Искусство и его жертвы

— Да.

— Обещаю. — Но поцеловал не в губы, а в висок, как покойницу.

Первое время Глинка приходил действительно часто, но когда у них на квартире поселился Марков-Виноградский, вышедший в отставку в чине поручика, стал бывать реже. Отношения между ним и композитором сразу не заладились. Михаил Иванович был уверен, что нахлебник — альфонс, пользуется любовью 42-летней Анны Петровны и не хочет зарабатывать сам. Так отчасти и было: Александр Васильевич не работал, говоря, что пока должен отдохнуть от военной службы. А ушел он из армии со скандалом: не сумев получить от отцов-командиров разрешение на венчание, написал в сердцах прошение об отставке. Легкомысленно? Да. Но, с другой стороны, он пожертвовал карьерой и репутацией во имя любви. С этой точки зрения, Виноградского надо не ругать, а наоборот, восхищаться его поступком. Точно так же хочется не хулить, а дивиться силе любви мадам Керн: ради счастья с дорогим человеком отказалась от титула вдовы генерала и денежного пособия за него. Всю свою жизнь искала этакого Сашу. Обожающую ее. И готового все время носить на руках — нет, не фигурально, а буквально. Даже Пушкин ограничивался только словами, пусть и гениальными, но словами. А для Маркова-Виноградского слово и дело соединились в одно. Он уверовал, что ему достался "Гений чистой красоты" — тот, которым восхищались столько необыкновенных мужчин, — и всецело отдался служению своему идеалу. Положил судьбу на алтарь любви.

Летом Анна Петровна, Саша-большой и Саша-маленький укатили из Петербурга в Лубны. Где и обвенчались 25 июля 1842 года. Генеральша Керн сделалась просто мадам Виноградской. Узаконили своего сына. Не имея при этом за душой ни доходов, ни состояний, ни заработков. Кочевали от родича к родичу — и питались, чем Бог пошлет.

Катя никуда не поехала, только перебралась на казенную квартиру в Смольный. Глинка навещал ее редко — хорошо, если раз в неделю. Было ему не до того: репетиции "Руслана" шли полным ходом, тут еще Ференц Лист прибыл в Петербург с концертами, музыканты познакомились, вместе выступали…

А премьера оперы состоялась 27 ноября.

7.

Глинка отговаривал Катю быть на первом представлении — мол, спектакль еще сырой и к тому же заболела певица, исполнительница роли Ратмира (по задумке автора, партия предназначалась для контральто). А потом действительно написал ей в коротком письмеце: "Милая Катюша, не смогу сегодня заехать, ибо пребываю в глубоком огорчении от премьеры. Это не провал, но недалеко от него. Светская публика пребывала в изумлении, явно ожидая чего-то большего. И Ратмира практически не было — вялые, ученические потуги бедной неопытной Анфисушки. Что я мог поделать? Бог даст, завтра не оскандалимся. А на третье представление обещает быть сама Анна Яковлевна — ей значительно лучше, и тогда уж посажу тебя на первые кресла. Не сердись. Твой М. Г.".

Отзывы в прессе тоже вышли самые жесткие. Больше всех неистовствовал Фаддей Булгарин в "Северной пчеле", говоря, что опера вообще слабая, "Жизнь за царя" тоже слабая, но тогда спасала патриотическая тема, а в "Руслане" глупая сказка Пушкина стала еще глупее, и нелепая музыка ей под стать. И, само собой, совершенно провальна партия Ратмира. Странная идея дать женщине роль мужчины. В этом есть доля извращенчества.

Впрочем, к третьему, четвертому спектаклю музыканты и артисты разыгрались, вышла Анна Петрова, и Ратмир зазвучал совсем по-иному. Замечательно исполнял партию Руслана Осип Петров (Глинка готовил на эту роль и Гулак-Артемовского, но пока он был только для возможной замены). И к тому же в зале появилась публика рангом пониже, не такие эстеты, как аристократы, собственно, музыка автора и не рассчитывалась на снобов, а должна была отзываться в душах простых людей, — так оно и вышло.

Катя побывала на пятом представлении и действительно сидела в креслах возле сцены. Мощь таланта Глинки потрясла ее. В жизни и быту такой скромный, маленького роста, вечно в своих болезнях (настоящих и мнимых), нерешительный, несамостоятельный, вялый, вдруг в очередной раз явил грандиозную силу духа, вдохновения, озарения; в этой музыке слышалось нечто божественное; только человек, воспитанный на оперных шаблонах XVIII века, мог не разглядеть, не почувствовать новизну и своеобразие этих композиций. Глинка был неподражаем.

Катя плакала и думала, а достойна ли она такого человека? В праве ли претендовать? Но, с другой стороны, Маша Глинка подходила ему еще меньше. Хорошо, что супруги скоро разведутся. Но захочет ли он обвенчаться с мадемуазель Керн? Гении непредсказуемы, уникальны, и от них можно ждать чего угодно.

Михаил Иванович выходил кланяться. Публика рукоплескала и кричала "браво". Кое-кто даже бросил на сцену букет цветов, очень дорогой в декабре. Композитор поднял его и отдал Петровой. Все захлопали еще больше.

Катя села к нему в экипаж. Он смотрел взволнованно, возбужденно:

— Ну, что скажешь, что думаешь?

— Ничего не скажу, Михаил Иванович.

— Как сие понять? — ахнул музыкант.

— У меня нет слов. Я раздавлена, уничтожена вашим гением.

Он расхохотался:

— Будет, будет. А не то возгоржусь.

— Возгордитесь, это хорошо, вы имеете право.

Наклонившись, поцеловал ее руку в перчатке.

Проводил до Смольного, но зайти отказался:

— Нет, поеду к себе, стану отсыпаться. Совершенно не чую ни рук, ни ног. Столько месяцев напряжения! А теперь внутри какая-то пустота…

Под конец решилась спросить:

— Маша Стунеева как-то говорила, что хотите ехать за границу… Это правда?

Композитор нахмурился.

— И уехал бы, коли не подписка да опера. А теперь еще просят перенести и в московский Большой. Там уж я введу Гулак-Артемовского… — Взял ее за руку. — Нет, в ближайшем будущем дальше Первопрестольной не отлучусь. А потом — посмотрим. — Тяжело вздохнул. — Перемены хочется, перемены в жизни. Вновь увидеть Париж, а потом и Мадрид — в прошлый раз не успел доехать. Все начать с чистого листа…

"Значит, без меня, — догадалась Катя. — Я ему не нужна больше".

— Значит, без меня? — повторила она вслух.

Он поцеловал ее в щеку.

— Полно, полно, голубушка. Жизнь покажет. Маменька, и ты, да еще сестрицы — самые близкие мои люди. Вас я никогда не предам.

— Ну, так я пойду?

— До свиданья, душенька. Я зайду на следующей неделе.

— Буду ждать.

Побежала к воротам Смольного по хрустящему снегу, в свете фонарей. Тонкая фигурка. Любящая душа.

Михаил Иванович, глядя Кате вслед, подумал: "Отчего я всех делаю несчастными? Сам несчастен и других делаю. Надо, надо уехать. Пусть живут как могут. Только без меня".

8.

Тут опять в Петербурге появился Пушкин-старший. Он совсем поседел, сильно похудел, выглядел не так молодцевато, но держал спину ровно и ходил уверенно, правда, с тросточкой, но, скорее, больше для фасона, чем для опоры. Одевался по-прежнему изысканно. И, когда играл в карты, часто выигрывал.

Повидал внуков и невестку, приехавших из Михайловского. Маша и Саша были уже большие — 10 и 9 лет, соответственно, Гриша и Таша — 7 и 6. Натали хотела, чтобы мальчики посещали гимназию, девочки оставались на домашнем воспитании. Доброго разговора не получилось. Гончарова-Пушкина жаловалась на отсутствие средств — пенсии, данной царем, еле-еле хватало на пропитание. А Сергей Львович тоже не шиковал, но и не бедствовал, посулил передать снохе тысячу рублей, но частями. Та, конечно, сочла в душе это недостаточным, а старик и так отрывал от сердца, словом, обе стороны разъехались, не довольные друг другом.

Он узнал от друзей, что у Кати Керн был роман с Глинкой, но о браке речь не шла, и она свободна. У отца поэта снова зародилась надежда. Да, ему уже 72 — ну, так что с того? Чувствует себя сорокапятилетним. И способен еще на альковные подвиги. Ей ведь целых 24 — и впрямую подошла к рубежу, за которым на Руси издревле считают 25-летних старыми девами. Замуж, замуж пора. А родителей в Петербурге нет — папа умер, царство ему небесное, солдафону этакому, мама с новой семьей в Малороссии. Девушка сама пусть решает.