Искра и Тьма
Шрифт:
А сейчас эти дворы пустовали. Черные, покосившиеся дома зияли бездонными провалами окон. По опустевшим улочкам гулял ветер, носивший мусор. И повсюду — бедные, обреченные люди, глядевшие на них с нескрываемой надеждой.
Семен возненавидел этот Воиград. Он проклял Блажена, ввергнувшего цветущий край в бездну. Он еле сдерживался, видя, как дубичские братья с приспешниками, словно ненасытные псы, готовы вонзить зубы в этот гниющий кусок.
Он хотел сбежать.
Семен жаждал уединения. Однако все же привычно пришел к казармам, где расположилось большинство багунов. Заметив шумную компанию во дворе, он остановился, но было поздно.
— Эй, батько! — заорал Тур. —
— Уж больно гадка, — проворчал Ляшко. — Не пей, Семен. Лично мне не лезет. Тьфу!
— Не хочу я пить, — буркнул Семен, жалея, что пришел сюда. «Можно было исчезнуть куда-нибудь, — подумал он. — Так нет, опять приперся. Эх, ноги мои, ноги…»
Искомая бутыль, оплетенная ивовыми прутьями, стояла прямо на земле. Десять или двенадцать человек расположились вокруг нее тесным кругом: кто на пеньке, кто на ведре, а кто и на траве, поджав под себя ноги.
— Че смурен-то? Не налил Военег али как? — поинтересовался Тур. — Так мы щас енто дело поправим.
— Нет, не надо. Пойду лучше прогуляюсь.
— Прогуляюсь? — переспросил Леваш, открыв рот.
— А! Так ты девку какую хошь… тово? — спросил Тур.
— Может быть.
— Выпей для храбрости.
— Чего?
— Правильно, — сказал Мал. — Багунам, ядрена вошь, перед боем незачем храбриться. А что есть грех, как не самый бой?
— А раз бой, — изрек Тур, подняв треснутую деревянную кружку, медленно истекающую церковным самогоном, — так вонзи в нее свой меч! По самые, едрить ее, помидоры. И поворочь там как следует!
— Непременно, — бросил Семен, удаляясь и радуясь, что так быстро отвязался.
«И куда идти? — думал он, бесцельно бродя по переулкам. — Что делать? Надо бы найти укромное местечко и обдумать, как мне смыться и куда смыться».
Позади казарм находился длинный приземистый кирпичный сарай, крытый обомшелой черепицей и окруженный одичавшей тополиной рощицей. Около одной из отдушин кружила сипуха, держа в клюве крысу. Семен остановился. В отдушине находилось гнездо, и невидимые птенцы издавали громкий писк, видимо, почуяв мать. Семен уселся под одинокой березой, прислонился к стволу и, сунув соломинку в рот, начал следить за полетом сипухи.
Она сунулась в дыру и спустя минуту вылетела. Покружила около, убедилась, что поблизости нет хищников, вспорхнула ввысь и исчезла в голубой дали.
«А я — разве не хищник? — мысленно спросил ее Семен. — Откуда ты знаешь, что я не залезу к тебе в дом и не поем твоих детишек?»
Семен повесил голову. Тишина. Храп коней в стойлах, мат багунов, шорох деревьев.
Стоп. Шелест. Кто-то находился в рощице за сараем. Шуршала первая палая листва, хрустели ветки, скрипели сапоги.
До Семена донеслись голоса. Кто бы это мог быть? И здесь? Семен подкрался к сараю. Голоса послышались отчетливей, но слов он не разбирал. «Зачем мне это нужно? — заворчал Семен, подкрадываясь ближе, вдоль стены сарая, к высоким зарослям крапивы. — Воровская привычка, будь я неладен. Ведь не успокоюсь. Ну и ладно, не я один тут такой. Потешу себя, ежели, конечно, там не какие-нибудь голубки. Да нет, в таком-то месте?»
— Итак, договорились, — прозвучал до боли знакомый голос, и Семен замер. Военег. — Вечером, ближе к ночи.
Что ответил его собеседник, Семен не понял, но голос был ему не знаком. Чужак.
— Я прошу, — продолжил Военег. — Без выкрутасов. Как обычно. Ты знаешь.
Снова хрипловатый голос, выдавший короткую фразу, из которой Семен разобрал только:
«…сразу…»— Очень хорошо, — сказал Военег. — А вы позаботитесь…
Собеседник слегка закашлялся, заглушив последние слова князя.
— Да-да… непременно…
«И Лавр тут…»
— Так, расходимся, — скомандовал Военег, и все трое — хотя, судя по шагам, четверо — поспешили покинуть место тайного совещания.
Семен сидел там еще долго, обдумывая услышанное. И чем дольше он думал, тем больше укоренялся в решении сбежать. «Не будь я вор, — думал он, — если не исчезну. Как говорится, бывших воров не бывает — мастерство, оно никуда не денется. Вот и хорошо. Будьте здесь без меня, братки. Начну новую жизнь. Тихую. Мирную. В деревянном, черт побери, доме. Сам построю».
Весь день все три рассорившиеся стороны провели в гордом одиночестве. Военег посетил библиотеку и занялся там чтением «Хроник Двенгана», услужливо предложенных ему Асмундом. Андрей, которого он намеревался там застать, в библиотеке так и не показался — Асмунд объяснил, что князь плохо себя чувствует и лежит в своей опочивальне. Военег хотел было пойти к нему, но сидевший неподалеку Доброгост посоветовал этого не делать.
«Его высочество очень и очень зол, — сказал писарь. — И мучается сильными болями. Вряд ли вы чего-то от него добьетесь, кроме… грубостей».
Борис, что удивительно, весь день просидел в облюбованном им домике в саду, неподалеку от библиотеки. Из оного домика (живописного деревянного сруба с печкой и с резным крыльцом) весь день доносились охи и вздохи. Этот домик, кстати, в народе звался Колыбельным.
Мечеслав чувствовал себя плохо. У него болела голова, одолевали вялость и сонливость. Но он не хотел сидеть на месте и порывался встретиться с дубичскими братьями, чтобы, как он выразился, «поговорить по душам», но тронный зал пустовал, а в столовом одиноко сидели бояре, мелкие служки и дружинники всех трех княжеств.
— Разбрелись по норам, — горестно качал головой князь, в который раз глядя на погруженный в полусумрак огромный зал. Вдали чернел трон. — Не иначе, замышляют что-то. Не в добрый час я решил их пригласить. Обманул сам себя. Обманул. Одолевают меня, подруга моя, невеселые мысли. Как хочется высказаться. Как хочется! Не могу я больше так. Пусть что-то решится. Хоть потоп, но чтобы конец всему этому. Мои братья, отец — в могиле, а хлебаю из их горькой чаши я. Пошли отсюда, Искра.
Искра как могла утешала Мечеслава, хотя сама чувствовала себя ничуть не лучше. Растущее беспокойство о возлюбленном, который в этот злополучный, невероятно тоскливый день потихоньку впадал в меланхолию, перемежалось с сомнениями и досадой. Ей казалось, что она по доброй воле обрекла себя на эту участь, приклеилась к чему-то больному и умирающему. Она снова и снова спрашивала себя, зачем ей все это нужно, может ли она все бросить, и понимала, что нет.
Она не могла бросить Мечеслава. Она ходила за ним по пятам, словно за ребенком.
В полдень Мечеслав, уступив настояниям Искры, лег спать. Но, проспав полчаса, вскочил и сразу же побежал в тронный зал. Встретив на пути Олега, приказал ему немедленно привести к нему дубичских братьев. Горячо и убежденно говорил растерявшемуся юноше о необходимости безотлагательного совета, но, видя, что воевода раздумывает и обеспокоенно поглядывает на государя, пришел в ярость.
Ярость сменилась истерикой. Мечеслав вопил что-то совсем несуразное, рвал на себе одежду, плакал, смеялся и бегал по зале, будто затравленный заяц. С большим трудом Искра, Олег и слуги успокоили царя. Лекарь — из местных — посоветовал пустить ему кровь.