Искры гнева (сборник)

Строя из себя чистосердечного, добродушного человека, Синько принялся угощать хозяев, и те вскоре повеселели.

— Я, господа, — прикидываясь скромным и в то же время рисуясь, заявил Синько, — владею людьми и овцами. Чего-чего, а шерсти у меня много. Но она, господа, вам, знаю, не нужна. А посему не шерсть, а вот это, тоже "настриженное" с овечек, от чистого сердца я жертвую для крепости, — и он положил на стол один пузатый от червонцев кошелёк около Балыги, а другой, такой же, — около Сторожука.

Хозяева довольно заулыбались. Поблагодарили за подарки.

Поднялись наполненные чаши. Синько, вздыхая, как бы между прочим стал сокрушённо жаловаться:

— Овечки у меня, друзья, смирненькие, пасутся, держатся одна около другой. А вот люди — беда! Есть такие, что так и норовят отлучиться, улепетнуть куда-нибудь. С десяток таких непокорных, неблагодарных прибилось и сюда, к крепости, к вам, господа. А закопёрщик у тех бродяг Тымыш Тесля. Такой из себя худощавый, высокий, длиннобудылый.

— Тесля? Кажется, есть такой. Да, да, есть, — подтвердил Балыга.

— Он работает плотником, — подтвердил и Сторожук. — Беглец. Только мы не знали, откуда он.

— Если на таких у вас не большой спрос и не жалко, то просил бы, господа…

— Одна птаха отлетит, другая — прилетит.

— Плотники, слава богу, прибывают.

— Были бы лопаты да топоры, а рук хватит.

— Работных у нас достаточно.

— Обойдёмся и без тех ваших…

— Обойдёмся, — спокойно, дополняя одни другого, заговорили Балыга и Сторожук.

— Вот спасибо! — не скрывая радости, воскликнул Синько. — А может, вместе с моими разрешите, господа, изъять и людей изюмского полковника Шидловского? Наш владетельный, глубокоуважаемый Фёдор Иванович очень просил меня передать вам об этом и даже дал на подмогу несколько своих гайдуков.

Балыга и Сторожук внимательно прислушивались к тому, что говорил Синько, и в знак согласия кивали головами.

— Извините, — входя с листом бумаги, проговорил Олесько.

Писаря пригласили к столу, но он отказался, учтиво поблагодарил и подал Балыге реляцию. Полковник пододвинул поближе к себе свечу, перечёл написанное, сделал несколько пометок и приказал немедленно отсылать реляцию нарочным. Олеську удивило: такая важная бумага — и пойдёт в Алёшки, минуя судью. Странно. Это впервые…

Сторожук насупился и недобрым взглядом смотрел, как Балыга передаёт реляцию писарю.

Заметив нелады между хозяевами, Синько наполнил чарки, предложил выпить. Сторожук отказался. Он встал, сунул в карман кошелёк с деньгами, попрощался с Синьком и вышел следом за Олеськой из избы…

В ту ночь судья не сомкнул глаз. Запершись в своей хате, он долго сидел над разостланным на столе чистым листом бумаги и чертил на нём, восстанавливая по памяти, место расположения облюбованного им уголка.

На рассвете Сторожук со своим слугою-оруженосцем и ещё с двумя верными ему казаками-алешковцами тайно, не предупредив никого, куда отбывает, выехал в Изюм, в полковую канцелярию, в отдел, который ведает распределением поместий.

Где-то в полночь, когда хорошо подвыпивший Балыга улёгся спать, Гасан решил разыскать Головатого. Вышел на улицу и задумался, куда же идти: во двор крепости или в избу, где Головатый должен отдыхать?

Ночная тишина. В густой, синей мгле купается щербатый месяц. Узенькая улочка, стиснутая между избами, сараями, казалась Гасану ущельем. Высокие ветвистые деревья своими очертаниями напоминали ему уголок Кафы. Вон медресе, а там дальше — низкий, длинный, затенённый кустами дворец бея. А вон тот высокий тополь — минарет. Издали долетает такой знакомый, тревожно приятный плеск волн. Гасан, забыв обо всём на свете, помимо воли заслушался, закрыл глаза…

И вот он уже плывёт в прозрачной вышине, затем опускается снова на землю. Ночная мгла постепенно тает, светлеет, и перед ним появляется озарённая лучами солнца Фатима. Она закутана в дымчатую паранджу, стройная, хрупкая, милая, протянула руки, но почему-то не приближается.

"Фатима, — произносит мысленно Гасан и чувствует, как сердце, переполненное радостью, замирает. — Фатима!.."

Он тоже протянул руки ей навстречу, ступил шаг, другой…

Кто-то накинул ему на голову мешок, сильно сжал протянутые руки.

— Туда, в тень, — услышал Гасан татарскую речь.

Его втащили в глухой закоулок под какой-то навес.

Сняли с головы мешок. Даже в темноте Гасан сразу же узнал таган-бея и драгомана, хотя они и были в одежде рыбаков.

— Ты до сих пор не выполнил поручение! — проговорил тихо, но гневно таган-бей. — Ты напишешь, как очутился здесь, среди гяуров. А также о том, что было тебе приказано, всё, что видел там, в Изюмской крепости.

Гасан уверен: татар интересует и эта, Кальмиусская крепость, — наверное, именно поэтому они и прибыли сюда. Но почему не спрашивают о ней? Он не знает, что уже несколько дней таган-бей и драгоман живут здесь, на берегу Кальмиуса. Под видом рыбаков они вертятся среди рабочих, заглядывают во все уголки и уже разведали и потайные ходы, и где стоят или будут стоять пушки, и куда могут попасть их ядра.

— Завтра, — сказал всё так же гневно таган-бей, — от полковника никуда не отлучайся. Жди его, — указал на драгомана. — Он принесёт рыбу и подаст тебе знак. Ты придёшь на пристань, туда, где привязаны отдельно от других два чёлна с белыми парусами. Знай — это наше последнее предупреждение. Если не сделаешь так, как приказано… — Он дотронулся до рукоятки кинжала. — Запомни. Завтра… Пусть помогает тебе аллах. — И таган-бей с драгоманом тут же исчезли.

…Гасан продолжал искать Головатого. В избе около озера его не было. Не нашёл он его и во дворе крепости. Наконец застал в кузнице, где ковали при плошках и пламени от горна обручи, скобы, топоры, лопаты, а некоторые — тайно — пики и ножи.

Гасан дёрнул Головатого за полу свитки, и указал головой на двери. Они вышли из кузницы. Но как вести разговор? Даже если бы Гасан и написал чем-то острым на земле или на стене, Гордей всё равно не смог бы в темноте ничего прочесть.

— А у тебя что-то действительно важное? — спросил Головатый. — Неотложное?

Гасан решительно задёргал понизовца за полу.

— Тогда бери, парень, вот здесь угли, — посоветовал Гордей, подводя Гасана к притухшему костру, — бери большие, твёрдые. И пойдём. Держись за меня.

Вскоре они подошли к большой новой избе у озера. Двери открыты настежь. В святом углу горит подвешенная лампада. Слышится похрапывание спящих. Кто-то проснулся, спросил, кто здесь шастает. Головатый назвал себя. Затем взял Гасана за руку и повёл в боковую комнату. Перенёс сюда из большой светлицы лампаду. Плотно прикрыл двери. Подтянул в лампаде фитиль. Огонёк осветил облупленную стену. Гордей выбрал ровное место и приблизил к нему лампаду.

— Пиши.

Рука Гасана дрожала. Уголь крошился. Буквы получались неровные, некоторые были совсем неразборчивыми.