Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры
Шрифт:
Ibidem. S. 217.
свою очередь, связывать со звуком все, что ощущает душа. То и другое проистекает из убеждения, что в существе человека чуется какая-то область, которая выходит за пределы языка, но что, в то же время, язык — единственное средство исследовать и оплодотворить и эту область, и что именно его техническое и чувственное совершенство дает возможность превращать и это смутное содержание в выразимое средствами языка. Здесь заложена основа для выражения характера в языке, здесь мы проникаем во внутренний мир говорящего184. И опять-таки это относится не только к интеллектуально развитым нациям, — в проявлениях радости толпы дикарей можно уже различить простое удовлетворение желаний от внутренних глубин истинного человеческого ощущения, от небесной искры, предназначенной к тому, чтобы разгореться в пламя песни и поэзии185. В развитых языках такое выражение характера нации становится только более дифференцированным.
Лучший пример сказанному составляют греки, особенно в их лирической поэзии, соединявшие со словами пенье, музыку, танцы. Все это вводилось не только затем, чтобы усилить чувственное впечатление, но все это выражало в своем единстве диалектологический и специфический характер — дорический, эолийский
IW Ibidem. S. 217-218. Поскольку возможно такое изучение «внутреннего мира говорящего» не только со стороны сообщения об его объективной направленности, и не только со стороны формальных отношений, но и со стороны субъективных душевных реакций эпохи, народа и пр., постольку эта мысль Гумбольдта должна лечь в методологическую основу подлинной этнической и коллективной психологии. В этом направлении я определяю предмет и задачи этнической психологии (см. мое «Введение в этническую психологию». Вып. I. : , 1927), вводя понятие «со-значения», как субъективного психологического обертона объективных сообщений, но отнюдь не как внутренней формы в смысле Марти. "5 Ibidem. S. 219. 186 Ibidem. S. 221.
ственного синтеза и благодаря высшей степени наглядности изображения187.
Не останавливаясь дольше на развитии этих многозначительных мыслей, воспроизведем итог, к которому приходит сам Гумбольдт188. В первоначальную эпоху образования языка, чтобы действительно построить его наглядным для сознания и понятным для восприятия, все сосредоточивается как бы на создании его техники, напротив, влияние индивидуального настроения духа спокойнее и яснее проявляется из последующего пользования им. Различные способы связи предложений составляют важнейшую часть его техники. «Именно здесь раскрывается, во-первых, ясность и определенность логического упорядочения, которое одно дает надежную основу свободному полету мысли, устанавливая вместе с тем закономерность и объем интеллектуальности, и, во-вторых, более или менее сквозящая потребность в чувственном богатстве и гармонии (Zusammenklang), душевное требование облечь и внешне в звук все, что только внутренне воспринимается и ощущается»189.
На основании всего этого можно представить себе общий путь языка в его внутреннем оформлении следующим образом. Первоначально язык преодолевает неопределенную и темную область неразвитого ощущения, и, таким образом, интеллектуализирует всякое, проходящее через сознание, содержание190. Чем точнее определяются и устанавливаются формы этой чистой интеллектуализации, чем полнее они захватывают сообщаемое содержание, тем более обнаруживается, что его выражение несет на себе также следы участия в этой работе человеческого посредства. Индивид, нация не только передают объективные отношения предметных содержаний, но вместе с тем отпечатлевают, в способах своей творческой передачи их, свое собственное отношение к ним. Особые формы этого отпечатления сами теперь становятся предметом внимания и заботы, подчиняют себе интеллектуальные формы, как свое внутреннее содержание, и преобразующе господствуют над ним, отрешая логические формы от их первоначального определяющего отношения к объективному действительному содержанию. Об этом мы говорили выше с точки зрения структуры самого культурного сознания и места в нем фантазии. Мы глубже осветим роль внутренних поэтических форм, если, следуя Гумбольдту, посмотрим на языковое творчество с точки зрения человеческого посредника, стоящего перед языком, как средством, но вместе и как перед особым миром, водруженным внут-
{щ Ibidem. S. 222. ш Ibidem. S. 229. 1Ч" Ibidem.
т Cf.: Ibidem. S. 211.
реннею работою духа между человеком и предметом191, и отличным как от того, так и от другого192. Язык, говорили мы также (стр. 354), посредствует не только между человеком и мыслимою им действительностью, но также между человеком и человеком. Это последнее отношение и должно быть теперь раскрыто точнее.
От человека к человеку в языке передается, во-первых, все, что входит в состав объективного содержания интеллектуальности, и, во-вторых, все богатство индивидуальности. Последняя проявляется с совершенною полнотою в поэзии. Первое для ее форм становится внутренним193 содержанием, но в собственных формах оно исчерпывается только как интеллектуальное и объективное, всякий же нарост субъективного должен быть еше подвергнут специальному оформлению. Его структура раскрывается, следовательно, как структура самой субъективности. То, что относится к последней, то, что служит содержанием не только простого сообщения, но что еще воздействует на наше чувство, производит в широком смысле впечатление как внешностью слова, так и отражающимся в ней не-интеллектуальным содержанием, то, говорим мы, не может быть вмещено в чисто интеллектуальные, логические формы. Не может быть вмешено, конечно, при том очевидном условии, что оно не делается прямым предметом сообщения. Ибо и оно ведь входит в состав действительности, образует в ней самостоятельный конкретный член, и, следовательно, вмещается, как такой, в чисто интеллектуальные формы сообщения. Такое прямое сообщение, подвергнутое обычному интеллектуально-логическому оформлению, заняло бы свое место среди других объективных научных положений (психологии и т.п.). Мы же говорим о тех формах речи, где к готовым логическим формам сообщения присоединяются индивидуально и субъективно заложенные впечатления, эмоции и т.п. Это - сообщения, может быть, передающие и ту же действительность, но субъективным восприятием и переживанием окрашенную, и по тому одному уже индивидуально претворенную. «Преображенную» и «претворенную»
значит не превращенную, как мы видели уже (443 сл.), в хаос мечтаний, сновидений и бреда, а значит: наново оформленную по какому-то образцу, образцу и идеалу. «Образец», «идеал», «идеализация» по отношению к действительности не указывают непременно на оценку, на возведение в степень нравственного или материально-качественного порядка. Это преобразование может быть преобразованием в сторону прекрасного, возвышенного, героического, но также ко141 lbidem. S. 217. 192 Ibidem. S. 258.
191 В отличие от звукового «содержания» речи, которое является чувственно («внеш не») данным.
мического, карикатурного, чудовищного и т.д. Идеал и образец значат шссь только то, что законы и приемы, «способы» преобразования -не всецело субъективны, в смысле зависимости от капризно и случайно бегущих переживаний субъекта. Субъект может быть свободен в выборе того или иного направления, способа модификации изображаемой действительности, но изображением выбранного способа он связывает и способ изображения, построения поэтических форм, образования тропов. Он свободен, далее, в отборе для них словесного и вообще изобразительного материала в каждом индивидуальном случае, но этот последний уже подчинен закону целого и осуществляемой им идеи художественности. Действительность преображенная становится действительностью по своему бытию отрешенною, по содержанию она может быть индивидуальною и субъективною, но по форме, и в этом последнем случае, она все же объектна. Если онтологические отношения действительности претерпевают здесь метаморфозу, то все же отношения изображаемого толкуются в нем в виде отношений как будто онтологических, квази-онтологических. Такое же, соответственно, квази-логическое значение имеют и поэтические, сообразные идеалу, трогтированные формы.
Из этого одного сразу видна ошибочность того истолкования внутренних поэтических форм, которое хочет видеть их источник в так называемых законах творчества, понимаемых как законы душевной деятельности творческого субъекта. Искусствоведы, и в особенности литературоведы, как известно, даже злоупотребляют этою ошибкою. Теперь легко открыть ее источник. Общее рассуждение исходит здесь из двух предпосылок: 1, выделение субъективности, как фактора, в образовании поэтического слова, 2, признание закономерности в этом образовании. Обе предпосылки могут быть признаны верными, но надо верно их истолковать. Обычно закономерность ишут в самом субъекте, а так как последний, - индивидуально или коллективно, -понимается как психологический субъект, то приходят к выводу, что психология должна решить все возникающие здесь вопросы: поэтика есть психология поэтического творчества. Психология, далее, есть естественная наука: поэзия, согласно такому заключению, должна быть естественной функцией человеческого психофизического организма. Такое заключение в корне противоречит тем предпосылкам Гумбольд-га, согласно которым поэзия есть функция языка, вернее, одно из направлений в его развитии, а язык есть вещь социальная.
И однако же, как факт, несомненно, что и поэтический и прозаический языки отражают физиологию (темперамент) и душевные особенности человека (характер, настроение и пр.), а не только способы преобразования и отрешения действительности. Нет надобности ос
париватъ факт, но достаточно его собственного указания на то, что не только поэзия отражает названные особенности; проза, как мы убедились, также не только сообщает о них, но носит их нередко, как бремя, на своих сообщениях. Если источник всего этого лежит не в специфических особенностях поэзии, а в сфере субъективности вообще, то надо более точно определить его место в ней, а для этого необходимо вернуться к вышепроизведенному (стр. 445 сл.) членению. Необходимо разъединить in idea, взятые у Гумбольдта в общие скобки субъективности, фантазию и чувство, глубже войти в положительное значение их в поэтическом творчестве, и сделать из произведенного разъединения нужные применения.
Как было сказано, анализ фантазирующего сознания раскрывает природу его, как акта первично предметного. Указания на его преобразующие и отрешающие потенции только подтверждают результаты анализа: на место действительного предмета становится фантазируе-мый, но все же предмет. Поэтический язык, как продукт фантазии, точно так же становится «между нами и внешним миром» и составляет особого рода предмет, как, по определению Гумбольдта, язык в целом, служащий цели непосредственного общения. Скажем ли мы, далее, что акты фантазии суть акты однородные с актами представления или суждения (устанавливающими актами), или что им присущи качества и тех и других, или, наконец, что они обладают свойствами, однородными представлению и суждению, но занимают свое особое место «между» ними, - во всяком случае, мы утверждаем первичный объективный характер фантазии. Различие, следовательно, между фантазией и названными интеллектуальными актами, по качеству, есть, в первую очередь, различие бытия их объектов - действительного и воображаемого. Из этого понятно, как формы фантазии оказываются аналогами интеллектуальных (логических) форм'94. Мы говорим об аналогах, analogon rationis, а не о тожестве этих форм, только затем, чтобы избежать эквивокации при возникновении вопроса о соотносительной этим формам материи (смысле). Она - не тожественна. Содержание предмета действительного бытия в фантазирующем отрешении и преобразовании изменяется по модусу квази, — он не есть, но как бы есть, как если бы было, как будто. Отношения в этом содержании строятся по этому же модусу, и имеют свою закономерность, свою «логику» (онтологику). Если ты - будто бы паровоз или Чацкий, то в первом случае ты должен деловито пыхтеть, свистеть и тарахтеть, а во втором - резонировать и бездельничать. Через это онтологика мате
144 Ср., например, невзирая на весь иррационализм Шеллинга, его утверждение: «Phantasie also ist die intcllcktuclle Anschauung in der Kunst». Цит. по: Schelling F.W.J-Philosophie der Kunst // WW. Bd. V. S. 395.
риального содержания продуктов фантазии сохраняет отношение к действительности, и понятна, со стороны смысла, только, когда понятно соответствующее отношение. Оно представляется двояким. Как уже указано, фантазирующее, хотя и руководимое идеей художественности, возведение действительного в идеал, - аналогон философскому возведению в идею, - есть один способ построения названного отношения, способ поэтический, а руководимое моралистическими тенденциями, фантазирующее прослеживание эмпирических возможностей в обстановке правдоподобного «случая», — аналогон рассудочному гностицизму, — есть второй способ, риторический.