Искры
Шрифт:
— Воля ваша, господа. Я объяснил вам, как обстоят дела завода. До свидания. — И направился к выходу.
После ухода директора вальцовщики мелкосортного стана долго, в одиночку и группами, ходили возле клетей, возле одежных ящиков, молчаливо сидели на железе, курили и думали. Горько было на душе у них, и они уже были недалеки от того, чтобы начать работать.
— Так чего ждать-то будем? — раздался звонкий голос молодого парня с красивой светлой шевелюрой — Бориса Лавренева.
Дед Струков бросил насмешливо:
— Ты ведь тоже кричал
— Я и сейчас скажу, — тряхнув шевелюрой, ответил деду Борис Лавренев, — острастку надо им дать, начальникам!
— Само собой, — басовито заговорил грузный, огромного роста вальцовщик Щелоков. — Пустим стан, а они другим цехам плату скинут, и скажут нам люди: «Эх, за себя не могли постоять и нас подвели!»
— Правильно тут Леон Дорохов говорил: им только палец в рот положи…
— Пальца вам жалко, а брюха — нет? У-у, дурачье, — ворчали старики.
Так, в пререканиях, прошло часа два, пока Вихряй пришел из больницы и рассказал, что с Бесхлебновым.
— Кровью изошел здорово, так что еще неизвестно, выдержит ли. Завтра пулю вырезать будут, — закончил он свое сообщение и задумчиво продолжал: — Да-a, выходит, чем больше терпим, тем они больше над нашим братом измываются. За скотину считают. А мы ж люди!
Вернулись и Леон с Ермолаичем. Они обошли главные цехи завода и рассказали рабочим о событиях в прокатном.
— В доменном уже все знают про наши дела, — сказал Леон. — В литейный Ермолаич ходил. Там говорят: пора, мол, бросать работу, довольно терпеть.
— Молодец, Левка! — торжествующе воскликнул Вихряй. — Вижу, ты парень деловой. А ну, все садись сюда поближе. Сейчас шахтер нам кое-что скажет.
Леон собрался с мыслями. Что он, молодой рабочий, может сказать этим опытным людям, вальцовщикам? Но для чего же тогда он ходил на кружок Чургина и слушал речи о том, как надо рабочим бороться за свои права? Для чего ночи просиживал над книгами, если молчать в такую важную минуту жизни рабочих? И он рассказал о том, что видел на шахте. Говорил негромко, но горячо, торопливо, будто боялся, что ему не дадут досказать самое главное, и закончил:
— Ну вот и решили мы остановить все работы. Забастовкой это называется. Пошли по уступам, потолковали с шахтерами. Не все сразу согласились, но потом все же согласились все. Остановили шахту, выбрали забастовочный комитет. А комитет составил требования к хозяину рудника. Так было у нас. И у вас, считайте, тоже началась такая забастовка. Но у нас вся шахта была остановлена разом, в один день, а тут один стан стоит. И я так думаю: давайте остановим весь цех. Весь завод!
— Весь завод?! — приглушенно воскликнул вальцовщик Щелоков.
Александров смотрел на Леона и думал: «Умный парень».
— Дельная речь, — одобрительно проговорил он. — Так и мы должны действовать, и нечего бояться расчета. Пять тысяч рабочих за ворота не выкинут!
Ткаченко предложил:
— Давайте разобьемся на группы по два-три человека, обойдем цеха и попросим, чтобы
нас поддержали. А утром еще раз по цехам пройдем.Александров обратился к вальцовщикам:
— Так что же, бастуем, ребята?
— Бастуем!
В эту ночь Леон дал Чургину условную телеграмму о событиях.
Утром, едва прогудел первый гудок, на завод пришли рабочие дневной смены. Знакомые и незнакомые встретили их небывалой новостью:
— Прокатный взбунтовался!
— Галин подранил вальцовщика!
— Расценки опять урезали!
И все сворачивали в прокатный цех.
Ряшин пришел, когда в цехе было уже человек пятьсот. Слышались грозные выкрики, перебранка, и стоял такой шум, что ничего невозможно было понять.
Узнав о событиях, Ряшин сказал Александрову:
— Жаль, что вы раньше мне не сообщили. Ну что ж, попытаемся направить стихию в должное русло. Другие цеха знают о забастовке?
— Весь завод знает, — ответил Ткаченко.
А на обеденном столе, как могучий дуб, стоял Щелоков и говорил, будто в колокол бил, размахивая правой рукой:
— До каких пор будем терпеть? Нынче — Бесхлебнова, завтра — другого. Да что мы, за себя постоять не можем? — И что было силы крикнул: — Мы их научим обходиться с рабочим народом! Бастуем, братцы!
Шум голосов усилился, толпа всколыхнулась.
На стол вскочил курносый парень, заговорил звонким, срывающимся голосом:
— Ребята! Нам надо послушать, об чем старики сказали. А они сказали, что директор говорил. А директор раз сказал, все одно на своем поставит. Об чем он сказал? Он сказал: может, нам и работать, мол, не придется, раз мы так…
— Утри молоко на губах! — бросил кто-то.
Но парень не унимался.
— Я так скажу: давайте пущать стан. А хозяину бумагу про это составим.
— А он с твоей бумагой до ветру сходит.
— Ха-ха-ха! Правильна-а-а!
— Чево правильна? Хозяина мы встречали и знаем его. Он сразу даст ход этому делу.
— По зубам даст, папаша!
К Ряшину подошел полный человек с черными усами — токарь механических мастерских Чурбачов.
— Стачка? — спросил он.
— Стачка, — ответил Ряшин. — Сейчас скажет Александров, потом ты. Мол, механический поддержит вас, прокатчиков.
На стол поднялся Александров. В цехе было уже до тысячи человек, а со двора входили все новые и новые группы рабочих. Все хорошо знали, что Александров — старшой, и шум сразу стих.
— А ну, Александрыч, скажи, послушаем! — крикнули из толпы.
— Я думаю, много говорить тут нечего: всю ночь проговорили. Не хочет директор отменить распоряжение об урезке расценок и уволить начальника цеха — не пускать стан, — сердито сказал Александров. — Надо призвать на помощь другие цеха и начать забастовку всем заводом… Что мы делали, когда нас били на улице? Собирались в кучу и тоже били. И ловко выходило. Так и здесь: все за одного должны подняться!
— Верна-а, Александрыч!