Исход

— Не пори ерунды, — сказал Миша, хоть в горле собрался комок. — Это не моя страна. Я ничего не чувствую. У тебя наверняка в предках татары, ты ж не плакал, когда в Казани резня была.

Диктор сообщила, что, по мнению ученых, локальные ядерные конфликты на территориях Индии, Пакистана, Израиля и Ирана не окажут заметного влияния на экосистему планеты. Нет оснований связывать ядерные удары с затоплением прибрежных районов Северной Европы и аномальной жарой в Испании и Португалии, жертвами которой стали несколько десятков тысяч человек.

— В голове не укладывается, что Иерусалима нет, — Карлович выглядел потерянным. Плечи опустились, он стал старше лет на пять. — До этого была хоть какая-то надежда.

Он ушел варить кофе. Мише сейчас непременно нужно было заняться простой физической работой, чтобы вытеснить трудом тяжелые мысли, но, как назло, он не мог ничего придумать.

Позже сидели на веранде. Карлович заварил кофейник, принес со склада объемистую упаковку датского печенья, что подразумевало долгий разговор.

После съемок с вертолета воронки взорвавшегося в Египте реактора атомной электростанции дали репортажи из Берлина, Парижа, Вены, Лондона. Бегущая строка сообщила, что активисты движения за добровольное уничтожение Европы запустили вирус «Jimmy Dean» в системы водоснабжения восьми европейских столиц. Прежде, чем застрелиться, их лидер снял интервью на видео. Читал с листка и после каждой фразы смотрел в монитор с затаенным весельем стенд-ап комика.

— Европейские народы повинны в самых страшных грехах за всю историю человечества. Они пошли по пагубному пути сами и увлекли за собой весь порабощенный ими мир, и истинной свободы можно достичь лишь стерев европеоида с лица земли…

Карлович выключил телевизор.

— Такие уроды есть всегда, но только в страшное время их слушают. Издыхаем, Миша. Глобальный человек состарился и умирает. Симптомы были: войны, этнические конфликты, кризисы. Организм сигналил, а мы не лечились. Надо было зарабатывать, изобретать, осваивать… Вот и сгорели на работе. Раньше удавалось как-то сдерживать, а сейчас… Люди терпеть разучились. Все, не раздумывая, пойдут, класс на класс, страна на страну, раса на расу, сосед на соседа. Человек будет себя кромсать, пока заразу не вырежет. Главное, чтобы до смерти не зарезал.

Миша смотрел на Карловича с брезгливым снисхождением.

— Карлович, когда ж ты поймешь, не все вокруг человека вертится? Мы не больны. Мы — болезнь.

Дал собеседнику время осознать его мысль.

— Нас уничтожают. Не знаю — Природа, Творец, Мироздание, неважно. Планету поразил вирус цивилизации. И Земля с ним борется.

— Почему сейчас, не раньше?

— А мы как вши. Они на теле день живут, и наши сто лет — ночь для планеты. Успели нагадить. Выжрать недра, растопить ледники, вырубить лес, продырявить озоновый слой, взорвать тысячи бомб на ее коже, под каждый куст ядерных отходов набросать. Мы всего сто пятьдесят лет Землю уничтожаем. А для нее это была ночь, она проснулась и поняла, что больна. Нос заложен, по горлу наждаком проехали, башка раскалывается. Представь, что Земля — жива. У нее иммунитет и инстинкт самосохранения. Как она поведет себя с нами, в ответ на то, что мы сделали с ней? Что будет противодействием на наши действия? Просто убьет вирус, изживет нас — она уже начала. Она сводит людей с ума и насылает бедствия. Поиграла магнитным полем — миллион стариков в морге. Тряхнула корой — под лавой двадцать деревень в Латинской Америке. Послала волну — нет миллиона тайцев, повернулась боком к солнышку — пропал урожай в Африке, сбрасываем со счетов еще три миллиона жизней. А наш этот радикализм в политике, войны — реакция на действия планеты падкого на злобу человеческого мозга. Сейчас Земля чешется. Ищет верный способ разделаться с нами. Будет еще страшнее. Земля уничтожит цивилизацию.

— Обречены?

— Конец цивилизации не конец человека. Нет тварей, живучей нас и тараканов. Затаимся по углам, располземся по дырам, разбежимся по лесам. Погибнут старики. Молодые и безжалостные выживут. Никакого милосердия и сочувствия. Каждый сам за себя, все против всех. Ад. Умрут старые порядки, старая мораль и старые законы. Победит тот, кто переступит человека и станет зверем. Спасет мир зло, а не красота, потому что не красивые выживут, а злые. И хлеб будет не у тех, кто вырастит, а у тех, кто наворовал муки.

— Или у тех, кто будет стоять с пистолетом у затылка хлебороба.

Реальность выдернула их из мира страшилок автомобильным сигналом — оба дернулись от неожиданности.

У ворот стояла старенькая «Шевроле-Нива», низко севшая из-за прикрепленных сверху обмотанных веревкой узлов и сумок. У открытой двери машины стоял пожилой мужчина в клетчатой рубахе навыпуск, спортивных брюках, висевших на коленях мешком, и выгоревшей бейсболке. Заметив Мишу и Карловича, мужчина снял кепку, вжал голову в плечи, поклонившись, и отер тыльной стороной ладони пот со лба.

— Здравствуйте. «Заря»? — Миша не ответил, сразу насторожившись к старику, а Карлович кивнул. — Карабышев, Валентин Егорович, а это жена моя, Люба…

Женщина в машине не спала. Она откинула голову назад и приоткрыла рот. Ее грудная клетка тяжело вздымалась и опадала, лицо блестело от пота, и, хотя глаза были открыты, она вряд ли понимала, что происходит.

— Мы из Москвы. Нам адрес дети дали… Они на Алтае, там сейчас с китайцами заваруха…

— Я не разрешу вам остаться.

Старик замер. Посмотрел на жену, на Мишу, на Карловича, и, найдя ровесника, остался на нем, потерянно улыбаясь:

— Вы писали, принимаете людей.

— Мы не возьмем вас. Простите.

Старик никак не мог принять окончательности отказа. Он начинал выпрашивать, и его слабость ожесточала Мишу.

— Пожалуйста… Жене плохо. У ней сердце больное.

— В Яшине есть врач. Сорок километров отсюда.

— У нас бензина мало. Ей отдохнуть бы. Мы можем хоть пару часов…

— Я не пущу вас, потому что тогда вы останетесь.

— Да вы люди или нет?

Старик посмотрел на Карловича. Тот отвел глаза. Старик нахмурился, но без злобы, а озабоченный новой задачей — куда теперь ехать, что делать, сел в машину и вымолвил, спокойно и буднично:

— Будьте вы прокляты!

Миша, сложив руки на груди, смотрел вслед машине.

— Может и правда, человечество не заслуживает жизни, — сказал Карлович.

— Иди, помоги ему, добренький! Возьмем стариков, придется кормить и лечить их! Обделяя тех, кто полезен лагерю! Куда идешь, туда или в лагерь?

Он выставил палец вслед уехавшей машине. Карлович, опустив глаза, пошел к воротам.

— Очень легко быть абстрактно добрым! — крикнул ему вслед Миша. — Прошло это время!

К вечеру вернулись Игнат с Ольгой, озабоченные новой проблемой.

— Они там траву растят, — рассказывал Игнат. — Сорта — под крышей, а грядки дичкой засадили. Всерьез размахнулись.

Раздался гром, вечернюю темноту прорезали яркие белые молнии, и крупные тяжелые капли застучали по крыше веранды, как миллион маленьких барабанщиков.

— Вот они почему нервничали, — подытожил Миша. Проблема примирила их с Игнатом. — Мы им кость поперек горла.

— Что делать будем?

— А что мы можем делать?! — Миша занервничал. — Сидеть и ждать, что еще?