когда мальчик-то придет?

— Как скажешь. С чем положим?

— Давай, сделаем обострение язвы, кровотечение, а там посмотрим. Сначала положим. Он где живет?

— Рядышком. Через дорогу от больницы.

— Ну, так научи, что сказать, как вести себя и пусть вызовут Скорую. Они ж, заведомо, к нам привезут. А уж мы здесь подготовимся. Фамилия его?

— Волков. Лет ему восемнадцать. Студент института…

— Привет! Зачем, тогда вся эта бодяга, если он студент?

— Хвостов много. Могут отчислить и времени на всякую суету, хождению по инстанциям, пересдачам не будет, не дадут. Раз — и замели в ряды.