Искатель. 1980. Выпуск №1

Василий Олонгоев был не очгнь разговорчивым, но веселым человеком. В теплой палатке нашлось место и для меня. Несколько дней я жил жизнью эскимосов, чукчей и бродячих охотников.

На побережье стояла тишина. Утром ослепительно белый снег сверкал так ярко, что каждый раз приходилось привыкать заново к девственности и чистоте северного пейзажа. Льды, шурша, то отходили в море, то придвигались к берегу.

Однажды ночью меня разбудил Олонгоев:

— Проснись, Глеб, северное сияние проспишь!

Я вскочил и быстро оделся. Мы вышли в ночь, расцвеченную живыми огнями: зеленые и алые столбы света нависали над нашими головами и убегали вдаль. На их месте появлялись другие, они раскачивались и путешествовали по всему небосводу. Движение их предугадать было трудно, и потому игра света поражала воображение. Белые и цветные завесы колыхалась в небе, как будто далеко-далеко, за горизонтом, снежная королева играла своим алмазным веером. Прошло полчаса. Я не замечал холода. Вдруг в самом зените завертелась электрическая карусель, вспыхнуло белое пламя языки его, как от ветра, наклонились и начали свиваться в спираль. На мгновение расцвела золотистая яркая заря, и вот уж на ыесте фейерверка, на месте огненны* кружев — мерцающий гаснущий свет. Небо превратилось в тусклую заснеженную пустыню и погасло. Только слабые отблески еще оживляли угольно-черный купол над нами, но и они скоро пропали. Мы вернулись в палатку и долго не могли уснуть

Работать начинали рано. Через несколько дней меня считали уже своим. Это чувство всегда приносит радость.

Дело двигалось не слишком быстро. Электрическая помпа подавала воду к обрыву. Струя была похожа на скальпель, вскрывающий земляной пласт. Постепенно обнажились кости. Часто приходилось останавливаться и работать вручную, чтобы не повредить скелет. Это был ископаемый усатый кит: меня поражали его размеры: двадцать восемь метров! Каждое ребро не меньше трех метров. Позвонок кита — и тот не обхватишь.

Было время, другим был Северный океан, — размышлял

вслух Олонгоев, — и льдов не было летом, и киты водились.

Такого красавца теперь на всей планете не найти. Самый боль

шой из гренландских китов почти вдвое меньше.

Как ты нашел его?

Песцы дорожку показали Весной все следы шли в одном

направлении. Много следов. Что такое, думаю, Пошел по сле

дам. Вот и набрел. Сначала думал, мамонт. Потом смотрю: нет,

не похоже.

Что же песцы добычу учуяли?

Очень им китовое мясо по нраву пришлось. Даже меня

перестали бояться. В воздух выстрелишь для острастки — раз

бегутся. Пришлось прожектор поставить с красным стеклом.

Ну и забавно они на него лаяли, почти как собаки. Соберутся

45

кругом, злые, шерсть дыбом, а подойти боятся. Так и уцелел кит. Теперь можно узнать, чем он питался здесь пять тысяч лет назад. И как жил. И где успел поплавать за свою долгую жизнь. Теперешние киты живут на севере и на юге, в Антарктике. И в гости друг к другу не плавают. А раньше? Вот ведь вопрос. Совсем мало знаем...

Недалеко от нас тянулась цепь озер. По их берегам торчали стволы лиственниц. В широких заболоченных котловинах, где ископаемый лед выступает над урезом воды, лиственницы ростом не больше человеческого. Я срезал одну из этих страдалиц: ствол насчитывал больше ста годичных колец.

Сверху, с эля, хорошо все видно: окрест мерцают бледные лики озер, над ними возвышаются округлые безлесные вершины горных кряжей.

Вечерами, когда работа кончалась и я чувствовал приятную ломоту в теле, меня тянуло в город, к людям. Олонгоев предоставлял мне полную свободу. От поездок он отказывался:

— Поезжай, я здесь, у чувала, посижу, трубку покурю.

Я брал эль и через пятнадцать минут был в Черском или в Алазейске. Полет над сияющей снегами равниной освежал и оставлял ь памяти ощущение девственного простора, неподвластного еще человеку.

Там, в Алазейске, я встретил Силлиэмэ, девушку с монгольским лицом, в унтах, русском платке и белой оленьей накидке. Во Дворце книги, где она работала, было пустовато. Она отвела мне комнату, где я не то писал, не то дремал, не то читал. Так проходило два-три часа, потом я провожал ее домой и возвращался к Олонгоеву.

Кабинет Силлиэмэ тоже был уставлен книжными полками, среди них вились незнакомые мне лианы с алыми цветами. Она подолгу слушала мои рассказы о «Гондване», об океане и колдовала с газовой горелкой и прозрачным кофейником, похожим на колбу алхимика. Как-то она спросила:

Правда ли, что хотят взять у Солнца побольше света и

тепла?

Правда. Есть такой проект.

Это трудно, даже не верится... Разве мало того, что оно

дает сейчас?

Пока хватает. Только вот у вас здесь холодновато.

— Это не скоро будет.

– -Что — не скоро?

—- Солнечный туннель.

Туннель... а ведь зерно, и так можно назвать. Раньше от

водили воду из озер по туннелям на турбины. А сейчас нот

подумывают о том, чтобы от самого солнца свет к земле под

вести.

Только гуннель будет прозрачным, как из стекла. Его об

разуют частицы, атомные ядра. Все это я слышала много раз.

И читала. Извини, Глеб я тебя немного разыграла. Ведь я дав

но хочу поехать на эту стройку. Жду не дождусь, когда же это

начнется. Ведь интересно, да?..

У нее было много старинных книг.

На просторных деревянных полках разместились сотни томов, среди многоцветья прописей на их плотных корешках мелькали

46

слова-солнцецветы: «Корона Солнца», «Солнечные бури», «Лучи, дарующие жизнь». Все было о Солнце.

Зачем ей старые-престарые книги?

Позже я спросил ее об этом. Ответ был прост:

Мои предки называли себя людьми Кюн Эркен.

Кюн — Солнце! — догадался я и обрадовался догадке.

Угадал. Теперь угадай, что означает Эркен...

Эркен... Эркен... — повторил я, — нет, не знаю. Об этом ты

не говорила.

Ну и что же, — тихо воскликнула Силлиэмэ, — загадка так

проста.

Яркое! — твердо сказал я и в глазах ее прочел: «Да!»