Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры

Лотце в своей истории эстетики следующим образом формулировал заслуги идеалистической эстетики: она рассматривала красоту не как нечто случайное среди случайных явлений, а как проявление проникающего всю действительность начала; она отказывалась от только психологического рассмотрения, для которого красота - благоприятное совпадение внешних впечатлений с субъективными навыками и законами нашего представления, и на место этого во всяком предмете нашего эстетического одобрения, прежде всего, искала объективного значения, какое имеет в целом его содержание, образование и форма; она рассматривала формальные свойства последовательности, единства в многообразном, богатства в единстве, на которых фактически покоится наше эстетическое чувство, как формы вечного самодовлеющего содержания; она рассматривала искусство не как случайное упражнение человеческих сил, которого могло бы и не быть, а как оправданный и необходимый член в общем развитии духовной жизни.

Если элиминировать отсюда тенденцию метафизического объяснения, то в этой формулировке можно видеть полную программу совре

менной эстетики. Последовавшие за идеализмом направления: психологически-экспериментальное, социологически и этнологически объяснительное, критически-нормативное не остались исторически бесплодными для самой философской эстетики. Они подорвали доверие к метафизическим гипотезам, и эта критически-отрицательная роль их не подлежит сомнению. Но они ни в чем, кроме проблематики, не обогатили положительного содержания эстетики и по существу сделать этого не могли. Современная положительная эстетика, воспринимая всю эту критику как критику и проблематику, как проблематику в порядке и историческом, и диалектическом выступает одинаково и как завершение предшествовавшего развития, и как начало нового. Попробуем войти в тот способ, каким она ставит себе вопросы, модифицируя исторические проблемы эстетики в порядок систематический принципиального и положительного знания.

Сообразно тройственной смене основных направлений современной эстетики само собою намечается основная схема ее проблематики. Таким образом, выход, которого не предвидел Гроос, формально характеризуется тем, что не входит как член в его разделение и противопоставление направлений эстетики, а объединяет и поглощает диалектически все поставленные разными направлениями проблемы эстетики.

Рассмотрение эстетического, как предмета, в его данных оптических формах есть та prima aesthetica, которая, как чисто формальное учение, есть анализ форм возможного и сущего бытия эстетической действительности. В своей абстрактивности эта дисциплина формальна постольку, поскольку она выключает из своего анализа всякое сознаваемое содержание этих форм. Несмотря на всюду и всеми автоматически повторяемое утверждение о соотносительности понятий формы и содержания, самое эту соотносительность редко понимают правильно. Кантианское приурочение содержания к чувственности и формы к организующему мышлению вносит особенную путаницу. Без чувственных форм (пространства и времени), однако, сам Кант не мог обойтись. Но он воображал, что можно обойтись без мыслительного содержания. Этот последний пример иллюстрирует своеобразие названной соотносительности, которого не следует упускать из виду. Если верно, что нельзя ни представить, ни мыслить содержание, абсолютно лишенное формы, то из этого вовсе не следует, что невозможно говорить о чистой форме, свободной от всякого содержания. Последнее только обозначало бы, что мы имеем дело с такими формами, которые могут быть приложены ко всякому или любому содержанию, независимо от неотмысливаемых от него его, так сказать, имманентных форм. Это и делает возможными науки о

чистых формах, тогда как одна уже идея науки о «чистом» содержании в самом определении заключала бы внутреннее противоречие.

Но, с другой стороны, — и вот это-то особенно часто игнорируется, - изучение чистых форм представляет собою не что иное, как эксплицирование их собственного особого своеобразного формального же содержания. Изучение форм превратилось бы в составление простого списка их, в голое перечисление, и не заключало бы в себе никакого анализа, если бы дело обстояло иначе, т.е. если бы формы сами по себе не обладали особыми формальными свойствами и отношениями. Настоящая задача формального анализа состоит в том, чтобы раскрыть смутно данные предметы в систему форм, взаимно координированных и субординированных. Такое раскрытие, экспликация и есть относительное содержание формальных дисциплин. Применительно к задачам эстетики соответствующую формальную дисциплину о предмете можно было бы назвать эстетическою (формальною) онтологией. Или в интересах исторической преемственности терминов можно было бы говорить также о философии искусства, предполагая, 1) что собственно эстетический предмет выделяется для ближайшего анализа, прежде всего, в сфере искусства и 2) что методологические приемы, здесь испытанные, затем переносятся в область эстетического вне искусства.

Обращаясь от абстрактивно-формального анализа к анализу конкретного эстетического переживания, и привлекая, следовательно, к рассмотрению само данное содержание эстетического, мы в нем различаем собственно предметное содержание, эстетически сознаваемое, как такое, и содержание актное, т.е. состоящее из актов, констатирующих и конституирующих соответственное эстетическое содержание. Этим и определяется содержание и задача положительной философской эстетики или эстетики в строгом и узком смысле.

Эстетическая проблематика здесь намечается сама собою. Предмет, как эстетически воспринимаемый предмет, превращается в проблему эстетической действительности. Главная задача исследования - эстетическая действительность в ее специфическом отличии от действительности просто переживаемой, житейски-практической, от действительности познаваемой, от действительности религиозного опыта, нравственного поведения и т.п. Рассмотрение эстетически воспринимаемой действительности, как фундирующей базы для того, что именуется эстетическим наслаждением, и анализ этого последнего в его существенном отличгии от всякого другого вида и типа наслаждения завершают эту область проблем эстетики.

Поскольку эстетический предмет раскрывается в своем собственном формальном содержании и поскольку он разрешается в систему

положений, определяемых онтологическими категориями эстетического, мы переходим в сферу вопросов о мыслительном или интеллектуальном содержании эстетики. Эстетические категории, эстетические понятия, эстетические суждения анализируются в их прямой и принципиальной данности, как возможные содержания эстетического высказывания. Это есть область рефлексии над эстетическою критикою по преимуществу. Эстетическое чутье, эстетическая оценка, эстетический вкус могут в действительном опыте антиципировать эстетический приговор, но для философского анализа они представляют некоторую нерасчлененную массу, из которой надлежит выбрать и распределить по соответствующим категориям фундирующие эстетические суждения и фундированные на них образования эстетических настроений.

Наконец, завершающей задачей философской эстетики является разыскание регулирующего смысла в самом мыслительном содержании эстетики. Это последнее эстетическое уразумение предполагает обращение к целому эстетического предмета как такого, к раскрытию его собственной внутренней конкретной структуры со стороны направленного на него эстетического сознания в его целом. Предельной задачей философской эстетики является раскрытие последнего смысла всего эстетического как такого, через включение его в общий контекст «космического» и культурного сознания. Говоря ограничительно и условно, это есть раскрытие идеи красоты в ее самодовлеющем значении и в ее роли в соотносительной связи идейного сознания вообще. Тот «характер» раскрывающегося таким образом эстетического «мироощущения», «мировоззрения», или как бы это ни назвать, как фундируемая атмосфера эстетической идеи, не только должен быть тщательно отличен от объективного смысла эстетической идеи, но с еще большею тщательностью должен быть отделен от других «характеров». Ибо этим отличением и этим отделением кончаются задачи положительной эстетики.

Неумение или нежелание отделять указанные гетерогенные «характеры» сознания подставляет на место эстетического предметного, при совершенно иллюзорном впечатлении «углубленности» или «возвышенности», сознание не-эстетическое беспредметное, явное в своей беспредметности, когда оно стоит на своем месте и в своем роде. Для эстетики особенно опасно смешение «энтузиазма» красоты с состоянием религиозного (космического) переживания, как верования, ибо к сущности верования относится, как известно, признание творчески возможного за реально сущее. Онтологизирование, превращение состояния эстетического духа, эстетического «энтузиазма», «мании» в объективную предметность привело бы к мистичес

кой псевдо-онтологии в эстетике, а реализация и гипостазирование самой фундирующей идеи - к метафизическому псевдо-знанию. Не только во имя логической, но и во имя собственной эстетической правды эстетика положительная здесь кончает свое самоопределение.

VI

Присматриваясь теперь к эстетическому как предмету и оглядываясь в то же время на коррелятивный ему способ сознания этой предметности, мы можем заметить некоторые специфические черты, сразу ограничивающие круг эстетической действительности. Как предмет непосредственного восприятия эстетический предмет дается нам в том же акте воспринимающего сознания, что и любой другой предмет окружающей нас жизненной действительности. Он есть «вещь» среди других вещей — картина, статуя, музыкальная пьеса и т.п. Но лишь только мы его ставим в жизненно-привычные, прагматические отношения ко всем остальным вещам, мы убеждаемся, что он квалифицируется нами как эстетический не по общим ему с остальными вещами прагматическим свойствам, а по каким-то другим особенностям. Он выделяется и как бы выпадает из общей прагматической связи окружающих нас привычно «действительных» и эмпирических вещей. И для нашего действия, и для нашего восприятия он не есть вещь как такая.

Собственно этим самым эстетический предмет и как мыслимый предмет не может войти в ту идеальную систему возможных отношений и закономерностей, которую мы характеризуем как природу в ее необходимости и законах. Когда эстетический предмет только потому, что он не есть «вещь», называют предметом идеальным, забывают как раз существенное свойство последнего. Идеальный предмет есть, прежде всего, то, что конституирует эмпирическую вещь, а затем уже область чистой возможности. Если хотя бы «одна» вещь этого «действительного» мира осуществляет данную возможность, то и весь действительный мир подчинен ее идеальным законам. Обратно, если «вещь» не участвует в данной действительности, то напрасно в ее идеальной закономерности искать для нее конститутивных начал.