Исаакские саги

— А кто он тебе?

— Да почти никто. Я ж тебе говорил про долг русского врача. Так и живу.

— Ладно. Я договорюсь с гастроскопией, ты с лабораторией. Ты всюду вхож, тебя все любят, а я локально любим, лишь теми, кто непосредственно с хирургией связан.

— Все придуриваешься. Смирение паче гордости.

— А вот и нет. Просто, знаю свое место. Книг, книг читал Моня.

— Слишком много Моня читал. На жизнь надо смотреть и нюхать ее всем нутром, а не только своим большим носом.

— Коля, найди у мальчика язву, прикрытую сгустком. Кровотечение то ли приостановилось, то ли еще подтекает маленько.

— Хорошо, Барсакыч. Там что? Армия?

— И армия. А пока сессия. Хвосты. И напишешь все, как надо.

— Ну. Не пальцем сделан. Все путем напишу. Только, чтоб не платили, Борис Иссакыч.

— Об этом и речи не было. А чего это ты вдруг предупреждаешь?

— Когда липа — я денег не беру. Тогда взятка за липу. Если, правда болезнь, тогда не откажусь. Если, кто захочет дать.

— Сообразительный. Да. А в этом случае лучше без денег. Вольнее себя чувствуешь. Вольготнее и смелее. Я бы даже сказал — честнее.

— Это ты прав. Молодец.

— Только, от армии, Барсакыч, язва не отмажет. Лишь для института. А язву начнут перепроверять в разных местах. Черт их знает.

— Ну, тогда придумай, что надо.

— Надо сердце. Или голову. Говорите с терапевтом или невропатологом. А он вам кто?

— Да никто. Просили. Наши же врачи. Не хочет если парень в армию, то ему туда и не надо. Пусть делают контрактную для тех, кто сам хочет. Нет?

— Точно. Там без войны парни гибнут.

— Вот именно.

— Сделаем, Барсакыч. Договорились.

— Паша, у нас парень лежит с язвенным кровотечением. Надо найти у него сердечную патологию.

— Цель? Институт? Армия? Я чего спрашиваю — что нужно, к чему вести.

— Сам решай. Я ж грубый хирург, ремесленник. Делаю операции по заказу. Находят язву — оперирую, пузырь с гноем и камнями — выкидываю. Сапожник: Сделать набойку? — Извольте.

— Любим прибедняться. За сорок лет, небось, научился и понимать.

— Медицина, ты же знаешь, понимает мало — делает много.

— Что-то и понимаем.

— Делаем больше.

— Так что надо?

— Придумай сердечную болезнь для отмазки. Тебе ж видней. Покумекай.

— Ладно. Пришли завтра на ультразвук. Пошарим по сердцу. Чего-нибудь найдем. Совсем здоровых нет.

— Вот именно. Кто-то ведь сказал, если Бога и нет, то его следовало бы выдумать.

— Это слишком высоко. Мы ближе — в сердце искать будем, не в высоком мышлении. То философия, душа, вера, — а то земля, тело, сердце. Как фамилия?

— Волков. Завтра с утра. К десяти.

— Все. Спасибо, Паша.

— Барсакыч, а он вам кто? Свой?

— Да нет. Просили. Наши доктора. А через меня, как через старшего, мол, самый уважаемый… м-м, наверное, в липовых делах. А? А уж взялся, так уж и хожу.

— Барсакыч, к телефону, к местному.

— Слушаю.

— Борис Исаакович. Подойди, пожалуйста, ко мне, в кабинет.

— Паша, это ты?

— Я, я. Тут интересная патология.

— У кого? Кого смотришь?

— Мальчика, что вы прислали. Волков. Приходите.

— А я зачем?

— Интересно. Интересная патология.

— Понятно. Сам разбирайся. Я ж тебе все сказал. Зачем я тебе понадобился?

— А вот и не понятно. Совсем не то, что вы думаете. Придите, придите.

В кабинете этом он и увидел впервые мальчика, о котором было столько разговоров и переговоров, для которого такой сложный заговор выстраивался.

Да, собственно, не такой уж и сложный. Прост, как апельсин. И цели ясны, и задачи поставлены, и работа шла без отклонений от генеральной линии.

Мальчик, действительно, выглядел нездорово — бледен, невзрачен, худ. Паша сидел рядом на крутящейся табуретке и водил датчиком по телу. Перед глазами его мерцал экран.

Паша жестом пригласил сесть рядом.

— Ну, Барсакыч, смотрите! Трехпредсердное сердце. Врожденная патология.

— Ну, и хорошо, Паш. Чего звал? Запиши.

— Да вы посмотрите! Действительно.

На четырехугольном экране мерцал сектор, в котором плыли, волновались, исчезали и вновь вспыхивали какие-то тени, просветления, огоньки, дающие непонятную форму, тотчас исчезающую или переливающееся в нечто совсем непохожее на только что виденное.

— Ну! Что вы скажете? Кто бы мог подумать.

— Ты о чем? Я вижу только помаргивающий полумрак и полусвет. Я в ваших эфемерных картинках ни хрена не понимаю.

— Ну, вот же! Вот. Видите? Это камера сердца. Предсердие. А вот! вот плавает как бы… Ну? Видите?

— Что-то такое вижу. В животе, например, мне все понятнее. Я, так сказать, этого не проходил не только, когда учился, но и на курсах усовершенствования. Не понимаю.

— Походили бы ко мне в кабинет несколько раз, стал бы и понимать. Экая премудрость!

— Ну да. Сейчас все брошу и пойду смотреть на твою премудрость. Учиться предпенсионно. Ты конкретно расскажи, что здесь.

— Это врожденная патология. Надо строго наблюдать. Может быть срыв. Как появятся симптомы недостаточности, или там, перебои, любое новое в состоянии, так сразу начинать лечение. А пока только наблюдать и беречься.

— Лечение какое? Операция?

— Не исключено. Я его еще не расспрашивал. Мы же отнеслись к нему, как здоровому. Кто привел, тот и пусть выясняет. Вот и займитесь, друг Иссакыч. Он же у вас в отделении.

— Пусть первоисточник занимается. Тот, кто прислал. С рентгенологом ещё поговорю.

— Да что вам рентгенолог скажет? Сами поначалу, а потом позовите терапевта, кардиолога.

— А ты кто?

— По штатному расписанию я нынче лишь УЗИст.

— Но ведь понимаешь.

— Понимаю, но тебе, Иссакыч, нужна, прежде всего, формальная, официальная запись. Я ж на фотке зафиксирую патологию на века. Как мальчика зовут?

— Не знаю. Волков, как вас зовут?

— Александр.

— Значит, Саша. Так?