Искусство и его жертвы

— Что ты, словно бука, в самом деле, занимаешься самоедством? Да, не вышло с Машей, не сложилось с Катей, мало ли других Маш и Кать на свете?

— Что мне до других? — отзывался тот. — Я женат на Маше и люблю Катю, впрочем, может быть, уже не люблю, я и сам не знаю.

— С Машей разведут — снова женишься на ком-нибудь.

— Нет уж, никакого желания. И потом еще не известно, разведут ли. Царь велел наказать одного Васильчикова, но нестрого — перевел из гвардии в Вятский гарнизон. А моя благоверная так пока благоверной и осталась.

— Надо хлопотать дальше.

— Надо, надо, только мочи нет.

Лишь письмо от Нестора Кукольника оживило его: литератор писал, что стараниями его Гедеонов нашел деньги на постановку "Руслана", и, пожалуй, в сентябре начнут репетировать. Время привести в порядок всю партитуру, и вообще в театре ждут приезда Глинки самое позднее к концу августа. Композитор заявил в ответном письме, что скоро будет.

Но известие о гибели Лермонтова на дуэли потрясло его абсолютно. Вспомнил их разговор в Петербурге. И пророческие слова о том, что дурные мысли могут воплотиться. Воплотились! Главное, убит не на поле брани, не от вражеской пули, а от рук одного из близких своих друзей. Вновь дуэль! Вновь погиб поэт, невольник чести! Что за рок преследует Россию?

Ехать, ехать, убежать из этой страны, проклятой Богом. Но куда? Где найти пристанище? За границей лучше? По большому счету, разница небольшая. Умному человеку нет нигде покоя. И с собой покончить нельзя, это не по-божески. Надо взойти на свою Голгофу, несмотря ни на что. Вынести свой крест.

Неожиданно получил письмо от Кати. Вот что она писала:

"Здравствуйте, дорогой Михаил Иванович. Даже не решаюсь обращаться на "ты". И вообще не знаю, захотите ли прочитать эту весточку от меня. Но решила первой прервать молчание.

Сразу хочу внести ясность: никаких предложений руки и сердца от мсье Зайончковского я не принимала и по-прежнему остаюсь "ничьей невестой", или, как говорят в народе, "невестой без места". Месяца два меня лечили от нервов, но теперь состояние лучше, и подумываю даже вернуться в Петербург, вновь пойти на службу в Смольный. А тем более маменька давно просит привезти Сашу-маленького к себе, очень она скучает.

Кстати, не исключено, что мама обвенчается с Александром Васильевичем Марковым-Виноградским. Инициатива его. Маменька в сомнении: чувства она к нему испытывает самые нежные, и к тому же хорошо записать Сашу-маленького Виноградским, но тогда она лишится титула "ее превосходительства" и, что самое главное, генеральской пенсии. А на что тогда жить? На одно жалованье в Смольном не получится. Есть еще один нюанс: Марков-Виноградский — офицер и, по правилам, должен испросить разрешение на женитьбу от своих командиров, а они могут воспрепятствовать — в силу разницы в возрасте "жениха и невесты"…

Говорили, что Вы грустите. Разделяя Ваши печали, все же призываю не терять надежды на будущее. Что бы ни случилось, мы останемся с Вами верными друзьями до конца века, я — во всяком случае. Верьте в свой талант. Бог поможет нам.

С самой искренней симпатией

Е. К."

Глинка поцеловал бумагу с фиолетовыми чернилами. Прошептал: "Будем, будем верить. Катенька права". И, явившись к матери, объявил с порога: "Еду в Петербург. Сделайте одолжение, распорядитесь насчет лошадей в дорогу".

6.

Дело о разводе приняло неожиданный оборот. На допросе в консистории Маша утверждала (при посредничестве нанятых ею адвокатов, ибо не явилась сама ни разу на допрос — якобы по причине пошатнувшегося здоровья), что во всем виноват… её муж — Глинка Михаил Иванович! Это он, он подкупил попа, чтобы тот совершил противозаконное венчание, ибо цель композитора — уличить жену в неверности, развестись и жениться на другой. Музыкант оправдывался как мог, но скрывать связи с Катей Керн не стал, и его самого обвинили в прелюбодействе. В общем, все запуталось. Дознаватели консистории взяли с Михаила Ивановича обязательство до конца дела не покидать города. Тот пришел в отчаяние.

В это время как раз прибыла в Петербург мадемуазель Керн. Известила Глинку запиской. Он помчался на встречу.

Перемена, произошедшая в Кате, поразила его. Бледная, худая, с темными кругами у глаз, нервной дрожью в пальцах и блуждающим взором, девушка казалась душевнобольной. Говорила с каким-то придыханием, словно ей не хватало воздуха на целую фразу.

Взяв ее за руки, композитор спросил:

— Боже, ладони-ледышки — нездорова?

Опустив веки, проговорила:

— Да, слегка простыла в дороге. Лихорадит что-то.

— Надо лечь. Пить горячий чай с медом.

— Я и так лежу слишком много. Плохо маменьке помогаю.

— Будучи больной, ты ей вовсе не поможешь. Надо вначале подлечиться.

— Да, согласна… Я поправлюсь быстрее, если ты… если вы… согласитесь сказать…

— Что сказать?

— Что еще любите меня. — Подняла испуганные синие глаза; в этот миг и впрямь напоминала Александра I.

Он не знал, что ответить. Правду сказать боялся, чтобы не навредить ее самочувствию, но кривить душой тоже не хотел. И поэтому отделался неопределенным вопросом:

— Катя, дорогая, отчего ты засомневалась? Ты такая славная, добрая и внимательная ко мне. Я безмерно счастлив, что мы друзья.

— Только друзья? — с болью в голосе уточнила девушка.

— И друзья, и больше, — с жаром произнес он. — Ты же знаешь мое бедственное семейное положение. И пока я женат, невозможно… нам… Не иначе, Господь наказал нас за то, что мы с тобою сблизились без венца… не должны повторять роковой ошибки…

Керн скривилась:

— Значит, вы считаете нашу с вами любовь ошибкой?

— Нет, нет, не любовь, а любовную лихорадку, торопливость, с которой…

Катя заявила:

— Я готова бежать с вами хоть на край света. Заведем паспорта и уедем, а, Михал Иваныч? В Австрию, в Париж — да куда угодно!

Сжал ее ладони:

— Невозможно, голубушка: я же дал подписку о невыезде.

Обхватив голову руками, простонала горько:

— Это заколдованный круг! Я сойду с ума!

Он приобнял ее несильно:

— Тише, дорогая, не драматизируй. Осенью премьера "Руслана". Мне нельзя уехать, не могу бросить постановку.

В театре не поймут. А за это время в консистории, Бог даст, что-то утрясется. И тогда, возможно, по весне сорок третьего года…

Не поверила:

— Вы нарочно успокаиваете меня, чтобы я не наложила на себя руки.

— Выбрось эти мысли из головы. Надо просто чуточку потерпеть. Время все расставит по своим местам.

Посмотрела на него с болью:

— Не бросайте меня… пожалуйста… я не знаю… я тогда умру…

Прикоснулся губами к ледяным ее пальчикам:

— Успокойся… я же тут, никуда не денусь… буду приходить каждый день… Хочешь, хочешь?