Искупление грехов
Шрифт:
Серые жили на удивление обыденной жизнью. Ходили копать какие-то коренья, охотились на местную живность. А стоило только солнцу опуститься к горизонту, как разбредались по шалашам и спали. И так до тех пор, пока не вставало солнце. С первыми солнечными лучами они поднимались и снова шли работать. Что больше всего меня удивило — так это тот факт, что они не общались друг с другом. Почти не общались. Редкие возгласы нельзя было назвать полноценным разговором. И даже дети старательно избегали друг друга, занимаясь своими делами. Глядя на них, я постоянно сравнивал их с ребятнёй аори — которым стоило только оказаться вместе, как они тут же сбивались в стайки и начинали играть. Дети серых тоже играли, но только сами с собой. Один ковырялся в земле, другой —
— Почему они будто… каждый сам по себе? — не удержался я от вопроса на третий день наблюдения. Рядом залегли Холод и Нож. Солнце стремительно закатывалось за далёкую полоску горизонта.
Я ожидал ответа от Ножа, но откликнулся Холод:
— Может, им друг на друга плевать?
— Ты так думаешь? — удивился я, уловив неуверенность в словах Холода.
— Просто предположил, — ответил тот.
— Может быть… Пусть так, — согласился я. — Всё равно других версий нет.
— Даже если и есть, — проговорил Нож, — я их пока оставлю при себе. Три дня — слишком малый срок, чтобы понять, как и чем живут эти твари.
— Не любишь их, — заметил Холод.
— Не за что пока, — согласился Нож. — Они отвратительны во всём, кроме набедренных повязок.
Серые обитатели посёлка разительно отличались от тех, от которых мы отбивались в прошлом году. Да, эти серые были именно серыми людьми: долговязыми, чуть выше обычных людей, с бледно-серой кожей и тёмными глазами. Всё тело было лишено растительности, а под кожей виднелись тёмные полоски вен, различимые даже с нашего обрыва. Из всей одежды мужчины носили только грязные серые набедренные повязки — а иногда такие же грязные накидки на плечи. Женщины носили полоски ткани, напоминавшие наши плащи для Диких Земель. Надевалась одежда через голову, а по бокам стягивалась тесёмками. К ногам и женщины, и мужчины привязывали тонкие дощечки на ремешках. Память подсказала название такой обуви — сандалии. Ни следа доспехов, кожаных одежд и прочего. Какие-то оборванцы, по сравнению с прошлогодним войском.
На четвёртый день я обнаружил, что каждый день они спят в разных шалашах. Какой ближе оказался — в тот и забирались. И никогда — ни в одну ночь — ни один серый не допускал в своё жилище другого взрослого. Дети вообще спали на улице, где придётся. Огонь серые жгли только на площади посреди поселения. Были ли в их жилищах места для обогрева — я не знал. Серые не мылись, пищу ели после минимальной готовки, зато много пили и активно гадили по сторонам от посёлка. Специального отхожего места у них не было. Вонь от их образа жизни доносилась порой даже до нашего обрыва, заставляя кривиться и удерживать содержимое желудка. А ведь они-то жили в этой грязи.
Они были и людьми — и не совсем людьми в то же самое время. Настолько близкие и настолько чуждые, что понять их решительно не получалось. От нечего делать я стал наблюдать за ними другим взглядом, и вот тут меня поджидало неожиданное открытие. Между жителями деревни постоянно летали искры. Сначала я решил, что они так общаются, но дальнейшее наблюдение показало, что стоит двум серым оказаться поблизости друг от друга — как их тела начинали обмениваться мудростью. И сами они становились активнее и живее. Но как только чувствовали произошедший обмен — немедленно расходились в разные стороны. Исключением были только случаи совместной работы, на которую серые люди шли с большой неохотой.
Все свои наблюдения мы каждый вечер записывали на листах выделанной кожи, собираясь у костерка. Да, мы быстро наплевали на предупреждения Лыбы и организовали удобный лагерь. Два просторных шалаша, в каждом из которых помещалось по четыре человека, стояли друг напротив друга. Пришлось, конечно, отойти подальше от деревни серых, чтобы набрать необходимых материалов — но оно того стоило. Между шалашами мы вырыли яму под бездымный костёр с поддувом и каменными стенками. Глинистая почва на уступе отлично держала форму, поэтому подновлять ничего было не нужно. Отдельно приходилось
искать дрова, потому что на уступе росли в основном какие-то хвойные, а найти лиственное деревце было тяжело. Но и с этим мы справились.А началось всё с того, что на уступе не обнаружилось нормальных источников питьевой воды. Неподалёку было только заросшее ряской озерцо, питаемое ручьями с гор. Летом озерцо начинало подсыхать, вода застаивалась, а поверхность зарастала тиной. Пить это было нельзя даже с винным уксусом. Мы в первый же день попробовали очистить воду, проливая через ткань — но все наши ухищрения не сработали. Жижа по-прежнему была мутной и пахла тухлятиной. Пришлось искать способ кипятить воду, вот тут-то Нож и вспомнил подсмотренный у опытных бойцов способ прятать костёр в походе. К счастью, Долдон не послушал «полезные» советы на Стене, поэтому в его рюкзаке был обнаружен котелок. После кипячения вода всё равно имела мерзкий привкус и запах, но пока ещё никто не отравился.
Лагерь наш находился за небольшим возвышением, и костёр даже случайно не смогли бы увидеть со стороны. Но мы всё равно подстраховались, маскируя нашу стоянку ветвями сверху и по сторонам. Теперь можно было смело жечь костёр, что ночью, что днём. Хотя днём мы всё-таки не решались — каким бы бездымным он ни был, но запах серые могли и учуять. Поэтому запасы кипячёной воды мы делали после заката и рано утром, в сумерках. В одном из шалашей вечером ставили масляный фонарик и записывали всё, что успели заметить. Стопка наблюдений росла день ото дня, но моё стало первым, которое чего-то да стоило.
Ещё одно интересное открытие сделал на следующий день Злобный. Подсчитав всех обитателей деревни, он пришёл к выводу, что должно быть ещё пятеро взрослых. Потому что мужчин оказалось одиннадцать, женщин восемнадцать, а жилищ — тридцать четыре. А значит, пятеро куда-то ушли. Их возвращения мы и решили дождаться.
На десятый день в жизни серых людей случилось непредвиденное для нас событие. Одна из женщин с пузом прямо с утра, помаявшись по селению и не взявшись ни за одно из ежедневных дел, присела на краю деревни на корточки, будто собиралась сделать дела по-большому, что мы уже неоднократно наблюдали ранее. Но вместо этого внезапно родила. Осмотрев ребёнка, который крикнул всего один раз — ударившись о землю, женщина утянула его в один из шалашей, вывесив на нём окрашенный красным кусок кожи. Больше она из шалаша не выходила, а еду ей оставляли рядом.
Ещё четыре дня наблюдений — и стало понятно, что скоро придётся возвращаться назад. Сколько бы мы ни экономили еду, но запасы подходили к концу. Ещё десять дней можно было просидеть в своём укрытии, но тогда припасов на обратную дорогу не осталось бы совсем. Что можно есть из растений Диких Земель, мы не разобрались — поэтому было решено через четыре дня уходить назад на Стену.
Глава 37
Касан тяжело опустился в новое компьютерное кресло и надел виртуальный шлем. Мир на месте не стоял и менялся, а он — старел. Ходил на опостылевшую работу, делал ненужные дела и верил, что когда-нибудь всё это закончится. Оно и закончилось ровно в шестьдесят лет. Правительство, конечно, дважды меняло срок выхода на пенсию, но Касан всё-таки догнал своё счастье. Первый день свободы — и первый день настоящей жизни, когда ты принадлежишь лишь самому себе, а тебе за это ещё и приплачивают. Купленные заранее виртуальный шлем и новое кресло — с массажем и поддержкой спины — стали отличным предпенсионным подарком.
«С любовью от Касана — Касану!» — улыбнувшись, подумал он.
Старые игры завершены. Аккаунты закрыты, вещи распроданы, деньги выведены и уже потрачены. Новая игра и новый мир, про которые он только читал в последние месяцы, ждали Касана. Им он готовился посвятить лет пять своей жизни. Ему ещё будет чем заняться, если всё пройдёт удачно. Недаром же люди в современном мире дотягивают до сотни. В ожидании свободы и счастья Касан даже вес слегка сбросил, записавшись на лечебный курс физической культуры.