Искатель. 1980. Выпуск №1

— Стеарин.

Он просушил его, завернул в мое полотенце. Отрезав от полотенца сухую полоску, сделал фитиль, расплавил стеарин. Опустил фитиль в стакан и залил стеарином до верхнего края. Стакан лопнул. Кибер извинился. Но свеча была готова.
–

Я упаковал подарки в коробку и отпустил помощника. Мы возились с ним целый день.

Мне сказали, что гости соберутся в лаборатории. Я пришел туда без опозданий, в эту скучную и прохладную обитель разума, но вокруг было пустовато. Светились холодные стеклянные цилиндры, в колбах сновали какие-то насекомые не крупнее мухи.

Я совершенно потерялся в этом безразмерном пространстве, где неслышно дышали кондиционеры, а гироскопы останавливали не только легчайшую бортовую качку, но, казалось, и само время.

Вот где Соолли прятала от людских глаз кощееву иглу! Среди обычных клеток попадаются и такие, что не хотят умирать. Словно энергия роста не убывает, как почти всегда, Ef остается неизменной или растет со временем. До сих пор, я это знал, не было собрано сколько-нибудь представительной коллекции, относящейся даже к главнейшим видам.

Внешне такие клетки ничем не отличаются от других. Только вот обычные «кирпичики» через пятьдесят-семьдесят делений погибают, разрушаются, а с ними и все "здание организма. Неожиданное исключение из этого печального правила — раковые клетки. И еще одна форма живого: клетки активные, неумирающие. Найти их труднее, чем живую воду. Но крохотные комочки протоплазмы — это семена и ростки могучего древа жизни. Если бы когда-нибудь удалось объединить в организмы клетки бессмертные, или, как называла Соолли, активные! Не здесь ли это произойдет?"

Думаю, что самые простые существа служили ей моделью, помогавшей разгадать секреты живого. На ее месте и я бы так поступил. На одном из цилиндров я прочел: «Опыты с внешней памятью». Знакомо, подумал я. Инфузории, например, не любят ударов электрическим током. Можно закрыть часть сосуда (лучше узкой трубки) от света и включить электрическое напряжение тогда, когда простейшие доберутся до теневого участка. Стоит пять-десять раз поприветствовать их таким образом — и они

32

будут поспешно поворачивать назад на границе света и тени, даже если их не будет там ждать электрический щелчок.

Подвижная затемняющая шторка позволила выяснить вот что: инфузории пугались не темноты, не тени, они поворачивали с того места, где прежде была тень. Они реагировали на следы испытанного удара, оставленные ими самими в том месте, где он их настиг. Это и есть внешняя память. Отсюда Соолли тянула зыбкий мосток к активности клеток. Будто бы выключить память — значит наполовину решить проблему бессмертия. Все на том же, конечно, на клеточном уровне.

.'..Через несколько минут я услышал голоса, смех и понял, что заблудился, Холл, где собрались гости, был рядом. Перегородка отделяла его от лаборатории Соолли. Я ни за что не нашел бы выход, искусно задрапированный, если бы передо мной вдруг не предстала она сама не взяла за руку и не вывела из закоулков.

Я растерялся. Яркий свет слепил. Было шумно. Подошла Валентина, и все стало на свои места.

— Она красива, правда? — медленно проговорила Валентина,

кивнув в сторону Соолли. И отвела глаза.

— Чем она тебе приглянулась?

Валентина порозовела.

Просто я попробовала угадать. Жить бы ей во времена

караванных троп, мускуса, солнцеликих невольниц и златотканых

ковров. Я не могу ей возражать: только слушаю и думаю, что

она говорит. Наверное, я еще нескладная девчонка по сравнению

с ней.

Она мне тоже нравится.

Видишь, я угадала.

Стоит девица Катерина, что твоя красная малина. Разоде

тая, разубранная, как ряженая суженая! Это о ней. Так я ее

вижу.

По-твоему, она такая?..'

Она на свой день рождения прямехонько из прошлого века

прибыла. Впрочем, это современно.

Шутка?

Я всерьез. А онч сегодня веселая. Но так умеют веселиться

только серьезные женщины.

Я не могу.

Нужно сосредоточиться на мысли, что все вокруг немного

смешно.

Мне хорошо, но я всегда немного сонная... и, наверное,

растрепанная.

Говорят, с возрастом это проходит.

Приятно слышать, я не знала. Что -ты ей подарил?

— Да вот... Нужно вручить,

И я направился к Соолли.

Как рассказать о ней? Соолли и впрямь казалась божественно-неповторимой в своем гладком зеленом жакете, туго стянутом серыми шнурками, в коротком темном платье с оборками и кружевными цветками. К поясу ее жакета хрупкой ниткой жемчуга была прикреплена анилиново-розовая астра. На подоле платья, под тонкими черными кружевами оборок тускло светилась огромная серебряная булавка,

33

Блестящие локоны волос спадали на открытую шею, и она поеживалась от их упругого прикосновения. На длинных узких носках ее открытых .туфель — неувядающие гвоздики.

Подошел Энно и осмотрел мои скромные подношения.

Вещь, — отозвался он о кофеварке, — где взял?

Брат из Антарктиды прислал, — меланхолично ответил я.

Настоящая антарктическая, — заметил Энно и понюхал

металл. — А свеча?

«Да ты полный наив, старикан», — подумал я и сказал:

— От деда по наследству досталась.

Я заметил, как сияли глаза Соолли: они были у нее выпуклые, темно-синие, с большими зрачками и оттого вечером казались почти черными. Ресницы у нее бархатные, как бабочки. Возраст ее определить было трудно, только манера держаться и могла выдать в ней сорокалетнюю женщину. Она восхитительно танцевала, весело смеялась, но смех ее не заражал меня. Я спрашивал ее о великом подводном .чире — она отвечала не без поучительности, так, как отвечают на вопрос студента. Ей это быда приятно. Черты лица ее менялись, они приходили в движение каждый раз, когда она улыбалась, открывая жемчужины зубов. Ей очень шли роговые очки, подаренные Энно.