Искры гнева (сборник)

Головатый высыпал из потайного кармана остаток золотых и серебряных монет, отдал их для освобождения узника и, попрощавшись, поспешил в сторону Бахмута.

Не доезжая до городка, Гордей свернул на дорогу, что вела на хутор Зелёный. Этой дорогой должен возвращаться с чёрным камнем Григор Шагрий.

Возок с узником в сопровождении верховых-конвоиров и тюремных сторожей въехал во двор крепости. Семёна ссадили на землю.

Двигаться в колодках он не мог. И конвоирам пришлось снять их с его ног.

— Вы уже за одним разом сбили бы и с рук. Не убегу же я… — попросил Семён, оглядывая узкий, стиснутый высокими каменными стенами двор.

Но на его просьбу конвоиры не обратили никакого внимания.

Тогда Семён выпрямился и решительно шагнул к возу, он хотел сам разбить о колесо колодки. Но его перехватили, взяли под руки и повели к тюремным дверям.

Вошли в узкий тёмный коридор с низкими деревянными ступенями, которые вели куда-то вверх. Вскоре остановились перед массивной дверью. Конвоиры открыли её и втолкнули Семёна в небольшую, сбитую из дубовых колод комнату. Здесь было сумрачно, тесно. Дневной тусклый свет едва проникал сквозь узкий прорез в толстой стене и не мог разогнать густой мрак в этой клетке.

Руки Семёну освободили, а на ноги снова надели колодки, прикреплённые цепью к косяку окованных железом дверей. Можно было сесть, лечь, перевернуться с боку на бок, даже ступить пару шагов, но цепь не позволяла подойти узнику к оконному прорезу в стене.

Когда охранники удалились, Семён внимательно осмотрел камеру.

"Да, если бы сбить с ног колодки, — подумал он, — то можно было бы хотя и с трудом, но протиснуться в этот оконный прорез. Однако голыми руками дубовые колоды не разобьёшь…"

Семён подполз к дверям: может быть, найдётся какая-нибудь щель… В эта время послышался скрежет железного засова. Двери отворились, и в камеру вошёл с палкой в руках плотный, ещё не старый, полнолицый, румяный человек. Одет он был в потёртую уже чумарку, на голове — вылинявшая от солнца соломенная шляпа, на ногах — стоптанные, запылённые поршни. Всё говорило о том, что человек этот отмерил не одну версту, пока дошёл сюда. Но как он очутился здесь, в башне? И что ему нужно?

— Здравствуй, хлопче! — снимая шляпу, поздоровался незнакомец.

— Будьте здоровы и вы, дяденька, — ответил почтительно Семён.

— А чего это тебя, голубчик, сюда упрятали? — наигранно удивился гость. — Молодой, здоровый… Тебе бы цепом орудовать или заступом или в поле пахать. А тебя, как злодея, привели в крепость, замкнули в башне. Да ещё, вижу, расписали, покромсали, сучьи дети! Вон какие кровавые полосы на лице, на плечах. Вот звери!.. — незнакомец заохал, заойкал, а затем, успокоившись, продолжил: — Я, парень, здешний, торский. А раньше, правда, это было давно, жил я в Ясеневе. Знал и твоего отца, царство ему небесное. Да, знал, И мать тоже знаю. Лащевые вы. Услышал вот, что их сынка, Семёна, повезли в Торскую крепость, озорник, говорят, натворил что-то… вспомнил я, хлопче, твоих родных, добрых, порядочных людей, и думаю: урву-ка часок да пойду проведаю, свой всё же человек, разузнаю обо всём, думаю, может быть, чем-нибудь и помогу. Ведь я, признаюсь откровенно, имею здесь руку. Знаком со сторожами, да и с теми, у которых концы на волю или в неволю… А пока что подкрепись, друже. Вот хлеб, сальцо… Подкрепись…

Гость положил около Семёна узелок с едою, подошёл к прорезу-бойнице, всунул в отверстие голову и посмотрел вниз.

— Высоковато, — сказал, отступая, будто самому, себе, — высоковато тебя засадили чёрт подери! Да, вспомнил, — повернул он голову к Семёну. — Пошёл такой слух, что якобы прошлой ночью в том Ясеневе хорошо отдубасили или даже прибили до смерти тамошнего помещика. Правда ли это?..

— Не знаю. Я не слышал, — ответил, пожимая плечами, Семён.

— Да не будь ты таким неприветливым бирюком, — обиделся незнакомец. — Кому-кому, а мне, дружище, можешь доверять смело. Я не чужой, не враг… — И, усмехаясь, понизив голос, он доверительно произнёс: — Говорят, помещик тот, Синько, или как его там, узнал тебя… Но это, дорогой Семён, не так уж и важно. Можно ведь выкрутиться. Хорошо, ей-богу, хорошо, что ты не признался ни в чём тем мучителям. Теперь мы дело поведём вдвоём. Выкрутимся. Вот посмотришь! А помещик тот, наверно, здорово въелся в печёнки людям, раз такое ему устроили… Одни говорят, что ловили его трое, а другие — будто человек пятьдесят… А сколько ж в действительности? Ты не знаешь?

Семей ничего не ответил.

— Кто-кто, а ты должен ведь знать об этой катавасии! — уже требовательно произнёс незнакомец. — Скажи, ты всё же был прошлой ночью в Ясеневе?

— Не был я там. Я находился в Бахмуте, — равнодушно ответил Семён.

— Врёшь! — вскипел незнакомец и ударил Семёна палкой, потом выхватил из-под полы ремённую, с прикреплепным на конце железным обрубком, нагайку и одним резким ударом рассёк ему ухо и щеку до подбородка.

Семён обеими руками прикрыл глаза, пошатнулся, упал. Удары нагайки падали на плечи, руки, ноги.

— Вас было трое!.. Трое!.. Кто они?.. Кто они?.. — хлестая Семёна нагайкой, орал незнакомец. Его крик заполнил всю камеру. Но вот он стал тише, начал как бы отдаляться и вскоре совсем прекратился. Исчез вместе с ним и мигающий свет в глазах Семёна…

В сознание Семён пришёл разбуженный грохотом. Сквозь бойницу врывался гром и шум ливня. Дуновения влажного ветра охлаждали камеру, но не утоляли жажду, донимавшую нестерпимо. Семён прислушался к шуму, беспрерывному журчанию, и в напряжённом возбуждении увидел перед собой кипящие быстрые потоки… Казалось, что вода подступает близко, но почему-то не может хлынуть ещё ближе, всё тело Семёна жёг пылающий огонь — ему до умопомрачения хотелось окропиться хотя бы каплей целительной влаги.

Ветер заносил в оконный проём дождевые брызги, Семён пытался уловить их жаждущими губами, но они к нему не долетали.

Руки нащупали колоду, цепь. Железо было холодное… Но как его достать?.. Семён лёг боком. И, сцепив зубы, чтобы не застонать от боли, подтянул рукой правую ногу, припал губами к терпкому железному кольцу и застыл…

Сквозь забытье-дремоту Семён вдруг уловил какой-то лязг. Ему показалось, будто что-то ударилось о стену и упало на пол. А может, не показалось?.. Семён оглядел стены, взгляд его задержался на окне-бойнице. В отверстие били утренние лучи солнца. Достигнув дверей, они игривой радугой отражались на краю косяка и широкой струёй стелились по полу. Семён осмотрел пол и увидел неподалёку длинную деревянную стрелу с наконечником-ножом.

С замирающим сердцем прислушиваясь, не приближается ли кто-нибудь к двери, он тут же рванулся к стреле. Загремели колодки, зазвенела, натягиваясь, цепь, ноги пронзила нестерпимая пекущая боль. Семён смог только коснуться тонкой кленовой палочки, он даже сдвинул её с места, но схватить стрелу не давала цепь.

Обессиленный, Семён лёг на пол, а взгляд его был всё время прикован к стреле с наконечником-ножом. Как её достать? Как преодолеть всего несколько вершков? А там спасение! Воля!..

Собрав все силы, Семён снова рванулся к стреле. Рука, казалось, сломалась или вывернулась из сустава плеча, пальцы свела судорога. Но стрела была по-прежнему недосягаема. Нет, он должен её достать! Должен!., Надо отдохнуть и попробовать снова. Он должен её достать!.. В этом его спасение!.. Семён опять потянулся к стреле… Затем опять… И вскоре от нестерпимой боли потерял сознание.

— О-го-го!..

— Вот это диво!..

— Да, надо же…

— Но, слава богу, не достал, щенок…