Исход

— Вещи бросаем, — сказал Сергей, — лишь бы уехать.

Он наклонился и осторожно достал из кармана красной «сэмсонайтовской» сумки пистолет. В зеленой сумке был нож, он дал его Сашке.

— Главное — Никиту с Глашкой посадить. Полезут — режь.

— Я не смогу, — протянул севшим голосом Сашка.

Сергей отдал ему пистолет и взял нож сам. Талоны на посадку отдал Глаше.

— Держись, сынок, — сказала Глаша, положив руку на затылок мальчика, пригибая его голову к своему плечу.

Она шла вперед и просила людей расступиться — к ней оборачивались, ошеломленные просьбой, чтобы срезать колкостью, но увидев бледного, с черными кругами под глазами ребенка, интуитивно, несознательно сторонились. Очнувшись, пытались не пустить, но она уже успевала втиснуться плечом. Сергей и Сашка пробивались за ней, она была острием их клина.

Глаша не останавливаясь говорила: пропустите, у меня билеты, ребенок больной, пожалуйста, пропустите.

Скоро встали, но стоять было нельзя, это означало проигрыш. И она стала пихать тех, кто впереди, ногами, а Саша и Сергей лезли руками через ее плечо, оттаскивали людей за одежду.

Злоба толпы обернулась к ним. Саша и Сергей встали по бокам от Глаши, орали в ответ на крики толпы, самым резким Саша совал в живот пистолет, Сергей — нож, и вдруг порезал какую-то тетку, не нарочно, и она заорала; крик стал сигналом для толпы, толпа задергалась, забушевала, волны движения пошли по ней. Люди стали бить друг друга локтями, шипеть.

Глаша увидела впереди заграждение — оставалось метров пять. Встретившись с сочувственным, как ей показалось, взглядом молоденького мента, она вытащила талон и стала размахивать им, как вдруг кто-то больно ударил ее под ребра, она с криком согнулась, вцепившись в Никиту, чтобы не уронить, и у нее вырвали из рук бумажку.

Глаша пронзительно закричала, вцепилась в руку вора зубами, и тут ее еще раз ударили, в висок. Она выпустила сына из рук и упала на корточки, а воронка толпы затянула назад Сашку и Сергея.

Толпа сомкнулась над Глашей, ее обступили со всех сторон, стали давить, и ей пришлось собраться, чтобы не потерять сознание. Кто-то наступил Никите на руку, и он закричал. Она хотела защитить сына, но ее толкнули назад, наподдали под ребра, и строй чужих ног, как страшный лес, вырос между ней и сыном.

Глаша страшно заорала, и, расталкивая эти ноги, озверев в попытке добраться до своего ребенка, все-таки прорвалась к Никите, испуганному, озиравшемуся по сторонам, смятому людьми. Она схватила его и поднялась с ним, и заплакала, тогда заплакал и он. Глаша прижала его к себе и пошла в другую сторону, к выходу, успокаивая себя тем, что главное — не билеты.

Толпа не пускала ее, и тогда она, развернувшись, рванулась вдруг опять к проходу. И столько воли и силы было в ее рывке, что она пробилась сквозь это плотное людское море, и прошла через ограждение и майора к вагонам, и ни охранники, ни снежки не посмели ее остановить.

Она вдруг оказалась на свободном участке, рядом никого не было, редкие пассажиры разбредались по поездам, а толпа, частью которой она была всего миг назад, так же гудела, переливалась, роптала позади.

У Глаши не было талона, но это было меньшее зло. Она прошла сюда и была уверена, что теперь вывезет сына из этого чертового города, чего бы ей это ни стоило.

— Прорвемся, — прошептала она сыну древний девиз, невесть как всплывший на поверхность памяти. Так любил говорить ее отец.

— Прорвемся, — повторил Никита.

Она вспомнила о Сергее и Сашке. Что с ними?

— Будь с ней… Ты за нее отвечаешь, понял? Иди, у меня еще дела! — орал в это время один другому. Они подошли к самому ограждению, вцепились в него, и теперь ясно было, что пройдут. — Я позже приеду… Иди…

Он сжал плечо друга, потом пошел спиной назад, чтобы дать товарищу место для прохода. Тот прошел, и за ним пошел еще кто-то, и толпа стала теснить Сергея назад.

Глаша обернулась и увидела, как Сашка протискивается в проход, выдирая куртку.

Он пошел к ней, пытаясь на ходу отдышаться.

— А где Сергей? — спросила Глаша, но уже все поняла.

— Он позже приедет. У него еще дела.

Бросил тебя, как я и предупреждал.

— Какие дела? Какие дела, что ты говоришь?!

— Глаша, уже все! Пойдем в вагон!

Одни, одни, остались одни.

Она обуздала себя, понимая, что нервом ничего не изменить.

— У меня нет талона.

— Договоримся, — улыбнулся Сашка.

Я могу увезти их куда хочу. Мы будем вместе. Все устроилось как должно быть.

* * *

До ВДНХ доехал на метро. Оно продолжало работать, но поезда ходили редко, платить за проезд нужно было тут же. Хорошо хоть теряющими смысл деньгами. Он отдал контролеру на входе восемьсот рублей и сбежал вниз по зубчатым ступеням застывшего эскалатора.

Страшно было до чертиков. По улицам шастали патрули, и он невольно ускорял шаг, прятал глаза и жался к стенам, когда видел их. Чудом пронесло.

У стоянки пригородных автобусов было сложнее. За деньги везти не хотели, топливных талонов, золота или продуктов с собой у него не было. Сергей пожалел, что перестал бриться — покрывавшая щеки щетина придавала ему разбойничий вид.

— Куда вам? — спросила крашеная дама из окошка фиатовского микроавтобуса.

— В Подмосковье, Шолохово.

— Зачем?

— У меня там мать.

— Там — где?

Сергей не хотел отвечать, но женщина спрашивала явно со своей целью.

— Котовского, двадцать четыре.

— Хрущевки желтые? — Она заулыбалась.

— Да, — ответил Сергей.

— Стрелять умеешь?

Он ответил утвердительно. Она качнула головой, и Сергей не сразу понял, что тетка предлагает ему сесть.

Ехал сзади. В пути тетка объяснила: ехать страшно, повсюду бандиты рыщут. Бросают «ежа» на дорогу, пассажиров забивают, головы рубят лопатами, чтобы патроны не тратить.

— А мне, — говорила тетка, весело глядя на дорогу, — как раз сегодня край — в Москву. Случись что, какие из нас с Петровичем вояки, правда, Петрович?