Искусство и его жертвы

А вообще хотел бы сбежать в Париж. Отдохнуть от наших неурядиц. И пожить жизнью европейского рантье. Но, конечно, все зависит от моих денежных ресурсов. А они пока на нуле.

Бог даст, весной встретимся. Маменьке поклон.

Ваш надежный друг М.Г"

На одном из новогодних балов, посвященных приходу 1841 года, Глинку познакомили с Лермонтовым. Оба Михаила были маленького роста, но у композитора части тела пропорциональны друг другу, а кавалерист-поэт отличался слишком крупной головой для убогого туловища и ножек.

Жидкие волосики неуклюже прилизаны. Усики словно бы приклеены.

Михаил Иванович сделал комплимент:

— Я прочел "Героя нашего времени" и пришел в восхищение вашим слогом.

Михаил Юрьевич поморщился:

— Так, безделица. Надо было чем-то занять свободное время, вот и сочинил.

Глинка улыбнулся:

— Вы лукавите, сударь. Сочинительство для вас, я уверен, совершенно не праздное занятие, это сразу видно.

Тот пожал плечами:

— Я не знаю. Может быть. В жизни моей все случайно. Мне и в Петербурге-то теперь находиться не должно. Отпустили на Рождество по причине болезни бабушки. И опять надо ехать на Кавказ.

— Берегите там себя. Вы явились по воле Провидения как на смену Пушкину, и Россия не переживет, коль и вас лишится.

Лермонтов горько рассмеялся:

— Бросьте, переживет, как еще переживет, все переживут. Я скажу больше: будет даже лучше, коль убьют. Ведь у нас при жизни никого не ценят, Пушкина травили, унижали, смеялись, а когда он умер, сразу закричали: "Гений! Гений!" Коль и я уйду, может, и меня увенчают славой.

Музыкант посетовал:

— Вот вы ерничаете так, а слова и мысли могут стать реальностью, и поэтому нельзя накликать на себя беду.

Сочинитель грустно ответил:

— Знаю, знаю, мне уж говорили, что нельзя было трогать тему демона, что с потусторонними силами шутки плохи. Но теперь уж поздно. Я готов к любому исходу моей судьбы.

— Вы, как ваш герой, фаталист?

Тот скривил губы:

— Да, отчасти.

Не успели отшуметь новогодние торжества, как пришло известие, что скончался генерал Керн.

4.

Анна Петровна на похороны, разумеется, не поехала, да и Катю не отпустила: по трескучим январским морозам — разве это мыслимо? Заказали заупокойную в церкви, постояли, поплакали у иконы Архангела Михаила, покровителя всех воинов, свечечки поставили. А потом заказали сорокоуст. Царствие небесное рабу Божьему Ермолаю; он, конечно, был человеком непростым и ершистым, но, само собой, в целом добряком и героем. Мир его праху!

Анну Петровну больше волновали живые, чем мертвые. С Катей, слава Богу, все утряслось, и она пришла в нормальное свое состояние, хоть и сетовала порой, что несчастна в любви; Саша-маленький тоже перестал кашлять — мед, лимоны, грецкие орехи, лук, алоэ, сливочное масло сделали свое дело, и бронхит не перерос ни во что плохое. Главная забота состояла теперь в отсутствии денег. Саша Марков-Виноградский высылал редко и какие-то крохи, Глинка не высылал вовсе; жить на иждивении родичей тоже было стыдно; оставалось одно: хлопотать о пенсии после смерти Керна. Все-таки они с мужем хоть давно и расстались, но развода не оформляли, и она по закону имела полное право на обеспечение. А тем более с маленьким ребенком (пусть и от другого, но кому какое дело?).

Поначалу генеральша попросила похлопотать за нее в Петербурге Глинку, но потом быстро поняла, что из композитора хлопотун никакой, и решила ехать сама. Сына оставляла на Катю.

Барышня просила:

— Ты, пожалуй, узнай о планах известной тебе особы. Не переменил ли он своего ко мне отношения? Коли все устроится лучшим образом, я приеду в Петербург тоже.

Генеральша сказала:

— Мы его испытаем. Я скажу, что к тебе намедни сватался лубнянский помещик Зайончковский и, возможно, все у вас сладится.

Катя испугалась:

— Ох, а надо ли рисковать, мама? Вдруг Михал Иваныча это сильно заденет?

— Вот мы и проверим.

— Поступайте как знаете. Но не забывайте, что он человек особенный, гений, с ними нельзя, как со всеми.

— Гений он в музыке, так же, как и Пушкин был гений в литературе; а в быту они — простые смертные. Даже иногда хуже. И несноснее.

— Доверяюсь полностью тебе. Счастье мое в твоих руках.

Мать поцеловала дочь в щеку:

— Сделаю как надо, не переживай.

В первых числах апреля Катя получила от матери первое письмо:

"Дорогой мой Катёнок, здравствуй. Много новостей накопилось, разного, скажу тебе прямо, свойства, но начну с хороших. С пенсией все устроилось положительно, побывала на аудиенции у военного министра, он заверил меня, что следить будет лично, и не обманул, не прошло и двух недель, как мне принесли с курьером бумагу о благоприятном исходе дела. Якобы сам государь одобрил, исходя из заслуг Ермолая Федоровича на полях сражений во благо Отечества. С мая будут начислять регулярно, а за прошлые месяцы выплатят задним числом. Слава Богу!

А теперь о Глинке. Весь Петербург шумит, и в салонах только и разговоров, что о выходке его благоверной. Эта дура (я иначе не могу ея характеризовать) со своим милым другом Н.В. захотела убежать за границу. Вроде муж и жена. И для этого обманула деревенского попа, не сказав, что она замужняя, обвенчалась заново. Но когда отвезла бумаги на выдачу паспорта, дело вскрылось, и Синод начал разбираться, поп решительно утверждает, что ни сном ни духом, а они кричат, что вообще не было венчания, поп чего-то напутал, будучи пьян смертельно. В ход пустили связи дяди Н.В. Если не замнут, то развод Михаилу Ивановичу обеспечен.

Правда, сам Глинка пребывает в некоем сумеречном состоянии духа, равнодушен к миру, нездоров, апатичен. Я ему сказала о якобы сватовстве г-на Зайончковского, а в его лице хоть бы мускул дрогнул. Говорит: "Значит, Господу так угодно. Может, с ним она будет счастлива". В общем, непонятно, что и думать. Ничего, не расстраивайся, малышка, время все расставит по своим местам; ты приедешь и поговоришь с ним сама, а там видно будет.

Береги Сашеньку.

Нежно вас обоих целую. Всем родным низкие поклоны.

Ваша маменька".

Прочитав письмо, Катя долго плакала, а когда пытались ее успокоить, исступленно кричала, что не хочет жить. Приглашенный врач констатировал нервное истощение и велел принимать сильное успокоительное. А она смотрела на мир исподлобья и повторяла: "Мне уже ничто не поможет, ничто".

5.

Глинка оформил паспорт для выезда за границу, но на жизнь в Берлине и Париже денег не хватало, и отправился к матери в Новоспасское. Настроение было хуже некуда, делать ничего не хотелось, вдохновение оставило его, видно, навсегда, он лежал, закутавшись, несмотря на лето, в шапке с кисточкой, и смотрел перед собой в одну точку. А Евгения Андреевна, проходя мимо, неизменно ворчала: