Искры

Сотник ударил его шашкой, и он упал, обливаясь кровью.

Ободренные подмогой, полицейские, как борзые, ловили убегающих, били их кулаками и сапогами, а старший чин, заложив руки назад, стоял у калитки директорского дома и все покрикивал:

— Так их! Так их, крамольников!

На улице ослепительно сверкал снег. На снегу, дымясь, горела алая кровь.

5

Леон вернулся домой подавленный всем, что увидел за день. Не громи Лавренев квартир инженеров, можно было бы собрать всех рабочих завода, обсудить требования к хозяину, и все бы пошло совсем по-иному. После того как стало известно о кровавом столкновении с полицией и казаками, некоторые рабочие разошлись по домам, некоторые еще работали или без дела ходили по заводу. Лавренев со своими товарищами был в полиции, возле завода дежурили казаки. Что теперь было делать? Как остановить завод? Или примириться с тем, что стачка не удалась? Так и не решив, ничего по пути с завода, Леон незаметно для себя очутился перед дверью своего флигеля.

Алены не было дома, и он зашел к Горбовым.

Иван Гордеич пришел давно и, надев чистую рубаху и пообедав, сидел в углу под образами и рассказывал о событиях на заводе. Недовольный Леоном за остановку домны, он с ехидством спросил:

— Что, добунтовались? Даже лицо почернело. У-у, бесстыдник! Вот я и говорю: бога забыли люди.

— Забыли, истинный господь, забыли, — подхватила Дементьевна. — Так стращать народ, образованные семейства! Кто похвалит за это!

— А все потому, что против святого писания пошли. Какая это жизнь будет, ежели народ на старших подымается? «Несть бо власти, аще не от бога», — гудел Иван Гордеич.

— Это ж беда, как озверели люди, — продолжала возмущаться Дементьевна и, поставив на стол пышки и молоко, обратилась к Леону: — Закуси да брось тужить об них, разбойниках. Ты за ними не бегал, Левушка?

Леон сел у печки, закурил.

— Нет. Но вы зря называете их разбойниками, мамаша. Из терпенья люди вышли, потому они так и делали, квартиры громили.

Алена сидела на стуле возле стола. Теперь ей все стало понятным: и то, что читал Леон, и то, куда и зачем он уходил из дому в свободное от работы время, и она со страхом и обидой молча наблюдала за ним, поглядывая в окно. Ей казалось, что за Леоном вот-вот придет полиция, таким большим бунтарем представился он ей после рассказа Ивана Гордеича.

Иван Гордеич посмотрел на Леона и снисходительно проговорил:

— Молодец, что не бегал, сынок! Начальство за такие дела не похвалит. Стенька Разин сколько против властей ни ходил, а покарал его господь, и сложил он голову на плахе. Рука всевышнего, сынок, любую тварь достанет. Так и наши. Добунтовались? Добунтовались. В полиции вон очутились.

Леон встал, взял картуз и шагнул к двери.

— Да, папаша, рука всевышнего, видать, очень длинная, — сказал он, остановившись у двери. — Она всегда достает всех и все, но всегда простой народ. Скажите, когда она достанет богатых и власти?

— За такие вопросы тебя тоже могут посадить за решетку.

— Потому, что я тоже простой человек?

— Нет, потому что ты очень много говоришь и очень мало думаешь.

— Грешно так говорить, Левушка. Свихнулся, свихнулся ты, сынок! А мне так жалко, так жалко тебя, детка, как родное дитя, истинный господь, — жалобно проговорила Дементьевна.

Леон ничего не ответил и ушел во флигель. Алена пришла вслед за ним, налила ему в таз воды, собрала на стол. Делала она все молча, не рассказывала, как обычно, о происшествиях у соседей, и Леону нетрудно было понять, что ей все известно о стачке и что она недовольна им. Пообедав, он мягко сказал:

— Надо меньше денег тратить, Алена. Ты так готовишь, будто у нас капитал в банке лежит.

Алена поняла, что дело тут вовсе не в излишних тратах, а в том, что Леон опасается расчета, и вздохнула.

— Это ты затем и уходил из дому, что бунт сговаривался устроить? Эх, Лева, Лева! Только поженились, и опять ты… — с грустью и укором заговорила она. — Ты думаешь, я хуторская, так ничего не вижу, не понимаю? Все теперь я вижу и знаю, чем вы с Ольгой занимаетесь. Я не боюсь, что тебя рассчитают с завода. Денег не будет — возьму у своих. Ну, а если тебя арестуют, в тюрьму посадят? Ты думал об этом? Ни о чем семейном ты не беспокоишься. А ты… ты ведь скоро отцом будешь, — неожиданно сказала она, и в глазах ее заблестели слезы.

Леон опустил голову; от этой новости ему стало еще тяжелее. Он встал, задумчиво прошелся по комнате. Жалко ему было Алену. Конечно же, она не знала, что ждет ее замужем, и мечтала о другой жизни. Чем ее утешить и успокоить? И он решил сказать ей то, что надо было сказать давно.

Алена смотрела на него, высокого, красивого, с небольшими усиками и строгим лицом, и думала: «Да, счастливая я! Красивый у меня муж и серьезный человек. Но неужели мы не будем счастливы, и судьба не пощадит ни красоту нашу, ни молодость? Не может этого быть!» — хотелось воскликнуть ей.

— Да, Алена, — задумчиво говорил Леон. — Не тот я теперь, каким был в Кундрючевке, и не теми глазами смотрю на все. Поздно теперь говорить об этом, но я должен сказать тебе все. Я вступил на новую дорогу жизни, трудную, опасную дорогу, и что я встречу на ней — неизвестно. Известно только, что на этой дороге придется не раз столкнуться с полицией, с казаками и, быть может, когда-нибудь мне круто придется. Но что бы там ни случилось, я со своего пути не сойду. Никогда! Путь этот — борьба за правду, за свободу и счастье народа. Любишь ты меня — иди со мной, и мы вместе, будем переживать и радость и горе. Я думал, что ты поймешь меня со временем, потому и женился на тебе. — Он подсел к Алене, обнял ее и погладил по голове. — А Ивана Гордеича ты не слушай. Хороший он человек, но ошибается во многом и говорит не то, что надо говорить рабочему человеку. А если ты хочешь послушать настоящие речи о жизни, о правде, то послушай моих учителей — Цыбулю или Чургина, когда они приедут.

Алена положила голову ему на грудь, обвила руками шею. К нему и только к нему стремилась она всю свою жизнь, и если бы ей предстояло пойти в тюрьму с ним, она не задумалась бы, пошла. И она тихо промолвила:

— Я не знаю, что это за путь, про который ты говоришь: путь правды, и что он даст тебе, но я на все согласна, лишь бы мне всегда быть с тобой. Нет у меня большей радости в жизни, чем ты.

Леон прижал ее к себе, и они долго сидели так притихшие, в каком-то торжественном молчании.

6

Был воскресный день.

Лука Матвеич, в пальто с каракулевым воротником и в такой же шапке, важно восседал на извозчике, опершись на толстую палку, и внимательно посматривал по сторонам. Он только что сошел с петербургского поезда. В ногах у него стояли два больших чемодана с литературой, оружием и шрифтом для типографии. Возле одного из городских домов он велел извозчику остановиться, расплатился с ним и пошел с чемоданами в руках во двор. И в это же время возле ворот остановился другой извозчик. Сидевший на фаэтоне шпик записал адрес дома и укатил, а Лука Матвеич вышел из ворот, увидел своего извозчика и, быстро погрузив на фаэтон чемоданы, уехал через мост на противоположную сторону реки, в рабочий поселок. Убедившись, что за ним никто не наблюдает, он вскоре остановился возле заводской гостиницы.

Домой он попал часа через два. Жена его, Мария Михайловна, маленькая, худенькая женщина с ясными голубыми глазами, открыв дверь, облегченно вздохнула.

— Наконец-то! Поезд давно пришел, а тебя все нет, — сказала она, принимая от Луки Матвеича каракулевую шапку и палку.

— С Курска шпик прицепился, а я с грузом. Пришлось покрутить по городу, — коротко объяснил Лука Матвеич и обнял жену. — Ну, здравствуй, старая. Как здоровье? Новостей нет?

— Чайку не выпьешь? — не отвечая на его вопрос, предложила Мария Михайловна. — Посинел весь.