Искры гнева (сборник)

И это волнующее известие тоже быстро разлетелось по Дикополью.

"На берегу Азовского и Кальмиуса начинают новое сооружение…"

"Возводят крепость…"

"Туда, на Кальмиус, говорят, зовёт Головатый…"

"Тот, побратим Сирка…"

"Тот, который ходил на Дону с Кондратом Булавиным…"

"Который водил на бой бахмутских солеваров…"

"Говорят, обещают убежище…"

"Пойти бы туда…"

"Пойдём…"

И люди шли. Шли по одному, а больше группами. Ведь в такую-дальнюю дорогу, да ещё осенней порой, одному отправляться опасно.

…В те дни, собравшись тайно, двинулись в путь и подневольные помещика Синька. Повёл их крепостной Тымыш Тесля. Позади людей брели две клячи. Одна с обеих сторон была обвешана сумками, мешками, скомканными свитками, на другой кроме всевозможных узлов висели ещё две большие саквы, в которых сидели, выглядывая оттуда, как птенчики из гнезда, четверо Тымышевых детей, старшенькая шла рядом, держась за полу материнской свитки.

На рассвете беглецы подошли к хутору Зелёному. Боязливо озираясь и прислушиваясь, нет ли чего подозрительного, не слышно ли топота и голосов погони, вошли в хутор. Надо было где-то спрятаться и отдохнуть. Они понимали: сделать это не так просто. Ведь их много, и не каждый даст приют незнакомым людям с лошадьми и домашними пожитками.

День только начинался. На улицах — ни души. Тишина. Лишь с западного конца хутора доносился звонкий перестук молотков. Беглецы направились на эти звуки.

В кузнице работали мужчины и женщина. Тымыш, не скрывая, сказал им, что они бегут на юг, к морю. Идут только ночью. А днём прячутся. Вот уже третью ночь. До этого дневали в лесных чащах, буераках. Очень утомились, обессилели…

Беглецов впустили во двор, накормили, потом проводили их в глубокий овраг и спрятали в норах, из которых раньше брали уголь.

Весь день кузнец караулил — оберегал сон и покой беглецов. Когда же совсем стемнело и начала всходить луна, он вывел их в степь, рассказал, какие должны встречаться приметы в дороге к реке Кальмиус, а там уже и сама вода покажет им дорогу к морю.

Прощаясь, кузнец назвал себя Савкой Забарой.

— Постой, дружище, постой! — удивился Тымыш. — Так про кузнеца Забару мне много рассказывал мой побратим Гордей Головатый. А ведь именно к нему мы и направляемся.

— Гордей и мой побратим! — с гордостью сказал Савка. — Теперь признаюсь, я узнал тебя, Тымыш, как только встретились и ты заговорил, откуда идёте; узнал по приметам, о которых говорил мне Гордей.

— Вот это встреча! — обращаясь к своим друзьям-попутчикам, воскликнул удивлённый Тесля. — Бывает же такое!.. Когда будем там, — указал он на юг, — и разыщем Головатого, расскажем ему, кого встретили и что ещё не перевелись на свете добрые люди. А сейчас земной поклон тебе, Забара, спасибо!

— Да чего там, — возразил взволнованно Савка, — это ж такое обыкновенное дело… Так должно быть всегда между людьми: в горе и в нужде посоветуй, помоги один другому… Когда встретите Гордея, крепко, горячо и сердечно обнимите его и скажите: "Савка Забара ждёт его в гости".

Савка с Тымышем обнялись на прощание, как старые друзья, поцеловались.

Вскоре беглецы растаяли в серебряной мгле.

Савка вспомнил, как совсем недавно, летом, с этого же места, от тернового бугра, отъезжал Гордей. Прощаясь, он сказал, что путь его лежит далеко на запад.

А очутился вот на юге. Говорят, строит крепость, собирает бедноту, которая может осесть там навсегда. А так ли это? У кого узнаешь? Правда, среди углекопов, Наверное, есть такие, которые знают. Ведь туда, где сейчас выбирают чёрный камень, съезжаются люди отовсюду и передают всякую бывальщину, слухи, новости. Надо расспросить их:

Савка посмотрел в ту сторону, куда пошли беглецы. Ни следа, ни даже намёка, что здесь кто-то был. Ночь. Тихо. Степь молчит. Только от угольных нор доносится еле слышимый скрип ворота — это углекопы вытаскивают из-под земли бадьи с огненным камнем.

Головатый жил в рыбачьем посёлке в крайней от моря избе. Но его там почти никогда не было. Он всё время находился во дворе крепости, среди плотников, каменщиков. Вместе с рабочими оборудовал кузницу, строил шалаши, где можно было бы людям обогреться.

Строители торопились, так как с каждым днём становилось холодней, приближалась зима.

На возвышенности донимали пронизывающие восточные и северные ветры. Чтобы хоть немного защититься от них, посреди двора крепости возвели широкую, с деревянным навесом загородку и жгли здесь днём и ночью костёр. Тут, около огня, на согретой земле, ночевали рабочие, которые не имели пока ещё настоящего жилья.

Гасан долго прислушивался к разговорам, пока не догадался, где можно найти Головатого.

Несколько раз Гасан побывал уже во дворе крепости, видел там понизовца, но, так как тот всегда был среди людей или чем-то занят, не подходил к нему. Наконец ему удалось застать Гордея одного на берегу моря.

В заливе, где Кальмиус соединяется с морем, где в землю вбиты сваи и над водою сооружён деревянный помост, останавливались рыбачьи челны, баркасы продуктами, деревом, железом.

Сеялся мелкий дождик. Море и небо были серыми, неприветливыми. Степное взгорье окутывал редкий застоявшийся туман. В мохнатой мгле едва виднелись, а то и совсем тонули избы рыбаков, дубовая рощица под горой и очертания крепости.

Шагая выбоистым, размытым дождями берегом, Головатый всматривался в мутную даль моря. Вдруг он заметил, как из прибрежного тальника вынырнула чья-то закутанная в дерюгу фигура. Когда она приблизилась, узнал татарчука Гасана. "Куда это его несёт в такую непогоду?" — подумал Гордей.

Гасан остановился. Снял покрывало. Оглянулся вокруг. Затем упал на колени и обхватил ноги Гордея руками.

— Встань! — сказал удивлённый Головатый.

Гасан поднялся, взволнованный, растерянный. Затем радостно улыбнулся, выхватил из кармана шаровар палочку и вывел на мокром песке большими буквами:

"Эфенди читает?"

— Немного мерекаю, — ответил Гордей. — Только не надо меня так называть.

Татарчук смутился, взглянул на Гордея, будто спрашивая: как это понимать…

— Не называй меня эфенди, — повторил Головатый..

Гасан, наверное по привычке, написал снова на песке "эфенди", но тут же вытер это слово, перешёл на другое место и начал медленно, старательно чертить буквы, Понизовец читал молча, а отвечал вслух.

"Головатый спас мне, жизнь. Я его раб".

— Не имел, слава богу, рабов и не хочу их иметь.