Искатель, 1996 №5

— Не надо пичкать меня этой вашей пропагандой, — ухмыльнулся Дитер. — Он хотел работать на своих американских друзей.

Они вошли в небольшое кафе, тускло освещенное электрическими лампочками. Кренски последовал за ними и занял место за соседним столиком. В кафе пахло прогорклым жиром и несвежим пивом. Сидевшая за стойкой увядшая блондинка листала какой-то журнал. Она взглянула на новых посетителей, но тут же вернулась к своему чтению.

— Теперь рассказывайте, зачем моя мать послала вас сюда, — сказал Дитер, усаживаясь за стол.

— Это запутанная история, — ответил Гиллель, сочувственно глядя на Дитера. — Ваш отец оставил в свое время деньги для вашей матери, но она отказалась принять их. Для нее ваш отец был коммунистом, а для вас — он фашист. Она сказала, чтобы я отдал эти деньги вам.

— Прекрасно. Наконец-то Валькирии пришла в голову здравая мысль, — улыбнулся Дитер. — Так и передайте ей.

— Это двадцать тысяч западно-германских марок — в марках, долларах и фунтах.

— Иностранная валюта?

— Да. И эти деньги при мне, — сказал Гиллель, показав на свой карман.

— А как с декларацией на границе?

— У меня на это не было времени.

— Пива, — сказал Дитер подошедшей к их столику официантке и замолчал, ожидая пока она не отойдет так далеко, что не сможет их слышать.

Кори взглянул в сторону входных дверей. В кафе вошли двое полицейских и уселись за столик, стоявший недалеко от входа.

— Вы оба сошли с ума, — зашептал Дитер. — Если вас поймают с этими западно-германскими марками и долларами без декларации, то отправят на двадцать лет в трудовой лагерь.

Официантка принесла им бутылки с пивом и стаканы, а потом подошла к полицейским и стала обслуживать их.

— Заплатите ей, — сказал Дитер.

Кренски встал из-за своего столика и подошел к Кори.

— Я заплачу, — сказал он.

Дитер побледнел. Его обескуражило появление незнакомого человека.

— Это Кренски, наш шофер, — сказал Кори.

Кренски придвинул к их столику еще один стул и сел.

— Не волнуйтесь, — сказал Кори Дитеру. — Он обо всем знает, и на него можно положиться.

Поглядывая в сторону двоих полицейских, сидевших почти у самого выхода из кафе, Кори заметил, что один из них отвечает на его взгляд, и этот их обмен взглядами остался, кажется, никем не замеченным. Как понять, что означает это внимание со стороны полицейского? Подает ли он какой-то сигнал к действию?

— Моя мать знала, что делает, — сказал Дитер. — Она, наверное, хочет, чтобы у меня возникли неприятности. Она пыталась сделать из меня нациста, когда я жил у нее. Ты только оглянись вокруг — и увидишь, какое счастье дает нам Великий Германский Рейх! Мы высшая раса! Послушать ее — все женщины в этом Рейхе будут такими же, как она. Темноволосых людей отправят в лагеря смерти и уничтожат. Она была за войну, а я — за мир.

Кори не сомневался, что полицейские стремятся установить с ним контакт за спиной у Кренски. Один из них поднял стакан, чуть заметно скосив глаза в сторону Кренски. Второй многозначительно поглядывал на улицу.

— Ваш отец тоже был за мир, — сказал Гиллель, наклоняясь в сторону Дитера. — Вот почему он пытался вырваться из России. — Гиллель заговорил так горячо, будто разногласия между Карлом Хаузером и его сыном были его, Гиллеля, личной трагедией. — Ему годами не давали увидеться с вами. Таково было наказание за то, что он принял участие в забастовке. Они не разрешали ему состоять с вами в переписке. Он просил, чтобы вам разрешили приехать к нему в Бойконур — ему ответили, что больше он никогда не увидит вас.

— Откуда вы все это знаете? И кто мне докажет, что все это правда?

— Какой смысл мне врать, обманывать вас? — спросил Гиллель — Все мы ненавидим войну.

— Странно слышать такое от американца, — сказал Дитер. — Вы хотите войны, вы сделали атомную бомбу, способную многократно уничтожить все живое на Земле. Двадцать тонн тротила на каждого жителя Земли! Когда мой отец отказался работать на вас, вы убили его. Теперь — уже мертвый — он хочет подкупить меня. От него я услышал бы то же, что и от вас!

— Эти деньги могли бы принести вам пользу, — тихо сказал Кори.

— Что он сделает тут с этими деньгами? — спросил Кренски. — Я мог бы положить их на Западе в банк на его имя. Тогда бы он на многие годы стал независимым человеком. У меня есть счет в Мюнхене, в ипотечном банке.

— Теперь мне все понятно! Моя мать хочет вернуть меня на Запад и прислала вас ко мне, чтобы вы рассказали мне всю эту историю об отце. Она не сказала, чтобы я приехал к ней вместе с Эвой?

— Об Эве ваша мать не сказала ни слова. Она знает Эву? — спросил Гиллель.

— Не только знает, а еще и ненавидит за то, что Эва — еврейка. К счастью, времена Третьего Рейха прошли. И зря она старается, ей не подкупить меня!

— Вы говорите точно так же, как ваша мать, только вы с ней по разные стороны баррикад, — горячась, возразил Дитеру Гиллель. — Вам тоже промыли мозги. Подкуп! Скрытые мотивы, тайные происки! Вы еще жизни-то как следует не видели, а уже готовы отвечать на все вопросы. Мир — это не только то, что видно вам с вашей колокольни, мой мальчик!

Дитер встал из-за стола. В ту же минуту полицейские быстро допили пиво, позвали официантку и рассчитались с ней.

— Но мир — не то, что вы о нем думаете. Мне нравится здесь. Вам не понять, что кому-то может нравиться жить в социалистической стране. Такое просто не укладывается в ваших буржуазных головах!

Теперь Дитер говорил так громко, что привлек к себе внимание официантки и полицейских, с любопытством смотревших на него.

— Давайте уйдем отсюда, — сказал Кренски, которому стало не по себе. — Нам лучше вернуться в пансион.

Он провожал своих подопечных до выхода. Когда Кори проходил мимо полицейских, они незаметно подали ему какой-то знак.

— Оставьте меня одного, — в раздражении сказал Дитер Галлелю, — уйдите, или я позову полицейских.

— Кори, — нервничая, сказал Кренски. — Скажите доктору Мондоро, чтобы он оставил в покое этого парня. Я не хочу неприятностей. Вернемся к себе.

Кори, не реагируя на требование Кренски, оглянулся на шедших немного позади полицейских.

— Когда-то вы и ваш отец были большими друзьями, — сказал Гиллель Дитеру.