Исход
Шрифт:
— Восторгабельно, — сказал Ёррин и щелкнул пальцем по стальному плечу огромного арбалета, который отозвался гулким металлическим звоном. — К чему этот экскурс в историю гражданской войны? Какие невротногические выводы я должен сообразить по этому поводу?
Ветер над реками разошелся: он завывал, носил по стене строительный мусор, швырял в лица гному и герцогу целые пригоршни противной водяной взвеси. Сверкер предпочел бы убраться под крышу, но деваться было некуда — он сам затеял этот разговор, поэтому пришлось утереться и слушать.
— Очень простые выводы, — резко запахнул плащ на груди Аркан. — Это будут дурацкие, некрасивые, кровавые и очень тяжелые два дня.
— В Аскерон? — выпучил глаза Сверкер. — Мы не пойдем в Первую Гавань? Я думал — Жерар с флотом уже ждет нас там, мы объединим наши силы и поплывем по Зеленому морю, вокруг белых берегов Юга, и вернемся домой вдоль побережья моря Последнего! Я не очень-то люблю морские прогулки, но это лушчий и очевиднейший выход из ситуации!
— Жерар с флотом действительно уже давно прибыл в Первую Гавань, и не только он! — оскалился Аркан. — И если ты со своими кхазадами — этими твоими кузнецами, ювелирами, игрушечных дел мастерами, оружейниками и каменщиками — удержишь остров, то видит Бог — ты будешь пить грог в кают-кампании Красного корабля гораздо раньше, чем можешь себе представить!
— Ай-ой! — Ёррин услышал всё, что сказал Рем, он умел слушать очень внимательно и вникать в смысл сказанного весьма дотошно, и потому — понял. И подпрыгнул чуть ли не метра на два, и обежал сначала вокруг одной аркбаллисты потом — вокруг второй, вернулся на свое место и заглянул в глаза герцогу. — Ты решил не пускать их даже на перевалы Царандаля? Вся эта оборонительная линия на Береговом хребте, которую строит твой отец — отвлекающий маневр? Вы, Арканы, когда-нибудь перемудрите сами себя, это к гадалке не ходи!
В его голосе слышалось восхищение и осуждение одновременно.
— Оборонительная линия на Береговом хребте нам очень пригодиться, — мрачно проговорил Рем. — Есть Антуан дю Массакр, который теперь — законный император, есть фоморы в Ромсдар-Думе и твои странные отношения с подгорным царем… Форпосты с обученными солдатами и запасами продовольствия лишними не будут. Когда мы вернемся в Цитадель Чайки — я с удовольствием расскажу тебе, как обстоят дела с геополитической точки зрения — на ближайшие лет десять. Но пока… Пока — удержи мне остров, Ёррин.
— Мы вцепимся в него зубами, — сказал Сверкер. — Мы удержим, клянусь клещами и молотом Великого Мастера! Пойду собирать хирд. Три сотни свирепых хэрсиров — вот кто у тебя есть здесь, на этой сраной скале посреди зассаной речушки! И забудь про кузнецов, каменщиков и игрушечных дел мастеров! Барук кхазад! Кхазад ай-мену, растудыть твою в качель!
Он здорово настропалил себя, этот легендарный вождь, и теперь, пыхтя и напевая что-то очень воинственное, затопотал по куртине, время от времени подпрыгивая от перевозбуждения. Аркан был спокоен — этот сумеет настроить своих новообретенных родичей на нужный лад, они и вправду вцепятся в остров зубами… Осталось убедиться, что ортодоксы в укрепленном лагере настроены ничуть не менее решительно.
Герцог закинул плащ на плечо и двинулся к пристани. Спустившись со стены и миновав заставленный штабелями соломы, древесины и других материалов двор, он вышел из ворот замка и спустился к берегу, шагая мимо гигантских конструкций из сцепленных меж собой кораблей, туда, где его ждала лодка.
За ним следовал эскорт из дюжины зверобоев во главе с верными Луи. Эти воины привыкли к тому, что Аркан их порой не замечает. Главное — они сами бдили и замечали всё! Их герцог был
в безопасности.* * *
— Вы нас используете, — сказал Исайя Арханий, с вызовом глядя на Рема. — Вы не доставите нас в Первую Гавань, верно? Вы хотите дать бой войску Краузе прямо здесь, мы все это поняли. Вы не просто так вытащили нас и наши семьи из Кесарии… Решили всё за нашими спинами. Несколько тысяч мужчин — отличная смазка для клинков рыцарей. Чем больше мы убьем здесь, тем меньше придет к вам, в Аскерон, когда объявят Крылатый Поход…
Рем оценивающе осмотрел группу угрюмых мужчин, которые встретили его на берегу. Старый Исайя, другие старшины Ремесленной стороны — они выглядели уставшими, напряженными, даже — напуганными. Что могло напугать ортодоксов? Вот такой вот разговор с Буревестником, конечно. Крутой нрав и вздорный характер этой семейки вошел в народные предания, так что высказать одому из Арканов претензию прямо в лицо — это было действительно страшно.
Дело могло принять скверный оборот — все-таки кесарийцы составляли большую часть его войска, пусть и наименее боеспособную. Лишившись их доверия — он мог потерять все. Проиграть сражение, проиграть кампанию и в итоге — войну.
Однако, с другой стороны, они пришли к нему прямо сюда, к сооруженному наспех причалу, не стали выносить свои сомнения и претензии на общее обозрение, привлекать толпу своих земляков… Это тоже кое о чем говорило. Мосты еще не были сожжены, этих людей еще можно было убедить и сделать по-настоящему своиоми. Аркан качнулся с пятки на носок и обратно. Что он мог предпринять в данной ситуации? Что мог сделать, чтобы эти конкретные люди ему поверили?
— Я буду здесь… — начал он, а потом прервался, замолчал, задавил слова на выходе из гортани, огляделся и — увидел в числе своего сопровождения брата Мартелла. — Господь Всемогущий, в конце концов… Брат Мартелл, мне нужна реморализация.
Все смотрели на него как на умалишенного: реморализация после всего, что произошло в Кесарии, после сотен сожженных домов, тысяч убитых, после того, как земли по обоим берегам Рубона превратилась в пустыню? Каждый из присутствующих был ортодоксом, взрослым мужчиной, каждый из них знал, что стоит за этим величайшим религиозным таинством, и что испытывает человек, который решается пройти его.
— Но, ваше высочество, впереди предстоит… — брат Мартелл как священник не мог отказать верующему в таком требовании, но — как воин и человек опытный, понимал, что реморализация при всей ее пользе для духовной жизни может быть весьма болезненной и опасной для физического состояния.
— Эти люди мне не верят. Они сомневаются в том, что я пытаюсь спасти их, и всех моих единоверцев максимально эффективно и с минимальными потерями, — Аркан говорил рублеными фразами, лицо его горело, сердце стучало так, что дрожала кираса. — Я не знаю иного способа убедить их. Все слова — бессмысленны, если в них не верят. Как я могу сделать так, чтобы они поверили? Я — не могу.
В душе его бушевала буря. После всего, что он для них сделал! Кто еще полез бы в Кесарию, кто пошел бы на верную смерть во время выборов Императора? Кому вообще было на них не наплевать, кроме него, Рема Тиберия Аркана Буревестника? Да они должны… Герцог скрипнул зубами — такие мысли еще больше убеждали его в необходимости реморализации. Увериться в собственной святости и непогрешимости — вот худший из соблазнов для любого Аркана. Дьявол знает главную слабость каждого из этой семьия: честолюбие, жажду признания, всеобщего восхищения и преклонения!