Искусство и его жертвы
Шрифт:
Выяснил, что она изредка посещает салон Карамзиных, где читают новые стихи и поют новые романсы. И набился в гости.
Был февраль 1843 года, на дворе трескучий мороз, а в особняке Карамзиных на Гагаринской улице — хорошо натоплено и уютно. В красной гостиной — самые простые соломенные кресла. Стол с самоваром. Чай разливает старшая дочка покойного Карамзина от первого брака — Софья Николаевна, и ее в шутку называют здесь "Самовар-паша". Мать семейства, мачеха Софьи, 60-летняя Екатерина Андреевна, доводящаяся сводной сестрой Петру Вяземскому, тоже весьма радушна; правила
В этот вечер собравшихся было немного — человек семь, никого Сергей Львович из них не знал и сидел пригорюнившись, так как Катя Керн не приехала. Грустное его настроение не осталось незамеченным, и мадам Карамзина села рядом с ним на соседнее кресло.
— Отчего вы невеселы? Как дела у Левушки?
— Ах, спасибо, спасибо, мон шер, у него все отлично, слава Богу. В прошлом году уволился в чине майора и теперь в Одессе служит на таможне. Сделал предложение Лизоньке Загряжской, родственнице Натали Гончаровой. Он Загряжскую любит с детства, и она его. Словом, скоро свадьба.
— Вот как замечательно! Вы поедете?
— Непременно поеду. Море, юг — я люблю Одессу. И к тому же там когда-то служил Сашка. Обязательно поеду.
— Ну а сами-то не надумали жениться? — больше в шутку спросила Екатерина Андреевна, но Сергей Львович сразу оживился и ляпнул:
— И женюсь, коли вы поспособствуете.
— Я?! — с улыбкой удивилась хозяйка дома. — Чем же я смогу?
— Зазовите к себе Катю Керн. Мне к ней ехать в Смольный институт неудобно, слухи поползут, а она, я знаю, кроме вашего салона, не бывает нигде.
— Нет, порой выходит к Глинке в театр.
Пушкин-старший нахохлился:
— Так у них еще, значит, продолжается?..
— Слышала, что нет. Вроде просто они друзья, не больше. Глинка же пока официально женат, а Катюша жаждет лишь законного брака.
— Правильно. Хвалю. И законный брак должен быть со мною.
— Вы уверены, дражайший Сергей Львович?
— Абсолютно. Я уже и в завещании упомянул ея.
— Неужели?
— Да. Все мое состояние — по частям — Натали, Левушке и Лёле, а мадемуазель Керн — пятьдесят тысяч.
— Господи, помилуй! Более чем щедро.
— Истинный бриллиант должен быть в дорогом обрамлении.
— Ну а коль не согласится выти за вас?
Он взмахнул изящной ладонью:
— Пусть. На все воля Божья. Но уже не изменю завещания и оставлю как есть.
Женщина взглянула на него с восхищением:
— Вы большой души человек! Александр Сергеевич перенял у вас это качество.
Тот кивнул, довольный:
— Несомненно. Стало быть, поможете мне?
— Приложу максимум усилий.
На другое утро по велению мачехи Софья Николаевна написала Кате:
"Душенька, приезжайте к нам завтра вечером: Даргомыжский обещал представить новые романсы. Не исключено, что и Глинка будет. Очень ждем".
Катя клюнула на магическое для нее слово "Глинка" и решила быть. Правда, важные дела в Смольном не позволили ей выйти вовремя, и она явилась на Гагаринскую улицу в половине девятого. Оказалось, что Даргомыжский не пришел по болезни,
Глинка "еще едет", но зато Александр Варламов сел за рояль и своим неподражаемым тенором спел романсы на стихи Лермонтова — "Ангел" и "Казачья колыбельная песня", а затем дуэтом с Софьей Николаевной — "Горные вершины". Только Катя села пить чай с клюквой в сахаре, как увидела, что сбоку к ней подсаживается Пушкин-отец в темном сюртуке и пестрой жилетке, пахнущий дорогим мылом.— Мадемуазель Керн, счастлив видеть вас.
— Здравствуйте, Сергей Львович. Сколько лет, сколько зим. — Но в ее церемонном тоне радости особой не чувствовалось.
— Вы прекрасно выглядите, Катенька.
— Вы мне льстите, мсье. Я уже давно не та барышня, за которой вы когда-то ухаживали.
— Чепуха. Вы клевещете на себя. Повзрослели и сделались еще краше. Это во-первых. Во-вторых же, я по-прежнему в вас влюблен.
— Шутите, наверное?
— Нет. Нисколько. Я влюблен пуще прежнего.
— Перестаньте, сжальтесь. Это не смешно.
— Мне и не до смеха. У меня самые серьезные до вас намерения.
— Ах, пожалуйста, только не сегодня. Я ужасно устала нынче.
— Не сегодня, так завтра. Послезавтра. Как скажете. Я не тороплюсь, у меня впереди вечность.
— Хорошо сказано. Реплика, достойная Пушкиных.
Глинка все же не приехал, Катя опечалилась, и Екатерина Андреевна села с ней в дальний уголок — пошептаться по-женски. Рассказала о завещании Сергея Львовича. Керн перекрестилась.
— Представляешь, если он теперь назначает пятьдесят тысяч, сколько выйдет, если примешь его предложение?
— Думать не хочу. Разве дело в деньгах?
— Разумеется, нет, но сама рассуди, как бы ты смогла поправить дела своего семейства — маменьки и маленького брата. Быть женой, а потом вдовой Пушкина-отца! И фактически — мачехой самому гениальному поэту!
— Несомненно, почетно… Но соображения здравые совершенно противуречат моему сердцу. Не лежит душа. И потом, я уверена, Натали Гончарова не допустит, чтобы я отхватила у нея часть наследства.
— Ну, Наталья Николаевна ему не указ. У него всегда были с нею сложные отношения, а тем более после гибели Александра. Дедушка влюблен в тебя и теряет голову.
— Ах, не знаю, право.
— Видела, как он поступил с твоей клюковкой?
Катя изумилась:
— С клюковкой?! А как?
— Ты разжевывала ягодки, а оставшиеся шкурки складывала в розеточку.
— Да, и что?
— Он украдкой их брал и ел.
— Свят, свят, свят!
— Я заметила. Многие заметили.
— Это за гранью моего понимания.
— Надо брать старичка, пока он тепленький… во всех смыслах… — И захохотала.
— Вы смущаете меня.
— Хорошенько подумай.
Неожиданно пришел Глинка. Раскрасневшийся, оживленный, вроде подшофе. Объявил:
— Господа, принимаю поздравления: консистория избавила меня от подписки о невыезде!
Все захлопали. Михаил Иванович пояснил:
— Под предлогом того, что на днях должен ехать в Москву — обсуждать постановку "Руслана" в Большом театре. Гедеонов похлопотал.
— И надолго вы покинете нас?